Карнавальная эстетика конца XIX века, а потом и начала XX изобилует эпатажными акциями, городскими сумасшедшими. Таковые были и в Ташкенте, и в Самарканде. Дина Рубина, описывая в романе «На солнечной стороне улицы» (2006) Ташкент первой половины XX века, воссоздает по воспоминаниям старожилов целую вереницу таких фигур: это городские сумасшедшие, трансвестит Маруся, юродивый Роберто Фрунсо, стиляга Хасик Коган, дирижер, баскетболистка-великанша. В унисон с романными персонажами и акциями, дающими представление об атмосфере города, звучат описания из мемуарной прозы художников. Георгий Карлов вспоминает об одном праздновании 1 Мая какого-то из 1920-х годов: компания, состоявшая более чем из десяти человек — все художники, решила дать пощечину общественному вкусу. Изготовили из мешковины костюмы, состоящие из квадратов, треугольников, клякс, пятен, свежих листьев — зеленые, желтые, полосатые, пятнистые. Вышли на общегородское гулянье в парк по-клоунски загримированные: черная бровь колесом, другая — зеленая — углом, один глаз синий, другой красный. Все нормальные люди тут же стали показывать на них пальцем, хохотать, а потом устроили гон: «А ну лови эту саранчу! Бей ее!» Костюмы были изрядно потрепаны почитателями-гонителями, но самим художникам такая акция доставила удовольствие.
Легендарной фигурой, с которой сталкивались художники той поры, был Владимир Гольдшмидт. Фамилия этого эпатажного человека, футуриста жизни, встречается в разных написаниях: Гольцшмит, Гольдшмит, Хольцшмидт и др. Он прославился в Москве 1920-х годов: заказал скульптору Василию Ватагину статую, изображающую его самого в полный рост. Статуя из гипса была готова, привезена, укутанная белым покрывалом, на телеге к Большому театру. Друзья на открытие приглашены, помимо них, собралась и толпа зевак.
«„Снять шапки! — громогласно объявил Гольдшмидт. — Я футурист жизни, открываю памятник себе“. И сдернул покрывало. Перед изумленной толпой предстала совершенно обнаженная, в лучших классических традициях вылепленная фигура. Шапки сняли. Потом пошел некоторый ропот, и один из близко стоящих закричал: „Это безобразие, представить себя голым, да еще как памятник!“ На что Гольдшмидт спокойно ответил: „Вот если бы изображены были вы, было бы действительно безобразие (общий хохот), а я футурист жизни, проповедую красоту духа и тела!“ После этого со своей компанией Гольдшмидт направился в артистическое кафе напротив и весело отметил этот замечательный факт. Правда, скульптура простояла несколько часов, а потом снова приехала телега, но уже с милиционерами. И памятник был увезен в неизвестном направлении»[319].
И еще одно впечатление о Гольдшмидте, почти по следам его московского выступления:
«Красный сводчатый кабачок, вымазанный пестрыми зигзагами футуристов. Кабачок, где полуобнаженные женщины и девушки с лицами, размалеванными, как вывески гостиниц, мешались с буржуазными любопытствующими дамами, пьяными солдатами и напудренными dandy. Гольдшмидт, ломающий о свою голову доску, одетый в красный муар, а иногда совсем обнаженный, выкрашенный в коричневую краску „под негра“, проповедует здесь „Радости тела“»[320].
О Гольдшмидте вспоминает и Уфимцев:
«Я встречал его много раз в жизни. Впервые в Омске. Еще в дореволюционное время. Он шел по мосту большой, полуобнаженный, великолепный, как гладиатор на картинке. Мы, парнишки, издали дивились этакой красоте. Шептали: „Это футурист духа — Владимир Гольдшмидт“. Гольдшмидт ломал о свою голову доски и проповедовал свободную любовь. <…> Я познакомился с ним в Самарканде в 1924 году. Передо мной стоял солидный дядя в дорогом костюме и с чемоданчиком в руке. <…> Он развязно, как равный о равных, говорил о Маяковском, Каменском, называя их запросто: Володя, Вася. Меня он сразу же стал называть Витя, а я его дядя Володя. <…> У него были автографы, стихи, записки, рукописи многих известных людей. Я повел его на Регистан. Поднялись на один из минаретов Шир-Дора. Точно с ковра-самолета глядим на древний Самарканд. Мне хотелось рассказать о своем любимом городе.
— А где здесь базар? — перебил дядя Володя.
Позже встречал я его снова в Омске, затем в Алма-Ате, потом в Ташкенте. Он выступал с сеансами гипноза. <…> „Больше, больше развлечений. Это пища для души“ — одна из немудрых заповедей дяди Володи. Он был то невероятным богачом, то вдруг впадал в крайнюю нужду. Но всегда мог служить рекламой бодрости. Умер он в 1954 году, в старости, в болезнях и в нищете»[321].
Сын Александра Волкова Валерий вспоминает (по рассказам отца) о Гольдшмидте как о гипнотизере и проповеднике красоты. Гольдшмидт приехал в Ташкент со своими сеансами. Он обладал такой магнетической силой, что мог подчинить ей взвод красноармейцев. Здесь же Гольдшмидт решил жениться. Свадьбу отпраздновали в доме Волкова, где художник танцевал свой коронный собачий танец, называвшийся «лишманиозом»[322], или по-современному рок-н-роллом. К утру, когда свадьба достигла своего финала, невеста пропала. Ее выкрали собственные родители, сделав умозаключение, что за такого жениха можно пойти, только находясь под гипнозом. Волков и Гольдшмидт пошли отбивать невесту. Дверь выставили вместе с косяком, невесту не нашли. Приехала милиция, и оба дебошира были арестованы. Мальчишки кричали: «Футуристов ведут!» Попутешествовав с приключениями по Каиру, Индии, Японии, Сибири, Средней Азии, Гольдшмидт осел в Ташкенте, недалеко от Александра Волкова.
«…Гольдшмит, по словам отца, стал меньше ростом и потерял не только гипнотическую силу, но и дар распознавать людей. <…> Умерли они в один год — 1957-й[323]. Гольдшмит раньше. Но я не сказал об этом отцу — он был тяжело болен. Опять началась травля со стороны художников-врагов, а прошлые друзья действительно его предали… Но Владимир Гольдшмит остается легендой и теперь, так же как и Александр Волков. Это были два поэта-бродяги. Они были поэты жизни. Слышал, что Гольдшмит тоже писал стихи… Не знаю. Знаю только, что весь его архив, а он многие годы занимался теорией индийской йоги, писал воспоминания, попал в руки каких-то мошенников и бесследно исчез»[324].
Такова была атмосфера Ташкента второй половины 1920-х годов, когда там жил и работал Николаев — Усто Мумин.
Созданный в 1927 году ташкентский филиал Ассоциации художников революционной России (АXРР) ставил «задачи отражения в искусстве революционных преобразований жизни»[325]. Николаев какое-то время входил в эту организацию. Усто Мумин пишет в автобиографии:
«Участвуя на собраниях филиала АXРРа, я недолго в нем состоял, т. к. Ташкентский филиал только по названию был революционной организацией, а фактически объединял скорее пассивную часть художников — учителей рисования, дилетантов и т. д.»[326].
Заметка о выставке Ассоциации художников революционной России. Газета «Правда Востока». 1928
Судя по тому, как он быстро покидал сообщества коллег, можно предположить, что его не устраивал сам процесс хождения строем, не говоря о подчинении директивам, спущенным с идеологического верха.
На вторую половину 1920-х годов выпадает работа в театре, которая впоследствии займет в творческой деятельности Усто Мумина одно из важных мест. Сам художник считал, что склонность к работе театрального художника была зачата еще в Воронеже Вячеславом Ивановым.
«В эти годы, 1926–28, я попробовал себя на театре, проработав в театре им. Свердлова художественным постановщиком в течение сезона 1927–28 гг. 10 новых постановок были выполнены мною: „Кармен“, „Трильби“, „Паяцы“, „Галька“ и другие. К сожалению, могу на сегодняшней выставке показать очень небольшое количество эскизов, случайно уцелевших, так как в те годы я не придавал большого значения своей театральной деятельности. Вспоминая этот этап работы, я должен признать, что оценка моя была неправильной, что напряженные поиски на театре принесли мне определенную пользу в моей дальнейшей работе»[327].
В 1929 году художники объединились в сообщество «Мастера нового Востока», куда среди прочих вошли Александр Волков, Михаил Курзин, Семён Мальт, Владимир Рождественский{50}, Александр Николаев и др.
Николаев продолжает сотрудничать в качестве художника с редакциями газет и журналов: «Правда Востока», «Қизил Ўзбекистон», «Ер Юзи», «Семь дней», «Муштум».
В 1920-х Усто Мумин выставлялся несколько раз. На вопрос анкеты в Личной карточке члена Союза советских художников «На каких выставках участвовал своими произведениями?» он ответил так:
«1925 — персональная с художником Уфимцевым выставка „Старый Самарканд“ в городе Самарканде;
1926 — персональная выставка в Музее искусств (ныне Дворец пионеров);
1928 — выставка филиала АXРРа»[328].
В рисунках Николаева, как отмечает Софья Круковская, на смену идеализации феодального прошлого пришло:
«…вдумчивое отношение к действительности, впервые раскрылись присущие художнику черты мягкого юмора. В этом отношении характерна серия „Афганских зарисовок“, опубликованных в журнале „Семь дней“, который издавался в Ташкенте в 1927–1929 годах и широко предоставлял свои страницы графическим работам местных художников. Не теряя изящества своего графического почерка, Усто Мумин уже иронизирует в этих рисунках над старым бытом — над муллой, обучающим в старометодной школе ребятишек, над гадальщиком, обманывающим народ. В этих незатейливых по своей форме, но глубоко схватывающих национальный колорит и отличающихся повествовательностью набросках уже ярко проявляется критическое отношение художника к пережиткам старого»