разных пострадавших.
«Вот мы их всё браним, — говорит моя спутница, кивая со вздохом налево (в сторону Большого дома. — Э. Ш.), а ведь и их пожалеть надо: работают всю ночь напролет.
Работают?
Кого они сейчас там истязают? Ее мужа? Моего?
Я не нахожу ни слов, ни дыхания. Ненависть перехватывает горло. Я сдираю с себя принесенный ею платок, два или три раза хлещу ее по плечам, по голове, швыряю платок наземь и пускаюсь бежать, оставив мою благодетельницу ошеломленной»[416].
«Теперь арестанты вернутся, и две России глянут друг другу в глаза: та, что сажала, и та, которую посадили»[417], — с верой в начало новой эпохи говорила Анна Ахматова. Но и Анна Андреевна, так мудро комментировавшая оттепельные процессы, не могла предчувствовать, насколько пророческим было ее видение. Почти через 30 лет после разоблачения культа личности Сталина в энциклопедии «Ташкент» (1984) о расстрелянных Файзулле Ходжаеве и Акмале Икрамове, которые фигурировали в деле Усто Мумина, уже есть информация (уже можно!), но как закончились их жизни, по чьей вине — ни слова. Новая ложь. Нет этой правды в открытом доступе и об Усто Мумине.
В 2001 году в журнале «Нева» публикуются записки о лагерной жизни «Воспоминания „придурка“». Их автор Нина Алексеевна Носкович{68} (Лекаренко) была арестована в 1937-м как член семьи изменника родины (ЧСИР). Будучи книжным графиком, Носкович работала в 1930-х годах в Ленинградском отделении Детиздата под руководством Лебедева, где могла познакомиться с Николаевым.
В лагерные дни отдыха, пишет Нина Носкович, вязали, вышивали, учили наизусть стихи, рисовали. Ее художнические способности были замечены начальством — так она стала «придурком» (особая прослойка заключенных, которые не ходят на общие работы, а выполняют поручения при лагере). Нину Носкович в 1941 году привезли на этап, поместив в Мариинский распределитель. Это был пункт Сиблага, откуда заключенные отправлялись в другие подразделения. Носкович оказалась в художественной мастерской[418]. По прошествии многих лет она вспоминает: «В мастерской работали хороший художник-профессионал Усто Мумин из Алма-Аты и восемнадцатилетний мальчишка, сидевший за подделку чеков в универмаге и билетов в кино»[419]. (Упомянутый город Алма-Ата — скорее всего, аберрация: человеку, не жившему в Средней Азии, такое простительно.) Это, пожалуй, единственное из найденных упоминание об Усто Мумине времен его заключения.
Страница из дела А. В. Николаева. Выписка из протокола о направлении в лагерь сроком на три года, начиная с 9 ноября 1938 г.
Архив СГБ Республики Узбекистан
Три года лагерей, предназначенных НКВД для Николаева, закончились. Он остался жив, но жизнь его была исковеркана. Надломленный, он пытался искать себя, но не случилось. Гибель на войне родных — сына Алеши и брата Василия, и идеологический диктат в искусстве не способствовали вдохновению.
Кто проходил по одному с Николаевым делу?
Главный, именовавшийся вербовщиком, — Евгений Александрович Конобеев. Образованный человек: окончил историко-филологическое отделение Санкт-Петербургского университета и математический факультет Московского университета, а позже Петроградское Александровское военное училище. Дослужился до высоких чинов по идеологической части — в 1934 году занимал должность председателя Комитета по радиовещанию при СНК УзССР. Вероятно, такой высокий идеологический пост и стал камнем преткновения. Дальнейшая судьба Конобеева неизвестна: сетевые поисковики молчат (есть, впрочем, на сайте Центразия. ру кондуит на Конобеева, составленный, судя по всему, во времена его травли, тому свидетельство — повторяющаяся деталь: пьянство; хулителям важно было заклеймить гонимого человека пороками).
В архивах Нукусского музея в графической коллекции Усто Мумина есть две работы, подписанные художником и адресованные «Жене» (вероятно, Евгению Конобееву). Первая подпись: «Жене на память. Усто Мумин. 27 февраля 1938 г.», на обороте — «Первый варинант рисунка для „Абид-Кетмень“» (1935). Вторая подпись — на лицевой стороне плаката: «В судный день Женьке вымогателю. Усто Мумин. 8 марта 1938».
На плакате, композиционно поделенном на две части, слева за трибуной изображен Сталин, приветствующий колонну советских женщин, изображенную в правой части. Поток женщин почти бесконечен, они несут красные флаги и транспаранты, гигантский поднос с дарами природы. В огромном людском потоке — улыбающиеся лица представительниц разных национальностей (это подчеркнуто их специфическими головными уборами) и профессий: скрипка в руке у одной, книги — у другой, шлем на голове — у третьей. На переднем плане крупно — узбечка с ребенком на руках. В небе над людским потоком парит дирижабль с надписью «СССР» и красной звездой. Типографский текст «Спасибо партии и Сталину за счастливую, радостную жизнь» и подпись художника: Ysта Мyмin.
Усто Мумин. Плакат. 1938
Государственный музей искусств Республики Каракалпакстан им. И. В. Савицкого, Нукус
Плакат был сложен до размера бандероли, на ней адрес получателя (г. Днепропетровск, ул. Красная, 42, кв. 21, Марфе Федоровне Мороз) и отправителя (Ташкент-27, Укчи 99, Л. И. Уфимцевой[420]), наклеенные марки (погашенные), штемпель. То есть плакат дошел до адресата, но неведомыми путями вновь вернулся в Среднюю Азию, оказавшись в коллекции Савицкого. Таким образом, судя по подписям, между Конобеевым и Усто Мумином были весьма дружеские отношения.
Вадим Николаевич Гуляев (1890–1943) — один из инициаторов создания в Ташкенте художественного объединения «Мастера нового Востока», в составе которого были Михаил Курзин, Александр Волков, Александр Николаев, Валентина Маркова{69}, Михаил Гайдукевич{70} и др., обучался в Москве в студии И. И. Машкова. Организовывал в Ташкенте «Горные походы» художников в 1935–1937 годах. Как и Николаева, Гуляева арестовали в Москве во время работы над оформлением павильонов Средней Азии ВСXВ, предъявив политическое обвинение по ложному доносу. Надеясь на скорое освобождение и восстановление справедливости, Гуляев пишет домой: «…Я бы предпочел сейчас лучше писать пропыленный, залитый солнышком кишлачок где-нибудь под Ташкентом». Умер Гуляев в 1943 году в Туринске Свердловской области[421].
Владимир Елпидифорович Кайдалов (1907–1985) — художник-график, плакатист, рисовал для «Окон УзТАГа», иллюстратор книг. О нем оставил воспоминания Георгий Карлов:
«Где-то в 1937–38 годах довелось нам оформлять город (Ташкент. — Э. Ш.) к празднику ноября. <…> Кайдалов выполнил огромный плакат, изображающий крейсер „Аврора“ (черно-белый аншлаг — тогда еще не делали так много черно-белого, делали цветные, и черно-белый — было явлением новым…). <…> По левой стороне — огромные, вырезанные из фанеры карикатуры на белогвардейщину, царей, басмачей, трусов, лодырей, воров, взяточников и на всю прочую гадость. Надо сказать, что выставлены они были на улице К. Маркса в течение одной ночи с 6-го на 7-е ноября. <…> Недели две стояло это оформление. Народу около карикатур было великое множество. Реакции возникали самые разные: бросали окурками в них, плевали, резолюции всякие писали на них. Это были горячие реакции. То, что надо! Карикатуры „поработали“ и „провели“, конечно, огромную воспитательную работу. Но больше эту прекрасную, полезнейшую идею так и не повторили. Кто-то из утверждающих эскизы не сумел понять и оценить подобную силу воздействия. Жаль!»[422]
Георгий Карлов. Михаил Курзин и Владимир Кайдалов. 1946
Фонд Марджани, Москва
Пережив допросы, наветы, пытки, лагерь, Усто Мумин в 1948 году, выступая на вечере в честь своего юбилея и подводя итоги творческой деятельности, скажет:
«Участие в театральной жизни Узбекистана дало мне возможность в 1936 году побывать с декадой узбекского искусства в Москве, где сбылась мечта многих моих лет — несколько раз увидеть И. В. Сталина на спектаклях декады и на приеме в Кремле»[423].
Мечта оставалась «мечтой» в лексиконе советских людей не только до 1953 года, но и много позже. Поистине, в истории XX века это был антропологический феномен — homo soveticus.
8. Возвращение
Вернувшись в мае 1942 года после лагерей в Ташкент, Николаев, если судить по его творческой пассивности, был потерян: о рисовании излюбленных им образов не могло быть и речи, участвовать в заказных идеологических проектах ему не хотелось. Со здоровьем было не все ладно. По словам дочери Николаева Марины, в лагере его укусил энцефалитный клещ — он вернулся абсолютно больным, но боролся за жизнь как мог, ежедневно испытывая жуткие боли.
«Репрессии сталинские сопровождались тем, что забирали не только человека вместе с его личностью, старались сделать так, чтобы не оставалось никакого следа от художника, работы оставались часто только случайно», — говорит в фильме The Desert of Forbidden Art, оглядываясь на те времена, дочь художницы Елены Коровай Ирина Георгиевна Коровай.
С другой стороны, если судить по бодро или же просто бесстрастно составленной хронике[424] жизни Усто Мумина, его карьера шла в гору. Но, как известно, «большое видится на расстоянье» — работы Усто Мумина этого периода представляют лишь биографический интерес, не более. Никакого творческого подъема, вопреки карьерному росту, у художника не было.