Погрузившись с головой в биографию Машраба, Усто Мумин начал рисовать своего героя. Но его иллюстрации к книжному изданию Машраба приняты не были — то ли из-за болезни художника, то ли по другим причинам, впрочем, угадываемым. Усто Мумин делал не те акценты: старый быт и ушедшие институты не просто не интересовали власть, она с ними вела ожесточенную борьбу, поэтому лучше было нарисовать Машраба чистым и презентабельным, в золотом чапане, чем дервишем, презирающим мирские блага.
Для раскрытия использованного мною сравнения Усто Мумина с дервишем сделаю историко-культурное отступление от биографии Николаева, в котором попытаюсь воссоздать многостороннюю картину жизни дервиша, его облик, мировоззрение.
Дервиш идет особым путем. Он не ходит строем, он пытается найти идеальную форму существования, наполненную любовью: к Богу ли, к людям ли, миру.
В исследовании Карла Эрнста сообщается, что европейские путешественники (начиная с XVI века) описывали дервишей как нищих, но уже с XVIII века те предстали глазам европейцев в ином свете: это были группы дервишей — танцующих, воюющих, вертящихся. Они выполняли мистические упражнения, входящие в методику суфизма[460], который породил некий экзистенциальный способ жизни — дервишество. Суфии, или дервиши, были поэтическими личностями, «они слагали гимны во славу радостей винопития… они обожали музыку и танец, были любвеобильными…»[461].
Вопреки исламскому запрету употреблять алкоголь суфийская поэзия изобилует картинами райской жизни с непременным винопитием, а в Коране обитатели рая предстают с «полными чашами» или «вином наилучшим, запечатанным: печать на нем мускус»[462].
У простых людей, в отличие от властей, дервиши пользовались уважением — тому подтверждением долгое путешествие иностранца, человека европейски образованного, ученого Арминия Вамбери в обличье дервиша[463]. Только маска дервиша как человека Божьего спасла его от опасностей во время вояжа по городам и пустыням Средней Азии.
Противоречивое отношение к дервишу зафиксировано и в фольклоре. В сказке[464] из цикла «Тути-наме»[465] повествуется о дервише, влюбленном в дочь царя:
«Я влюбился в твою дочь. Дай мне ее в жены. Не смотри на то, что я нищий, а ты царь, потому что по законам любви родство и равенство не являются необходимым условием».
Разгневанный царь решил казнить наглеца, но так как обижать дервиша, по народному поверью, грешно, царь ставит условие вроде «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Дервиш выполнил условие: ему помогает «царь всех царей», возможно, земное воплощение божественной силы помогает готовностью принести в жертву свою голову ради счастья дервиша. Так в сказке представлены нелюбовь к дервишу, презрение со стороны «толстых и богатых» и сакральное отношение со стороны простого люда, создателя фольклорного текста, и земных пророков — «царя царей».
Манера поведения дервиша, его стремление к совершенству — своему и других людей, разработка определенных методик поражали и удивляли. Дервишу были присущи весьма противоречивые черты: тяга к мирским радостям, неординарные формы поведения, бродячий способ существования. Курение кальяна, винопитие, слагание стихов и гимнов во славу земных радостей, любвеобилие — все это совершалось не во время специальных штудий, медитаций, а в повседневной жизни.
Вот как понимал дервишество русский поэт Николай Гумилёв:
Виночерпия взлюбил я не сегодня, не вчера,
Не вчера и не сегодня пьяный с самого утра,
И хожу, и похваляюсь, что узнал я торжество:
Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его[466]!
Исторические изыскания корней дервишества, разбросанного по всему Востоку (Среднему, Ближнему, индийскому), привели исследователей (Майкла Бёрка, Карла Эрнста) к заключению о зарождении этого явления в Древней Ариане (Афганистане) и Бухаре, откуда бродячие аскеты и странники разнесли суфийское учение по всему Востоку, вплоть до Индии[467]. Индийские йоги, по мнению Бёрка и Эрнста, — одна из вариаций мусульманских дервишей. Дервиш, принадлежа к религиозному сообществу суфиев, иногда живет в специальном здании — завийе, чаще же ведет образ жизни одинокого странника. Одни исследователи трактуют суфизм как мистическую ветвь ислама, другие полностью противопоставляют суфизм исламу, оперируя многими узловыми моментами этих учений как противоположными. Путь суфиев — это путь очищения. Суфии образовывали некие сообщества — ордены, которые были неоднородны: одни богаты, роскошны, пользовались покровительством властей, другие бедны, аскетичны, отрешены от мира[468]. Те суфии, которые вели жизнь странствующих одиночек, воспринимались окружающими как дервиши.
Внешний облик дервиша говорил об игнорировании им материальных ценностей: хирка, мантия суфиев, напоминала лоскутное одеяло (одеяние, которое учитель вручал ученику при достижении им степени адепта; ср.: одежда юродивого — многошвейная рубаха); для суфиев нищета была признаком отвращения от бренного мира и обращения к божественной реальности. «Нищета есть моя гордость», — согласно преданию, сказал Пророк Мухаммад[469]. В суфийских орденах, в местах встречи неофитов-дервишей, проводились ежевечерне литании, зикры (радения), по часу и всю ночь накануне пятницы. Они состояли из медитаций, концентраций и повторений слов и фраз. Порой звучала музыка — тростниковая флейта и барабан, иногда аккомпанемента не было. Народная молва наделяет суфиев такими способностями, как телепатия, предвидение и чудесное перемещение из одного места в другое.
Бёрк рассказывает о зикре, религиозном упражнении дервишей, очевидцем и участником которого ему довелось быть:
«Зикр… это танец, или, точнее, выполнение серии упражнений в унисон. Цель его — вызвать состояние ритуального экстаза и ускорить контакт ума суфия с мировым умом, частью которого он себя считает. <…> Все дервиши… совершают танец. А танец определяется как телодвижения, связанные с мыслью и звуком или серией звуков. Движения развивают тело, мысль фокусирует ум, а звук сплавляет их и направляет к осознанию божественного контакта, называемого хал, что значит „состояние“ — состояние пребывания в экстазе»[470].
Транс, в который впадали дервиши, был особого рода: многие утверждали, что читают мысли рядом сидящих и способны к трансцендентным переживаниям.
Этот же транс, или радение, зафиксировал в своих очерках Дмитрий Логофет, оказавшийся в числе русских первопроходцев по Средней Азии:
«Если хотите, то здесь можно увидеть „зыкр“, — сказал Б., уже успевший разузнать про все интересное. — Зыкр!? Какое странное слово, что оно значит в переводе? — В сущности, это радение у дервишей, отчасти похожее на радения наших сектантов — хлыстов и скопцов»[471].
О сходстве зикра (радения) суфиев и радения в сектах христовщины и скопчества пишет современный исследователь А. А. Панченко:
«Структура радельного ритуала подразумевала как минимум три основных элемента: исполнение (как правило, многократное) особого песнопения… экстатические „хождения“ или пляски под пение духовных стихов, что собственно и называлось „радением“… и пророчество»[472].
Логофет подробно описывает это сакральное деяние:
«Масса людей сидела около стен, оставляя свободным всю середину мечети, где на циновках виднелись сидевшие кружком, уже виденные нами дервиши. Мирно раскачиваясь из стороны в сторону и внимательно всматриваясь в сидевшего в середине наиба[473], они нестройным хором выкрикивали какие-то фразы. Остроконечные, с меховою оторочкой шапки, халаты из цветных лохмотьев, нечесаные, всклокоченные бороды и космы волос, выбившихся из-под шапок, придавали дервишам особенно дикий и страшный вид.
Долго продолжались эти завывания, утомившие скоро своим однообразием, но вдруг все разом вскочили на ноги и довольно согласно стали выкрикивать какие-то отдельные слова, повторяя их за наибом.
Но стройность этого своеобразного речитатива почти тотчас же нарушилась. Одни, кривляясь и приплясывая, невозможными голосами продолжали свои выкрикивания, дико вращая бессмысленными глазами, в то время как другие, устремив взгляд неподвижно в одну точку и будто превратившись в статуи, безмолвно стояли в созерцании.
— Что, собственно, кричат они?..
— …Они выкрикивают все 99 названий Аллаха, которые написаны в Коране. <…> …Выкрикивания сделались чаще и громче. Теперь уже все, раскачиваясь, кричали без перерыва, и вдруг, как будто подтолкнутые какою-то силою, тесно стоявшие дервиши быстро побежали одни за другими по кругу, все увеличивая скорость движения… Лица у них делались все бессмысленнее и страшнее, а вся картина этого кружения была дико красива, поражая воображение… <…> Вдруг высокий худощавый старик, выделявшийся своей огромной белой бородой, дико вскрикнув, закружился на месте, и разом один за другим стали кружиться остальные. <…> Молодой дервиш с целой копной косматых черных волос на голове, уже давно уронивший свою шапку, разом опрокинулся на спину и забился в конвульсиях. Все лицо его перекосило, и изо рта забила пена. Еще упал дервиш. Еще и еще; остальные продолжали свой бег и кружение.