ение Абсамату.
Прошел еще год, и <Абсамат> отрок выровнялся в стройного красавца. Хоть и славился Ходжент красотой юношей и отроков, но лучше Абсамата никого не было в этом городе. Одно огорчало Рауфбоя, что приемный сын его, избаловавшись роскошью и веселой жизнью, совсем не интересовался ни торговлей, ни другим полезным делом, кроме верховой езды, плясок и веселых гаштаков[502] со своими сверстниками. Кроме того, был он со всеми высокомерен и горд, не отдавал старикам саляма. Раздражительный и заносчивый, не имел он ни одного друга, зато десятки приятелей, которые водились с ним ради его денег. Едва кто не угодит ему — сразу становился врагом. Но что приводило его в бешенство — это напоминание о его прошлой жизни. Не мог он слышать равнодушно слово «пастух» только потому, что теперь, став бойбачой, стыдился прошлого. Когда же Рауфбой усыновил его — он стал открыто ненавидеть всех, кто пытался сравниться с ним.
— Я самый богатый бойбача, — хвастал он своим приятелям, а те в один голос поддакивали: «и самый красивый, и самый <нрзб>».
Так шли годы его в почете и беззаботности, и кто бы тогда подумал, что судьба пошлет ему не одно испытание.
Однажды, сильно заболев, Абдурауф призвал к себе юношу.
— Вот, я сильно болен, — сказал он ему, — пробил мой час. Если умру я, не оставляй жен моих и слуг моих. Образумься, Абсамат, иначе все пойдет прахом из того, что собрал я трудом для тебя. Мои племянники давно ждут моей смерти, и если умру — возненавидят они тебя за то, что не им завещал я имение свое. Берегись коварных друзей.
Но юноша забыл слова эти, вышел из комнаты и пошел к воротам, за которыми ждали его веселые приятели с оседланными конями. Но Абсамат услышал, что говорят о нем, и остановился у дверей и прислушался. Говорили двое приятелей со старым слугой, с которым не раз Абдурауф ездил по своим делам.
— Не стыдно ли вам, — говорил слуга юношам, — так проводить годы свои, как проводите вы их. И не только себя вы губите, но уже погубили молодого хозяина моего. Нет дня, чтобы хоть <раз пошли вы в мечеть> кто из вас пошел в школу или в мечеть, и не проходит у вас и ночи без непристойных плясок и игр. Не таким нашел его хозяин, когда пас он овец среди голых степей.
Друзья хохотали, слушая старика, а еще больше над тем, что прекрасный бойбача, их друг Абсамат, был когда-то простым пастушком. Злоба охватила душу Абсамата.
— Вон отсюда! Лжец, негодный раб, — закричал Абсамат, распахивая ворота. — Вот кто разносит сплетни обо мне, вот из-за кого стал я посмешищем в городе! Убирайся вон сейчас же из моего дома.
— Дом не твой, бойбача, но Рауфбоя, и не твой я слуга, а его! — сказав так, слуга ушел было внутрь дома, но в этот момент раздались вопли женщин, и все поняли, что скончался Рауфбой.
Но даже это несчастье не остановило жестокого юношу — он побежал за слугой.
— Ты слышишь, негодяй, теперь сам, что отец мой умер, а после него я хозяин здесь. Поэтому приказываю тебе: сейчас же уходи из моего дома.
Тогда раб, <прочтя фатиха[503]над> простившись с трупом хозяина своего, встал и покинул дом.
Ничего не было у слуги, кроме сильных еще рук и честного сердца, и надумал он идти искать другого хозяина. Но, чтобы даже не встречаться с жестоким Абсаматом, решил он покинуть Ходжент и пойти в Самарканд. Так и сделал. После долгого пути пришел он в наш город и, услышав там о <чудесной> целебной воде Оби-Рахмат, пошел ночью к источнику и <прочтя не одну молитву> искупался в холодной воде. Укрепившись телом и духом, вернулся он в город на рассвете и сел у ворот самаркандского казия (судьи), известного своей добротой и щедростью. И когда тот выходил <в мечеть для утренней молитвы> по делам своим — встал перед ним и приветствовал его. Старик же, остановившись, поднял на него взор свой:
— Что нужно тебе, брат? — спросил он его.
— Господин, примите меня в дом свой. Я расскажу вам о судьбе моей, и, быть может, тронется сердце ваше жалостью ко мне, и вы не оставите <раба своего> меня.
— Хорошо, — сказал ему судья, — ступай в дом, отдохни и поешь, а вечером расскажешь мне нужду свою.
И ввел его в дом. <Когда наступил вечер и совершены были уже две вечерние молитвы> Вечером призвал к себе раба, и тот рассказал ему о себе, хозяине своем Рауфбое и наследнике — юном Абсамате.
Сильно задумался судья и сказал ему:
— Десять лет тому назад обидел я одного пастуха, тогда жил я с домашними моими в садах за городом. И вот в одну ночь бесследно пропал сын мой. Никаких следов не осталось в доме моем. Тогда призвали мы всех мудрецов <нрзб> и решили, что это дело не человеческих рук и что <тут замешаны высшие силы> это испытание за мой неправедный суд. И все они сказали, что так же чудесно после многих тяжелых испытаний вернется ко мне сын мой. В то время было ему всего семь лет. Твой рассказ о красивом Абсамате сильно взволновал меня.
Говоря так, прослезился судья, а с ним и слуги.
— Скажи, — продолжал он, — не было ли трех родинок у него на правом бедре?
— О, господин! Точно, это сын Ваш, потому что и мой молодой господин Абсамат имеет те же приметы!
Услышав об этом, возликовал сердцем старик казий и решил назавтра же отправиться в поиски за сыном.
— Брат, — сказал он слуге, когда улеглась немного безграничная радость его, — если увижу я сына, щедро награжу тебя деньгами и землей, было бы только правдой, что сын мой жив!
Наутро сказал он всем домашним и помощникам, чтобы не ждали его десять дней, потому что уедет он в <Катта-Курган> в Бухару по земельным делам. Сам, переодевшись в странствующего каландара[504], выехал осторожно под ночь из дома на самой плохой лошади, чтобы не быть ограбленным и убитым по дороге, потому что в то время разбойничьи шайки не давали прохода ни конному, ни пешему.
Абсамат, похоронив приемного отца своего, на третий же день под вечер собрался с друзьями и двоюродными братьями в соседний аул, где знакомый бай давал кукнари. И вот, нарядившись в пышные одежды, поехали они, гарцуя на своих лошадях, <каких, пожалуй, можно было встретить еще только в Самарканде. Так ехали они, весело болтая, по пыльной дороге> не трудясь даже отвечать на приветствие встречных.
Вдруг конь Абсамата остановился — посреди дороги встала чья-то лошадь. То был старик каландар. Абсамат ударил коня камчой[505], старик схватился за его повод.
— Что надо тебе, старик? — возмутился Абсамат.
Старик пристально смотрел ему в лицо, и вдруг глаза его прослезились.
— Сын мой! Сын мой! — воскликнул он.
— Прочь с дороги! Чего пристал! — Абсамат рванул коня, но старик еще крепче ухватился за поводья.
— Сын мой, сын мой, Абсамат… — радостно бормотал он. — Наконец-то я нашел тебя, сын мой.
— Прочь, старик! Я тебя не знаю! Мой отец умер, да он никогда и не был каландаром.
И, хлестнув старика нагайкой, взбешенный Абсамат помчался по пыльной дороге за своими товарищами.
Горько зарыдал старик. Сомнений не было — это был Абсамат, его единственный мальчик, прекрасный, жестокий Абсамат. И, остановив коня, решил он ждать здесь, у дороги, возвращения сына, не теряя надежды вернуть его к себе.
Чудесный конь, подгоняемый камчой, несся бешеным <карьером> скачем по дороге, и, увлекшись полетом коня, Абсамат стал уже забывать неприятную встречу со стариком. Спутники его словно хотели перегнать белого скакуна, но Абсамат гнал его все быстрей и быстрей, хотя и те старались не отставать. Так мчались они, увлекаясь игрой, словно забыв о поездке в гости к знакомому баю в аул. Боковая дорога, ведущая туда, уже осталась далеко позади, наступали сумерки, но друзья все старались перегнать Абсамата, а тот, подзадориваемый, не замечал, что там, куда они заехали, уже не большая дорога, а овраги, и это место считалось очень нехорошим, потому что вчера еще ограбили здесь двух гуртовщиков.
Вдруг, заскочив вперед, два двоюродных брата схватили за поводья коня Абсамата.
— Стой! Слезай! — закричали они ему и, прежде чем тот опомнился, сбросили его на землю и принялись бить чем попало.
Изранив ножами и решив, что он уже мертв, они пустили обратно в город коня Абсамата и, стегнув камчой, погнали впереди себя, а сами помчались следом.
Абсамат же, лишенный сознания, лежал на голой земле, окровавленный, полумертвый, и над ним простиралась ночь.
И вот старик казий, сидя у дороги, услышал топот коней и в вечерних сумерках увидел быстро мчащегося белого коня без <всадника> седока, а за ним мчащихся всадников. Тотчас же последовав за ними, достиг он дома Абдурауфа и здесь узнал то, что было для него хуже смерти, — на юношей напали разбойники и убили Абсамата.
В великом отчаянии и горе возвратился несчастный отец в Самарканд. Здесь долго оплакивал он сына своего, а с ним плакал и новый ходжентский слуга. Затем, исполняя обещанное, щедро одарил он слугу золотом и одним из своих садов близ Шах-и-Зинды, недалеко от Самарканда.
Наступила ночь, за нею утро, день, опять ночь — а Абсамат все еще не открывал глаз. На второе утро, наконец, открыл их и увидел над собой склоненное лицо безносой старухи. Долго глядел на нее невидящим взором, а та все стояла, склонившись и что-то шепча. И когда сознание озарило голову юноши — вспомнил он вчерашний день и со стоном приподнялся на локоть, но сейчас же лишился снова чувств — так много потерял он крови. Очнулся он не скоро — и то, что увидел, скорее, было похоже на бред. В дымной пещере у оврага трещал костер. Безносая махау (прокаженная) сидела, скрючившись, и, пристально глядя на огонь, все шептала-шептала какие-то заклятья и молитвы шамкающим ртом. Потом опять уплывало сознание; и так прошло несколько дней, но каждый раз, очнувшись, видел он ту же старуху, костер и черный от дыма потолок пещеры.