ельно Улугбека, это желание во что бы то ни стало найти самую высшую кульминационную точку образа, облечь в какие-то формы этот спектакль именно национальный, именно про великого узбека того времени, и облечь это в такие формы, которые были бы характерны для этого спектакля, и он ее нашел как художник вдохновенный. Это его очень хорошая черта, которую ему привили газеты и журналы. Работа в печати, острота взгляда газетчика, журналиста… Он наблюдателен, он умеет быстро схватывать все нужное, и его работа в печати воспитала его и в идеологическом отношении, он становится не совсем неразборчивым, каким был вначале. Он просто замечательно сказал о том, как он воспринял Самарканд, я как-то сам как будто бы присутствовал при этом. Это безоговорочное восприятие, он увидел красоту, пошел и стал рисовать эту красоту. Позднее он стал более разборчив, именно печать, среда, в которой находился, все это воспитало его по-настоящему, как советского художника. И мы видим, как постепенно он приближается к жизни. Он поехал в Ташкент, и действительно — какая разница, какие полноценные работы, сколько наблюдательности, сколько старания — подчеркнуть все характерные национальные черты. Вот какая обувь у пастуха, он зарисовал ее и потом уже никогда не ошибется, никто не скажет, что это узбекская обувь или туркменская обувь — нет, это именно таджикская. Он умеет во всем найти это национальное, и это хорошо, это так нужно, это правда, это жизненная правда.
Когда же он отрывается от жизни, тогда получаются не совсем хорошие вещи.
Если он иллюстрирует какую-нибудь книгу, он дает образы, причем я обратил внимание, вот он не был в Иране, но сумел создать в иллюстрациях впечатления иранской действительности, в них чувствуется Иран, это не Узбекистан, не Азербайджан, это именно Иран. Это умение найти, дать национальный колорит — очень важное обстоятельство, и поэтому если он иллюстрирует Дивана Машраба, он дает хорошую правильную характеристику, он дает образы. Вы можете посмотреть и сразу определить характер. Вот, например, стоит спиною этот Машраб, но и тут дана характеристика этого человека. Вот в этой картине тема смеха, посмотрите, как ее дал художник, в смысле цвета он, может быть, и не достиг вершины, но в смысле рисунка тех лиц, которые есть, это настроение, которое есть, — он сумел это дать и дать очень хорошо. Не каждый из нас смог бы такую большую группу людей и окружающий фон дать так верно. Я считаю, что эта работа — своевременный переход к чему-то новому, далеко не похожему на старые работы. Это новое, и отсюда он пойдет дальше. Рождественский дал ему регламент жизни — еще 50 лет, мне бы хотелось дать больше, но считаю, что можно согласиться и на это время. Я прямо жажду увидеть его будущие работы, и я уверен, что они будут ценнее, он найдет себя еще больше, лучше, и сейчас он уже стоит на таком положении, когда человек прошел какой-то путь и уже оглядывается, думает, — а теперь можно идти дальше. Он как-то ищет новых путей, и это чувствуется.
Он работает над плакатом, иллюстрацией, графикой, я, кстати, считаю, что он мастер графической линии. У нас в Узбекистане есть мастер линии Мальт, у него полноценная линия, именно линия, он ее любит, у Усто Мумина также есть графическая линия.
У меня есть два украденные у А. В. листа из «Страшного Тегерана» (сознаюсь ему в этом преступлении), и вот там прекрасная линия. Я пожелаю А. В. еще более полноценной работы и долголетия.
(Аплодисменты)
Сегодня день Усто Мумина, огромный день, 50 лет его жизни и 25 лет творческой работы. Каждый из нас, кто до такого времени «достукается», знает, какой трудный путь проходит художник, особенно такой, как Усто Мумин, у которого такое огромное разнообразие — и театр, и иллюстрации, и плакат… Все захватил человек, ничего не пропустил, и говорить о таком огромном искусстве, о такой большой проделанной работе в течение этих 25 лет за 15 минут очень трудно. Но я хочу остановиться на его творчестве и его жизни.
В 1919 г. тут, в Ташкенте, открылось художественное училище, это было в начале революционных лет. Много было трудностей, приезжали художники и из Москвы, и в один из таких моментов перестройки приехал Усто Мумин, мы его знали, о нем говорили товарищи, ранее приехавшие из Москвы.
Усто Мумин приехал, тогда он был еще Николаевым, — молодой, веселый, жизнерадостный человек. Привез с собой небольшую папку, открыл ее, и мы кинулись смотреть, что привез с собой человек, приехавший из центра. Это было так крепко и тесно связано с моментами революционными. В каком смысле? — что все захотели работать, потому что все-таки подъем был исключительно большой… И в этот момент Усто Мумин начал показывать новый театр, как он его понимает, и молодежь того времени чуть не разорвала его папки, настолько интересовались его работами. У него было очень много зарисовок, изобретений (а в то время, 20-е годы, каждый хотел что-то изобрести). И что мне было интересно и нравилось у него — это то, что это было горячо, сильно и не было похоже на тех, которые шарлатанили, делали не от души. Этого у Усто Мумина не было, а было то настоящее, пусть он заблуждался, пусть он не был связан с какими-то моментами, но это было живое и звало за собой живых людей. Это было ценно. Он захватил все классы, и все слушали целый ряд его лекций о театре того времени. Это были незабываемые минуты в нашей жизни.
Усто Мумин. Дворик. 1935 (?)
Фонд Марджани, Москва
Потом дальше я с Усто Мумином познакомился ближе, я увидел, что это живой человек, я и сам тогда был полон жизни, мне хотелось все увидеть, схватить, перевернуть, чтобы было интересно, сильно, захватывающе, чтобы за этим шли люди, находили какую-то радость, чтобы солнце горело вовсю… И вот мы хотели дать такое звонкое искусство, я, может быть, своими красками, он — своими постановками.
Вот что ценно в Усто Мумине. Я считаю, что Усто Мумин больше всех вцепился за нашу золотую, прекрасную землю. Пусть он изображал это графически, он ее полюбил. Самарканд, Бухара — все это он хватал жадно, пусть он выражал по-своему, насколько хорошо или плохо — это другой вопрос, но это большое, ценное заражало. Ученики за ним ходили целыми рядами. В то время Художественное училище было интересно, тогда из него вышли такие люди, как, например, Карахан, Чупраков, который сейчас в Москве, один из Кукрыниксов — Куприянов и целый ряд других интересных учеников, работающих по театрам и т. д. Все эти люди имели какое-то соприкосновение с Николаевым. Это я считаю очень ценным этапом нашей жизни, большим этапом, и в этом этапе большое место занял Усто Мумин.
Следующий его этап — он в Самарканде, вы видите, что Самарканд его захватил. Трудно говорить об этих вещах, на это нужно много времени. Я хочу сказать, насколько интересным и большим приехал к нам Усто Мумин, и нужно быть справедливым нашим художникам, чтобы все это объять: и газеты, и отвечать на наши политические моменты, плакаты и т. д., и работать по театру — это трудная отрасль, театр. Усто Мумин сам говорил, с какими трудами делались им постановки, когда некоторые вещи у него хотели вырвать из рук. Вы знаете, что такое режиссер, как они часто противятся, какая бывает борьба. Я немного поработал по театру, потом ушел, другие также, а Усто Мумин и посейчас работает и тогда работал, невзирая на те огромные трудности, которые театр имел и имеет до сих пор.
Это особенно большое искусство, здесь надо быть особенно подкованным, и это огромная ценность Усто Мумина, что он до сих пор удержался в театре и продолжает двигать работу в большом интересном направлении.
Его живопись — может быть, она не всем близка. Вы знаете, как я работаю, я люблю, чтобы картина звенела, я углубляюсь в цвет и т. д. Мы с Усто Мумином совершенно разные художники, но вот в какой-то мере души наши связаны тем, что и тот и другой любят эту землю, тот и другой по-своему делают то большое, что диктует эта земля, это огромное время, в которое мы живем. Нужно быть энергичным до конца своих дней, сильным, и те ошибки, которые мы делаем, тяжело переживаем, — мы должны выправлять, находить ту дорогу, по которой за нами шли бы люди и говорили: да, это то большое, что мы видим в Узбекистане. Мы должны простыми средствами показать людям. В этом отношении Усто Мумин сделал большое дело, и говорить о нем можно бесконечно. Мы можем видеть ту огромную энергию, которую он закладывает в свою творческую работу, в то же время он скромен, он многое делает такого, что мы не знаем, особенно по театральному искусству, которое мы видим очень случайно.
Итак, я считаю, что Усто Мумин за 25 лет сделал очень многое, и говорить о нем хотелось бы больше, но время нам не позволяет разложить все его работы по-настоящему, по тем кускам, по этапам работы, и эти куски рассмотреть также со всей глубиной.
Я не собираюсь ни критиковать отдельные работы Усто Мумина, ни возвеличивать в большую форму, а просто [хочу] приветствовать его за ту большую работу, которую он проделал в Узбекистане, приветствовать юбиляра и поздравить его с такой огромной работой, которую он проделал, невзирая ни на какие трудности. Думаю, что он пойдет дальше, учитывая все то, что ему говорили.
Я ему пожелаю самого большого для художника — это здоровья, которое даст возможность ему найти, как большому искателю, пути в дальнейшей своей работе и в дальнейшем сделать еще более интересные и нужные вещи для нашего огромного интересного времени, в котором мы живем.
Я поздравляю Усто Мумина и думаю, что все должны отнестись к нему с большим почетом и уважением.
(Аплодисменты)
Сегодня Николаев — именинник, мы сегодня отмечаем 50-летие его жизни и 25-летие его творческой деятельности. То, что мы сегодня слушали — рассказ самого юбиляра о своем творческом пути, доклад профессора Зуммера и выступающих товарищей, очень ярко обрисовало творческое лицо художника.
Интересно отметить одно, что А. В. учился у формалистов, учился у Малевича, и можно сказать, что у него от Малевича ничего не осталось. Почему это произошло? Это произошло потому, что образование художественное было академическим, а жизнь дала другое образование художнику. И это типично для молодых художников, которые получили в школе одну закваску, а в жизни совершенно перевоспитались. Главным образом, в этом сыграла роль работа в печати, об этом уже говорили неоднократно. Это очень типично для советских художников. Целый ряд художников не только Узбекистана, но и Москвы, Ленинграда выросли благодаря тому, что работали в печати. Дейнека, Фаворский, Пименов и т. д. Все художники, которые сталкивались с печатью, они получили от этого большую пользу для себя, расширялся их кругозор, они вплотную сталкивались с народом, с требованиями, какие предъявлял к ним народ и заставлял их работать над собой.