Если в работах А. В. самаркандского периода есть элементы такого эстетизма, переходящего в субъективизм, то дальнейший его период работы, когда он попадает в Ташкент и начинает работать в журналах, газетах и над плакатом, у него это постепенно исчезает, и под влиянием среды художник отказывается и долгое время не занимается в темпере.
Дальнейший перелом в его работе получился после поездки по «Дороге царей». Правда, в этих рисунках, пейзажах сохраняются еще элементы стилизации, все-таки он как-то строит симметрично свои композиции и очень часто возвращается к этим своим симметричным построениям, это наблюдается и в последующих работах, те же физкультурники, «Земля отцов» и др. И коль скоро он от этой симметричной композиции откажется, получится динамически правдивая композиция, как, например, картина «Насретдин Афанди» и особенно начатая серия работ «Машраб». Эти работы более живые, правдивые и более убедительны.
Вот я не хотел бы помириться, но все же этого нельзя не отметить, и только потому что отмечают это не один, а многие, значит, в этом есть правда. Николаев очень хорошо знает быт Узбекистана, хорошо его изучил. Он один из первых знатоков быта Узбекистана, у него наблюдательный глаз, он прекрасно разбирается в типаже, тут уже отмечали работы Уйгурского театра. Очень трудно работать в театре, Усто Мумин рассказывал нам эпизоды этой работы, и это хорошо характеризует, как надо художнику работать над темой в театре. Я думаю, что так же надо работать над любой вещью, над картиной, так же вдумчиво искать образ, решение, помимо сбора материалов. Надо работать так же над плакатом, иллюстрацией, надо найти и язык, каким образом передать ту или иную идею. Успех его постановки «Улугбека» в том, что он нашел решение свода, что соответствует теме и содержанию этой постановки. Значит, решение идеи рождается тогда, когда наиболее правильно выражается содержание вещи.
Хотелось бы сказать пару слов насчет того, кто такой Усто Мумин. Часто в Союзе говорят: это живописец, график… Усто Мумин принадлежит к тем художникам, которых трудно определить, живописец он, график, театральный художник, плакатист, но все же линия у него превалирует над цветом, все его вещи главным образом решены линией, и я думаю, что не только живописная секция отмечает сейчас творческую деятельность юбиляра Усто Мумина, я думаю, что графическая секция в том же свете может сказать, что Усто Мумин — график. Юбилей его отмечает также и графическая секция.
Мне думается, что правильно будет пожелать Усто Мумину еще два раза по 50 лет жизни, чтобы он все же особенно уделил внимание работе над советской тематикой, и если у него еще, может быть, нет таких блестящих результатов, то я думаю, что ему это удастся. Усто Мумин — прекрасный рисовальщик, и это ему помогает во всех областях: и в живописи, и в графике, и в театре. Обратите внимание, какие прекрасные эскизы костюмов, он их мало здесь выставил, хотя мог бы показать значительно больше.
Заканчивая свое выступление, мне хочется пожелать А. В. больших успехов в его дальнейшей работе.
(Аплодисменты)
Когда ходишь в музеи, смотришь работы мастеров, то видишь, как выразительно, правдиво, даже, пожалуй, захватывает больше, чем в жизни. Когда смотришь на эти работы, то там необычно, не так, как мы видим в жизни, там так взято, так подчеркнута реальность, что видно, что художник настолько любил самую жизнь, что эта любовь проглядывает во всем его творчестве. Эти особые приемы есть у каждого художника, если он пишет какую-то вещь, композицию, он не только копирует жизнь, а какими-то приемами усиливает это впечатление.
Когда смотришь на выставку А. В., то здесь ни одной работы не видишь мертвой, шаблонной. На всех работах есть жизненное направление и острота, и как здесь отмечали работу «Физкультурники», то даже и здесь вот этот композиционный прием и касание этих столбов тополей, и эти ручки от флагов, эти прямые контуры, эта напряженность, острота восприятия. Это есть и в любых работах, и мне особенно нравится эта танцовщица, и композиция с ведрами. Здесь взято все так, как не всякий бы взял. Просто он написал этюд, без переработки, а здесь применен свойственный А. В. способ, здесь есть общая гармония. А танцовщицу можно просто полюбить, так она сделана.
Мне непонятно выступление Рождественского, повторенное Мальтом, что в этих работах передан какой-то эротизм, по-моему, здесь есть чувство какого-то благородства, высшего благородства, и вдруг там находят какой-то эротизм, эротика — это особое половое смакование, а я этого не нахожу в этих работах, где такое благородство и как можно найти здесь эротизм? Мне это непонятно. Работы А. В. потому так остры, что и в линии проглядывает любовь к жизни, и пусть он был бы не в Узбекистане, а в другой стране, он и там бы обязательно нашел жизненную выразительность. В его картинах нет ни одного невыразительного лица. Во всех картинах он ищет особый способ для выражения, показывает правду и остроту восприятия.
(Аплодисменты)
Каждый рисунок говорит о том, что это художник, крепкий художник, настоящий художник, и его последние работы в живописи говорят о том, что он стал на традиции русского искусства, искусства Крамского, Сурикова и др. Это очень хорошо и приятно, но на этих листах мы видим, что он не стоит на традициях русского искусства, и об этих работах я бы хотел сказать свое мнение.
Когда-то А. В. учился у Малевича, и эта школа дала себя знать в том, что художник замкнулся в этой школе, замкнулся в себе. Приехав в Узбекистан, он увидел Узбекистан замкнуто, не увидел настоящей жизни, а увидел по-своему. Допустим, эта работа — я думаю, что каждый художник ее прочитать сможет — здесь дружба до старости, до гроба. А здесь? Художник также прочитает, что это дружба, но работа делается не только для художников, работа делается для народа, а покажи эти работы народу, я уверен, что их не прочитают так, как прочитали мы, потому что здесь решено условно. Самарканд — живой современный город. Вот эта работа — я художник-профессионал — прочитать ее не мог. Я понимаю работу такую, которая дает пищу для ума и чувства. Вот тут я вижу, что работа сделана с большой любовью, здесь все замечательно сделано, мастер смаковал каждую детальку, но этого мало. Или вот эта работа, у меня возникает сомнение — прилично это или неприлично, а сделано здорово. Хорошо, что Усто Мумин от этого отошел, потому что это страшное искусство, оно приводит к гибели, но он нашел выход и встал на правильный путь.
Вот эта работа очень хороша, надо ее поближе смотреть, работа замечательна по композиции, и тема решена, но только тема не социалистическая. Усто Мумин впал в ошибку, он вообще полон противоречий, но сейчас выправляется и пошел по пути традиций русского искусства, а здесь опять допустил серьезную ошибку. В композиции доминирует церковь, мечеть. Война, советский воин приехал домой, собирается целовать родную землю, а выходит, что он приехал в старый быт, а не то чтобы он приехал как победитель строить новую жизнь. Здесь он приехал в старый быт, ему приготовили халат, рядом стоят старики, суровые, старых правил старики, а он покорно стоит внизу композиции, задавленный этими мечетями. Картина неправильно разрешает тему. Тут Усто Мумин опять оторвался от жизни, и его любовь к внешнему проявлению доминирует, а современного, настоящего содержания он не видел, проглядел.
Но вот тут он дал такую сильную работу, как фанатик, изображенный здесь. Это очень сильная работа, она звучит по-современному. Очевидно, это его верный путь, по которому он сейчас идет, и я ему желаю успехов на этом пути.
(Аплодисменты)
25 лет тому назад, когда я попал в Ташкент, я встретился с А. Н. Волковым на его выставке. Это было в 1923 году. А. Н. Волков мне впервые назвал фамилию Николаева и на прощание он сказал, что когда будете в Самарканде, познакомьтесь с Николаевым, это очень интересный левый художник, а я сам тогда был в «крайних левых».
По приезде в Самарканд я попал в Комиссию по охране памятников старины. Там мне представили человека, одетого в халат, в парчовой тюбетейке, белесого, и назвали — художник Николаев. Мне было очень интересно познакомиться с Николаевым, я полагал, что мы найдем с ним общий язык, но в результате оказалось, что никакого общего языка мы с ним не нашли. Он начинает говорить о «божественном Рафаэле» — мне неинтересно, он говорит о Боттичелли, а я о Маяковском, о конструктивистах. Словом, контакта у нас не установилось, но, тем не менее, я очень полюбил этого художника и люблю до сих пор, и не раскаиваюсь, что встретился с ним в 23 году.
Здесь уже начали его делить: Николаев живописец или график. Усто Мумин очень разносторонний человек, одаренный, интересный, своеобразный художник, и, конечно, им гордится также и графическая секция, и Усто Мумин дорог всему Союзу художников… Имя Усто Мумина — это странное имя дал ему сам узбекский народ, мне кажется, что и узбекский народ ценит Усто Мумина, а раз ценит, значит, и знает.
Так, товарищи, я пожелаю не только от Союза художников, но я пожелаю от узбекского народа (беру на себя эту смелость) здоровья и долгих лет плодотворной жизни.
(Аплодисменты)
Жизнь моя вообще очень сложная, как у каждого из нас, и эти колебания от крайнего левого крыла к правому крылу — они потрепали меня и как художника, но мне хочется сказать о другом. Вот Вл. Леон.[524] — это совесть нашего ССX, он остро поставил вопрос о моих вещах раннего периода. Оценка этих работ в какой-то мере справедлива, эстетизм, безусловно, в них есть, и уже поэтому они нашим художникам чужды, так же как чужды эти композиции, которые я делал с большой искренностью. Несмотря на то, что они прошли через 3 жюри, все-таки на выставку пропустили только одну вещь, а эти так и остались, значит, Москва также нашла, что само содержание не наше. Я считаю себя советским человеком, и для развития советского искусства в Узбекистане я кое-что сделал и умру я советским человеком, но у меня имеются какие-то атавистические настроения, и, может быть, моя любовь к итальянскому Ренессансу, к эпохе Возрождения — странна на сегодняшний день, но низкопоклонства у меня к этому нет. Я считаю, что искусство Микеланджело — это советское искусство, несмотря на то что идеология не наша, но своим гением он через века прошел, и он наш. Такими же великими мастерами являются Андрей Рублёв, несмотря на то что нас разделяют века и разные идеологии, но в своем стремлении к прекрасному он нам созвучен. Поэтому я не боюсь, что меня могут упрекнуть в низкопоклонстве перед иностранщиной. Прекрасное — это советское, не может быть прекрасного фашистского, прекрасное то, что принадлежит нам. Много бумаги испортили мы на своем веку, конечно, и я не нашел удобным показать те вороха, которые у меня сохранились из газетных вырезок.