«Первыми, кто пробудил и направил меня к искусству, были мои родители: отец — страстный поклонник искусства Греции и Ренессанса и мать — тонкий ценитель и исполнитель произведений Шопена, Бетховена, Чайковского»[71].
Отец Николаева, возвращаясь домой,
«…обнаруживал множество рисунков и акварели сына. Саша с упоением рисовал все подряд. Он не мог упустить момента пробуждения природы. Ласковые лучи иногда проглядывавшего солнца и летние проливные дожди тоже приносили ему радость. Каждое время года вызывало в душе мальчика восхищение. <…> С одной стороны, отца радовало увлечение отпрыска, но, с другой, он, как и многие отцы в традиционных семьях, хотел видеть в наследнике продолжателя своего дела — военного инженера. В 1908 году, когда Саше исполнилось одиннадцать лет, Василий Николаев отдал сына в Сумской кадетский корпус»[72].
Так написано в книге, созданной выпускниками Сумского кадетского корпуса. Николаев проходит обучение в Сумском кадетском корпусе (1908–1916; г. Сумы Харьковской губернии), где учителем рисования был художник Николай Константинович Евлампиев (1866–1937). В автобиографии Николаев напишет:
«В развитии моем как художника благотворно сыграло то обстоятельство, что первым моим учителем рисования был Н. К. Евлампиев, окончивший Казанское художественное училище в мастерской Фешина{13}. Евлампиев дал мне основу реалистического рисунка»[73].
По прошествии многих лет на одном из творческих вечеров Николаев так вспоминал Сумской период жизни:
«Репин, Серов, Левитан и казанский Фешин — вот имена, произведения которых особенно ценил Евлампиев, стараясь и в нас, молодых рисовальщиках, развить любовь к великим русским мастерам.
С большой любовью копировал я „Дочь Иаира“ Репина, за которую получил первую премию — монографию о Серове. В Сумах была прекрасная картинная галерея, в которой были произведения (подлинники) Сальватора Розы, Ваувермана, Давида, Поленова и даже одна картина Рембрандта. В течение нескольких лет я был редактором печатного литературного журнала, где печатались стихи и рассказы начинающих талантов. А на частных концертах приходилось мне выступать с новыми своими стихотворениями. Но я сам превыше всех искусств почитал музыку…»[74]
После кадетского корпуса Николаев, будучи юнкером, оканчивает Тверское кавалерийское училище (1916–1917) и уже в чине корнета служит в царской армии (или «старой армии», как указывалось в анкетах). Возвращается в Воронеж, где его ждет насыщенная жизнь: с одной стороны, служба в Госбанке (в должности завотделом ликвидации государственных процентных бумаг), правда, всего три месяца, потом помощником декоратора в Свободном театре (1918–1919), с другой — Воронежская школа рисования, мастерская художника Бучкури, в прошлом способного ученика Репина: «…известный воронежский художник академик Бучкури развил и укрепил во мне основы, преподанные Евлампиевым»[75].
Бучкури был авторитетным преподавателем, если судить по дневниковой записи Бориса Бессарабова. Вот воспоминания Бориса о той поре, когда знакомство с Бучкури было его мечтой:
«7 июня 1916 г. Меня начинают интриговать биографии и вообще художники ближе, хочу знакомиться <нрзб> с Врубелем, Серовым и Левитаном. И знакомиться лично с художником Бучкури. <…>
10 июня.<…> После игры пошли в фруктовый сад и говорили о рисовании, о гражданском институте, об академии. Тема разговора, вероятно, была такая потому, что, возвращаясь с крокета, Александр Александрович (так. — Э. Ш.) Бучкури и его жена сидели и рисовали, я спросил, могу ли стоять около него, но отказ его отлично понял и счел его вполне справедливым. Вот с этого и начал я говорить, что отлично понимаю этот отказ и действительно понимал его[76].
Войдя в покаянное кольцо „дач“ и чувствуя себя <нрзб>, я увидел Бучкури и его жену рисующими. Ах! Как электричество пробежало по моему телу. И я вспомнил пророчество А. В. о том, что я буду хорошим и что у меня есть жилка художника»[77].
Уже в послереволюционные годы, когда Борис вместе с другими большевиками почувствовал себя хозяином жизни, о Бучкури последовало такое упоминание:
«Только что кончился педагогический совет Художественной Школы, организованной им (Борисом. — Э. Ш.). Он вел собрание. Все, что надо было, „прошло“ (проведен как-то там?), он так рад, — пишет Ольга Бессарабова. — Он опять верит в молодежь, в себя, в Россию: „Художница Гаева на нашей стороне. Жданов — художник остался на лето. И Бучкури остался. <…> Но теперь художники на нашей стороне. У нас жизнь, а там рутина“»[78].
У наставников Николаева были неоспоримые заслуги перед отечественным искусством: Бучкури — лауреат премии Архипа Куинджи[79]; Евлампиев написал книгу «Рисование карандашом с натуры» (1915), сделав вклад в теорию искусства, сотрудничал с художником Фешиным, академиком живописи. Вот под влиянием каких людей формировался Николаев как художник.
Прошение уполномоченного Турккомиссии о направлении А. В. Николаева в Туркестан. 16 января 1920 г.
Российский государственный военный архив
Удостоверение, выданное А. В. Николаеву Политическим управлением Реввоенсовета РСФСР. 17 октября 1919 г.
Российский государственный военный архив
В 1918 году в Воронеже открывается филиал московского Свободного театра, возглавляемый Давидом Гутманом[80]. Читаю в дневниковой записи Володи Бессарабова, второго брата Ольги Бессарабовой:
«18 марта 1919 г. Воронеж. Вчерашняя лекция в Свободном театре — реабилитация актера — укрепила мое настроение. Я давно уже стараюсь находить у себя внутреннюю силу против суеты сует…»[81]
Первое представление Свободного театра — синтетический спектакль «Русь» с балетными вкраплениями, «бабьими плясками»[82].
Николаева увлек этот экспериментальный театр[83]. Вот как вспоминали о Свободном театре люди из воронежского окружения Николаева:
«3 апреля 1919 г. Вечер. Днем увидала на афише, что в Свободном театре идет „Iоланта“. Обрадовалась очень. <…> „Iоланты“ не было — были отрывки „Мазепы“, из „Демона“, был балет»[84].
Продолжает Ольга Бессарабова:
«С Зиной и братом Володей из Библиотеки Чеховского кружка пошли в Свободный театр на Iоланту, а попали на сборный спектакль — отрывок из „Демона“ и другие сценки. Красный Мизгирь мотался по сцене как пламенный язык костра, — голос, музыка, его пение — как пожар — с набатом. В антрактах с Зиной читали стихи Городецкого „Ярь“ и не могли оторваться[85];
7 апреля 1919 г. На диспуте „Искусство и профессионализм“ в Свободном театре. В Воронеж революция выплеснула из Москвы и Петербурга много людей, которых город и не видел, и не слышал бы в „мирном течении“ своей жизни. Интересно[86];
8 апреля 1919 г.<…> Слушаю лекции в Университете — по искусству. К нам в Воронеж переведен Юрьевский Университет — и устроен он в бывшем Кадетском нашем корпусе»[87].
Так или иначе, все названные Бессарабовыми воронежские «точки притяжения» присутствуют в биографии Николаева. Совпадает не только место, но и время.
Составители Воронежской историко-культурной энциклопедии, по словам бывшего директора Воронежского областного художественного музея им. И. Н. Крамского Владимира Дмитриевича Добромирова, в статье об Александре Васильевиче Николаеве собрали максимум информации о его художественной деятельности воронежского периода (увы, очень мало — архивы уничтожены в войну). Один из фактов биографии Николаева не упоминался прежде нигде:
«В 1918–19 гг. работал художником в воронежском Свободном театре, оформил сатирический спектакль „Самсониха, или Укрощение строптивого“ по пьесе Н. Л. Персияниновой»[88].
Книжка с текстом пьесы нашлась в РГБ — рукописная, выполненная каллиграфическим почерком, датированная 1909 годом. Жанр пьесы — «Шутка в 1 действии». Действующие лица:
Макар Григорьевич Голованов — богатый лабазник, тучный мужчина за 50 лет;
Аграфена Егоровна Голованова — его третья жена, красивая молодая баба лет 25–30;
Серафима Дмитриевна Коняшина, золовка Головановой по ее первому мужу — купчиха лет 40;
Лукерья — кухарка, старуха.
Действие происходит в глухом уездном городке. Как видим, никакой «Самсонихи» в перечне действующих лиц нет. Оказалось, что именно в таком метафорическом поименовании главной героини пьесы, вынесенном в заглавие, вся соль сюжета. Ее муж, «Cиняя Борода», пытается подчинить жену своему крутому нраву, она же, на свой страх и риск, запирает его в чулане и требует от него клятвы: он не будет запрещать ей ходить в церковь на всенощную в день смерти ее первого мужа и никогда не поднимет на нее руку. И ей удалось усмирить мужа. Потому — подвиг под стать библейскому Самсону, но в женском обличье — Самсониха.