Та же официантка, девочка-подросток Рита, мелькнув косичками, мгновенно принесла ужин. Передо мной сидел заждавшийся эколог. Поначалу Герман показался мне задротом: по пути в поселок – и в аэропорту, где я хлестал пиво, и утром в машине – он был не словоохотлив и говорил как-то квадратно; а тут побегал четыре дня и оживился.
– Очистные – биологические. Даже если слить их целиком и сразу, то это все равно что пукнуть в театре: неприятно, но только на пару минут и только тем, кто сидит рядом. Пробы воды и прибрежной почвы уже отправил, но, думаю, там все будет в порядке, судиться можно легко. Нагрузку на экосистему здесь, скорее всего, оказывает сельское хозяйство выше по течению – там и ферма, и поля, и черт знает, чем его удобряют. Мы туда слазим. Вызвал коллегу. Вы же не против? Вот. Что касается бобров – они тут норные, популяция устойчивая вроде как, это мы с лесничим проговорили. Так что вы правы, они просто расширяют ареал обитания. Птицы! Это действительно были галки. За кладбищем у дач годами формировалась несанкционированная свалка, вот они и развелись. Там еще и сараи были, но как раз из-за стройки вашего завода все снесли. Свалку убрали – галок нет.
– Какую помойку надо собрать, чтобы вернуть галок?
Герман впал в ступор. Наверное, такие экологические задачи не решают в учебниках.
– Надо с орнитологами поговорить, но я бы не стал… Да и подрядчика нелегко будет найти на такую задачу, если вообще возможно. Так… яблони! Там какой-то вредитель, фото отправил уже специалисту, но это точно не воздух, то есть не загрязнение. Развелся какой-то жук или бабочка, кто знает, что там эти яблони жрет. Ну и последнее – по вспышке рака. Не наша зона ответственности, но вы там в письме все перечисляли. Коллеги посоветовали обратиться в Департамент здравоохранения, взять там данные, посмотреть, действительно ли такая вспышка есть. Сразу обозначу, что прежде на бумажных производствах и при них такого не было. Ну, во всяком случае в литературе упоминаний нет, мои знакомые медики не нашли, а их слово железное.
В моем календаре уже стояли десятки встреч и мероприятий, уточненных или предварительно назначенных.
Надо было: подготовить празднование 9 Мая от завода; провести встречи с поселковой администрацией, школой, Домом культуры, больницей, библиотекой, с депутатами муниципальными, с депутатами районными, с депутатом региональным, с депутатом Госдумы (русский парламентаризм повсеместен, русский парламентаризм – бездна), с главой района, устроить еще три экскурсии для бабуль и не только, открыть фирменный магазин туалетной бумаги, съездить к прокурору, к природоохранному прокурору, к представителям какого-то речного бассейна (до сих пор не понимаю, чем они занимаются), в Росприроднадзор, к представителям лесничества, в департамент промышленности, отец Арсений звал на литургию, и как тут отказаться, техникум из райцентра жаждал пристроить студентов на практику, очень просила о встрече местная волейбольная команда и почему-то еще и сообщество пограничников. Все это вращалось, звонило, писало и требовало внимания. Как и откуда половина из них обо мне узнала – оставалось тайной, но они все являлись ниоткуда и не желали уйти обратно, они жрали время, они добивались своего, а цель их была одна – донять меня, отнять душевные силы и поставить какие-то невероятные задачи, о существовании которых я бы сам не догадался.
Только девять дней не были заняты. Девять дней: свадьба и неделя в Сербии. При этом возвращаться предстояло перекладным рейсом – из Тивата сразу сюда, на Север. С будущей женой я должен был расстаться сразу после свадебного путешествия, прямо в аэропорту. А тут еще этот региональный Минздрав, будь он неладен.
Ладно. Минздрав. Вернее, департамент. Статистика по раковым заболеваниям.
Мила все устраивала свадьбу. Каждое второе утро начиналось с обсуждения грядущих планов. Пока Рита в «Красной Шапочке» подливала мне кофе, Мила в трубке тараторила о том, какой наряд она хочет мне выбрать.
Между тем я все думал о статистике департамента здравоохранения. Весь предыдущий вечер я читал о раке в России, о том, в каких регионах и какие виды его встречаются чаще, какие есть «массовые» факторы, как меняется ситуация со временем. Исследований было немного, но я весь проник в рак и не решался даже лишний раз покурить тем утром, потому что и на пачке сигарет было намалевано предупреждение о раке.
…И, значит, зауженные штаны и пиджак, и непременно, обязательно – шляпа, лучше серая. И кеды, кеды с «советскими» резиновыми носами. Можно – белую майку под пиджак, такую тоже советскую. – Мила каким-то верным чутьем определила меня в этом наряде: советское, кондовое, но аскетичное, простецкое и даже в чем-то идеалистическое начало моей натуры идеально укладывалось в кеды и майку. Выпендрежность и панковость выражал костюм. А глупая шляпа на голове, согласно философии Милы, означала снятие вопросов ко мне со стороны мира, то есть любого стороннего наблюдателя.
Строгая чиновница из департамента выслушала меня – и отрезала, что информация закрытая; но потом, после моих стенаний и мольбы, мне принесли какие-то таблицы, из которых невозможно было понять, кто, где и чем болел в прошлом году в масштабах региона. Для пущей неразберихи таблицы были напечатаны шестым кеглем. Я глядел в столбики и строфы и задавал вопросы, на которые она не могла ответить. Она позвала кого-то, тот позвал еще кого-то, пришедший не мог объяснить ничего, кроме того, что в таблице указаны какие-то то ли человекочасы разных специалистов, то ли человекоприемы, а затем, запутавшись, пришедший списал все на то, что данные неполные. Что-то подсказывало, что и полные данные такого формата ничего не прояснят. Однако чиновница была удовлетворена. Она сделала все, что могла. Все, от нее зависящее.
Мы с Жорой поехали в районную больницу, где вроде как должны направлять к региональным онкологам и наблюдать пациентов в ремиссии. То есть какое-то знание о числе больных по онкологической части у них должно было иметься. Главный врач, сухая дама лет пятидесяти, по имени Елизавета Германовна, запрос поняла и без лишней волокиты дала данные по району, только пошла через статистику смертей. Год к году, четко – сколько людей с онкологическими диагнозами были вскрыты моргом. Оказалось, что в районе количество онкологических больных неудержимо росло все последнее десятилетие.
– Молодой человек. У нас алкоголиков все меньше. Поэтому люди доживают до ракового возраста – и умирают от рака. И это – хорошие показатели. Вот такой парадокс: чем больше рака, тем, получается, лучше.
– А какие-то аномальные виды рака в районе есть?
– Да все как у всех. У мужиков – предстательная железа, у женщин – грудь. Это чаще всего. Рак мозга, поджелудочной – редко. Ничего особенного.
Как все это рассказывать людям? Мол, сами виноваты: вы бросили пить, и поэтому умираете от рака, а не от водки. Убрали помойку, и нет галок. Бобры вообще ползают в поисках любви. Все, в общем, у вас налаживается, а вы в панике. Радоваться надо, что бобры кричат, галок нет и есть рак!
– Елизавета Германовна, а если мы вас позовем выступить, сможете жителям разъяснить все это про рак?
– А почему нет?
– Спасибо. Чем мы можем помочь больнице?
– Продукцией, дорогой, продукцией.
И не раз она, родимая, выручала. Продукция завода санитарно-гигиенической бумаги – это вообще неплохой подарок. Не помню, чтоб кто-то отказывался. Напротив: всякое заведение желало получить хотя бы с десяток групповых упаковок, и мы быстро создали специальный фонд – несколько паллет в месяц можно было от щедрот раздавать.
На свадьбе, а если быть точным, то во время похода в ЗАГС и кормления десятка родственников в ресторане, присутствовала и пара друзей Милы. Они должны были сделать фотографии и для того купили пленки (в наше-то время!), – но потом благополучно засветили эти пленки, и я злобно и самодовольно хохотал. Но это все было неважно, все равно вышло событие для галочки. Бабушка поела, бабушка поплакала, бабушку отправили домой.
О, моя любовь! В белом платье, с букетом фрезий, с оранжевым сорокалитровым рюкзаком за плечами, она вошла в аэропорт – и приковала к себе все взгляды. Она была решительна, моя жена, моя единственная. Даже в ее слегка шатающейся из-за шампанского походке чувствовалась уверенность.
– У нас свадьба. Дайте нам бизнес-класс, – смело глядя в глаза парню за стойкой, как будто требуя своего, сказала Мила.
– Поздравляю! Но, девушка, у нас нет такого правила, чтобы давать бизнес из-за свадьбы.
23 А, 23 Б. Полет нормальный. Предвкушение праздника.
«Ты в „букинге“ не разбираешься, я все сама закажу», – так говорила Мила, когда мы спорили, кто найдет и закажет отель.
Когда мы оказались на улице Караджорджевича в центре Белграда, то не сумели найти адрес, по которому должен был располагаться отель. Такого дома просто не было. Местные, в основном двухметровая пьяная молодежь, объяснить ничего не могли и найти адрес не помогали. Мы поблуждали около Бранкового моста, слегка поругались из-за ее мастерского обращения с сервисом бронирования, потом помирились, напились ракии и решили, что нам все-таки надо где-то переночевать.
Пешее пьяное путешествие по городу жениха и невесты с туристическими рюкзаками за плечами обязано было закончиться тем, чем оно закончилось: попыткой плотской любви на предрассветной улице и попаданием в полицию. Впрочем, нас отпустили, не взяв ни динара, когда поняли, что мы пьяненькие русские новобрачные, которые только пять часов в Сербии.
Мы забрели, верно, в последний работающий кабак, кафану, где человек тридцать, девушки и парни, не сказать чтоб сильно пьяные, кто с пивом, кто с вином, кто с ракией, пели песни, – вот так, запросто, не будучи одной компанией, они все вместе распевали песни. Проходя через столики к бару, чтоб взять и нам ракию – в маленьких «чоканях», графинчиках на пятьдесят миллилитров, которые служат сербам рюмками, – мы шли через музыку, через фортепиано и голоса, которые пели «да ли се сечешь, какво било нам е пре, после свега шта сад остало е мой Београде».