Утренний Белград встретил нас забитыми до последнего номера отелями средней руки. Дорогие отели были нам недоступны. Мы искали довольно долго, покуда нам не подвернулась розовая вывеска «Хостел Лили». Внутри, в тесном холле, сидели шесть байкеров, одних взглядов которых было достаточно, чтобы понять – тут если и не все занято, то нас точно не ждут. Тем не менее я спросил по-английски, мол, нет ли мест. Один из байкеров покачал головой.
Мы с Милой принялись обсуждать, что делать дальше, прямо в этом холле, разглядывая карту города, висевшую на стене. Внезапно один байкер заговорил порусски:
– Ви откуда?
– Мы из России, из Москвы.
– Давайте мой друг даст вам собу.
Миодраг – так звали этого парня – позвонил своему знакомому, который отвел нас в дом в соседнем квартале, открыл дверь и показал комнату с двухэтажной кроватью. Спать хотелось жутко, и мы решили провести первую брачную ночь в этой задрипанной комнатушке, стоившей тысячу двести динаров за ночь.
С брачной ночью, впрочем, с первой попытки не задалось: во-первых, наступило утро, уже светало, во-вторых – Мила сразу же вырубилась.
Я же сперва подключился к вай-фаю и доделал срочную работу – кажется, это были сюжеты про марсианские пейзажи на Земле. Пейзаж за окном тоже был не самым живописным: ободранный белградский вокзал, убитая дорога, кругом серые дома.
Позже я убедился, что Белград может претендовать на звание самого серого и неуютного, неустроенного города Европы. Это балканский брат Петербурга, но не такой величественный. Их роднит иное: комфортно чувствовать себя почти невозможно, всегда что-то не так – или сосульки с крыш зимой, или пыль и пробки летом, или наледь при первых заморозках. А в комнате за тысячу двести динаров утром обнаружится целая колония тараканов.
Вместе с тем – нет ничего лучше зелени у реки Савы, рассвета у старинной крепости Калемегдан, нет ничего более страстного, чем сердце Белграда, скрытое в кафанах.
В первый же день мы прониклись духом этого города, несколько раз пили кофе походя, как тут принято, потом в случайном ресторане встретили попутчиков из самолета и отправились с ними на маленькую пирушку в кабак на Скадарлии, в «Шешир мой», где играли и пели цыгане.
Официант, который вызывал нам такси, переспросил адрес. И второй раз переспросил. Потом позвал повара, который знал русский.
– Ви уверены, что едете туда?
– Да, а что не так?
– Это рейон станице, и в том доме живут само сирийцы.
Так выяснилось, что та наша комнатка, сообразно цене, расположена в маленьком гетто.
Попав сюда во второй раз, Мила даже протрезвела немного от вида нашего пристанища. Оно оказалось много ужаснее, чем в первую ночь. Туалет был так мал, что если внутри находится человек, то дверь не закрывается. Окна тоже не закрываются.
– Надо это сфотографировать.
– Чтоб не забыть, где мы провели первую брачную ночь?
– Да, чтоб хвастаться потом.
Мы выдвинули кровать в центр и обвели ее кругом (на подоконнике обнаружился предусмотрительно оставленный кем-то мелок). Утром мертвые тараканы лежали ровно на линии, будто шли жрать нас этой ночью, но магический круг их остановил.
– Это в духе Кустурицы. Андеграунд.
Он, Кустурица, и был нашей целью в этом путешествии. Ну, кроме всего прочего. И цель эта лежала за холмами, за Чачком и Ужице, на границе с Боснией и Герцеговиной, чуть не доезжая до Вышеграда, в селе Мокра Гора – это административно, в Дрвенграде – это если фактически.
Наша цель – Эмир Кустурица. Просто познакомиться с ним, может, выпить чаю, сказать: «Старина Эмир, такую глупую и странную пару, как мы, объединяет твое кино, похожее представление о любви, наше представление и твое о такой любви, о такой истории, где герои могут не меняться, и все равно любят друг друга, хотя они, в сущности, не героические, твои герои, Эмир».
Поскольку мы русские, мы привыкли к двум вещам, которые противоречат любым путешествиям по Балканам: пунктуальность транспорта и легкость преодоления расстояний. На Балканах расписание автобусов создается только для того, чтобы заполнить пустую табличку на остановке, а сами автобусы ездят так медленно, как только это возможно, и даже с начальной точки отъезжают тогда, когда самый терпеливый пассажир, который вообще, вероятно, спал и у которого ближайшие дела только через неделю, начнет ерзать и задавать вопросы, когда же отправление.
Кроме того, на Балканах часто трудно приехать на своем рейсе еще по одной причине, о которой мы узнали в первом же автобусе, где мы громко и долго обсуждали «Жизнь как чудо».
– Ви русские? – обратилась к нам сербка, српкиня, высоченная, на каблуках, при полном параде.
Ее звали Милица, мужа ее – Александар, и они наперебой (Милица на русском, Александар на сербском, который постепенно становился все понятнее) принялись объяснять, что Кустурица – это вообще экспортная культура, что сербы его одомашнивают, например, заставили креститься, и теперь он не Эмир, а Неманья, и оно этак правильнее, и вообще нам следует посмотреть настоящее сербское кино, например «Ко то там пева» – «Кто там поет», это культовое кино, посвященное тому, как сербы едут на рейсовом автобусе через страну. Словом, вместо намеченного маршрута мы вышли в их городе Чачке и провели там сутки, гуляя по баште, среди сливы и винограда, выпив ведро ракии и съев по килограмму мяса.
Пьяненькая Мила, с чоканем в руках разглядывая цветущие деревья, задалась справедливым вопросом:
– Почему, почему они с нами так?
– Как?
– За что они нас так любят?
– За то, что мы, русские, пару раз им помогли.
– А почему мы не можем любить себя так же, как они нас? Уж себя мы из такого дерьма вытаскивали…
– Мы слишком хорошо себя знаем.
– Тогда надо, чтоб каждый из нас стал немножко сербом, и тогда мы полюбим сами себя, – Мила подняла чокань. – И стаканчики, нам нужны такие же стаканчики, чтобы можно было пить и танцевать. Иначе мы начинаем танцевать, когда уже не можем больше пить, и это всегда ужасно.
Кустурицу мы не застали. Нам сказали, что «профессо́ре», так его там зовут, уехал всего за день до нашего приезда, – но он снимает в Вышеграде, в Республике Сербской, это недалеко, надо просто пройти границу с Боснией и Герцеговиной.
Но даже если профессоре нет на месте – его кинотеатр работает, и там ежедневно можно посмотреть «Жизнь как чудо», или «Черная кошка, белый кот», или «Марадону».
Прибавьте к этому отличный пейзаж – лесистые зеленые холмы, удивительный городок Дрвенград, где есть площадь Никиты Михалкова, где рядом с нашим номером на стене висел портрет Че Гевары, а через дверь – портрет Гагарина, где посреди городка стоит красивейшая деревянная часовня Святого Саввы, где вообще все легко, и все доказывает, что мир мал, и все великое – Россия и Сербия, свобода и любовь – связано между собою одной душой, Господом Богом, который говорит Гагарину: «Юра, и еще, когда будешь падать – не бойся падать».
Можно ли пересказать, что такое сербская кухня?
Это восторг тела, который начинается с языка.
Это мясо во всех его видах – кобасице или чевапчичи, ражничи и вешалица, плескавица или ягнятина под сачем, это прилагаемые закуски – перечный айвар или перечно-сырный урбенес, пироги – грибаница, буреки (мясные и картофельные), бундевара (тыквенный), это лимонады без сахара.
И, конечно же, ракия, которая бьет здесь из земли, как в России нефть. Ракия с огромной палитрой вкусов, как у детских газировок: сливовица, лозовача (виноградная), кайсия (абрикосовая), дуня (айвовая), крушка (груша), клековача (можжевеловая), медовача (медовая).
В Сербии нельзя прекратить есть или пить. Как только ты открываешь глаза, ты обязан найти источник еды и приняться за дело.
– Мы тут меньше суток, а едим в пятый раз. Надо начать двигаться, – сказала Мила за завтраком.
Я такой необходимости не видел. Я предпочитал ждать Кустурицу, сидя не далее пятидесяти метров от ресторана. К чему порыв, если ты абсолютно счастлив?
– Пойдем на холмы, – твердила она.
– Че, прямо так? Без карты?
– Да. Погуляем, – Мила невозмутимо махнула рукой через долину.
Чтоб не умереть с голоду, я взял с собой две больших котлеты-плескавицы у сомуну, то есть полкило мяса с хлебом, бутылку лимонада, бутылку ракии и пару пива.
– Мы чего, до утра? – спросила Мила, но уже через полчаса, у склона холма, увлеченно ела воздушное мясо, перед приготовлением томленное в минеральной воде целые сутки, запивая ракией и лимонадом.
Среди деревьев, далеко, на холме, она увидела какую-то крышу. Я определил довольно большое здание, этажа в два-три, и немалое по габаритам.
– Пойдем!
– Мил, там же, наверное, жилье каких-то богатеев – посмотри, посреди холма, один дом… – парировал я, но скорее потому, что просто лень было идти.
Но ей какое дело? Она уже привыкла пинать меня и сподвигать на дело. И я поплелся за этой неутомимой ланью, поскакавшей наверх. Но плелся я солидно, каждые сто пятьдесят метров делая по глоточку прозрачной «лозы».
Я немного отстал, увлекшись дегустацией, и услыхал крик Милы из-за деревьев.
– А-а-а-а-а! Быстрей сюда!
Перед нами была станция «Голубичи», домдекорация из фильма профессоре. Рядом с ней располагалась узкоколейка с тупиками для машины-дрезины и велосипеда-дрезины.
Мы испытали редкий восторг – чувство дураков, которые отчего-то и путеводителя не прочитали, и не знали, что станция есть, и случайно выбрели на нее в лесу.
Мы балдели там вдвоем, сидя на небольшой выстланной досками террасе, глядя на долину и крыши Дрвенграда на холме напротив. Чистое, как солнечный луч, чувство соответствия всея всему, гармония и радость были таковы, что мы включили, едва скачав, песню «Рука Бога» из фильма профессоре «Марадона», в исполнении самого великого аргентинца, и мы танцевали, пьяненькие, с чоканями в руках. И каждый из нас был Марадоной, презревшим законы игры, потому что как, если не плевать на них, мы были бы вместе?.. Каждый из нас будто вколотил англичанам по голу своей пятерней.