– Ты слышишь? – сквозь песню спросила Мила.
Это еще одна весть счастья. Кто же мог предположить, что «Шагранска осьмица», железнодорожная восьмерка, узкоколейка, работает, и петли ее, опоясывающие холм, проходящие через туннели, поднимаются все выше и выводят дорогу к горным селам, на сотни метров выше Мокры Горы.
Поезд остановился на станции, хотя и не должен был тут делать остановку по дороге туда. Позже нам объяснили, что машинист удивился, когда увидел, что мы там танцуем, да еще под песню о Марадоне, и решил нас подвезти, причем – бесплатно. «Оле оле оле, Дьего, Дьего! Оле оле оле оле мано де диос!» – неслось над поездом, над всем миром, и я прижимал ее к себе на площадке вагона, и маленький локомотив тянул вагончики через тоннели куда-то вверх, и конца этому не было, нет и не будет никогда. И поезд выходит из темного тоннеля, и перед вами открываются мягкие, залитые солнцем, уютные, родные холмы Сербии. И ты смотришь на благословенные долины, на красивых людей, и вроде бы ты и в Сербии, но будто бы и на Родине, и сердце бьется в тебе, потому что есть на земле Россия, и жив ты только поэтому, и жить стоит только потому, что она есть, и цель жизни и ее смысл, и первопричина жизни твоей – это то, что ты русский, и больше ничего и не надо для счастья, кроме как им быть, под аргентинскую песню о свободе и справедливости среди балканских гор, а жена твоя – самый верный компаньон в этом чувстве, потому что с ней можно наделать ребятишек и продлить это великое чувство в вечность.
Еще три дня мы провели в Дрвенграде, наели по нескольку килограммов и решили продолжить ленивую погоню за Кустурицей.
Водитель автобуса, который вез нас в Вышеград, так обрадовался, что мы русские, что достал люту, то есть крепкую, двухлетнюю лозову – и угостил нас, отчего мы шатались в автобусе, даже сидя. Радость его была действительно велика – он предложил везти нас до Источно-Сараево, где обещал познакомить с местной кухней, но мы все же были не столь пьяны и вывалились в Вышеграде.
В Вышеграде профессоре не оказалось – выяснилось, что он уехал в Требинье, это уже ближе к Черногории и к морю, и теперь снимает кино там. Хозяин одной кафаны даже устроил нам экскурсию – мол, вот тут сидел Кустурица, пил кофе, но вот теперь не пьет, столик свободен, а вы-то садитесь, а на этом вот стуле сидела Моника Беллуччи.
Но какой толк от столика, когда мы задумали вручить подарок великому режиссеру – настоящую кожаную сумку Олимпиады-80 с надписью «СССР». Мы прогулялись по легендарному средневековому мосту через реку Дрину, попытались взобраться на утес, откуда нас согнала криком какая-то бабка, и взяли билеты на вечерний автобус (который, конечно, оказался полуночным).
В Вышеграде я осознал правило, которое безукоризненно действует в Сербии. Чем дальше от Белграда, тем хуже простые люди относятся к английскому языку. Если ты вздумаешь обратиться на английском к кому-то на Савамале, в центре столицы, тебе помогут. Если ты захочешь купить что-то в Чачке, тебя просто не поймут. Если же ты начнешь трепаться по-английски в Республике Сербской, можешь и по лицу получить. Поэтому я предпочитал обращаться по-русски, и это всегда выручало. Правило это такое же железное, как и увеличение портретов Владимира Путина: если в Белграде в сувенирных лавках вы всегда найдете фото формата А4, но редко больше, то в Республике Сербской в ресторане может висеть полотно полтора на полтора метра.
В городе Ужице, куда мы выбирались из Мокры Горы за пару дней до Вышеграда, произошел случай, который ярко иллюстрирует разницу между английским и русским в Сербии. Нам захотелось добраться до крепости, стоящей на горе. Мы просили местных указать нам дорогу – взяли первого, второго, третьего языка. С нами не разговаривали. То есть эти суровые двухметровые люди просто проходили мимо. Мы отправились по первой найденной тропе в гору и окончательно заблудились. Встретили единственного прохожего, которому я перегородил дорогу и потребовал указать: «Хау ай кэн пасс ту зе фортресс?» Мужчина повел бровью, молча сдвинул меня с пути и отправился дальше, вниз, к городу. Конечно, вслед ему я уже по-русски разрядился: «Блять, что ж вы тут все вредные такие». Он развернулся, заулыбался и спросил: «Рус? Треба ти е помочь?» Я показал на крепость. Он проводил нас туда, обвел кругом, что-то, пусть и неясно до конца что, рассказывал. Потом проводил вниз, в город, отвел в бар фанатов «Црвены Звезды», напоил какой-то особой ракией, которую мы пили за дружбу русских и сербов под портретом Путина среднего размера.
Однако есть вещи, которые и по-русски сербу не объяснишь.
– Мороженого бы, – подставив лицо заходящему солнцу, протянула Мила, пока мы ждали автобуса до Требинье.
В магазинах и кафе не было привычных холодильников, этих прямоугольных ящиков с прозрачной крышкой. Я вступил в тяжелейший из диалогов на сербской земле. Существование слова «мороженое» сербы отрицали. «Айскрим» не понимали. Все синонимы – вроде «эскимо» и «стаканчик» – конечно, были бесполезны. Словосочетание «мороженое млеко» вызывало недоумение в глазах. «Холодное млеко» мне даже принесли – холодное кислое молоко. Собственно, что заказывал.
На кухне кафе, куда я бесцеремонно вторгся, я разыскал холодильник, открыл морозилку и показал на наморозившийся лед. «Лед, лед» – через «е» говорил серб. «Вкусный лед», – интуитивно произнес я. «Сладолед, укусан лед!» – серб пришел в восторг оттого, что понял меня наконец. Он ушел, принес откуда-то мороженого и, конечно, бутылку ракии. Денег не взял. Звали его Предраг, и он простоял с нами на остановке ровно до автобуса, и мы покачивались втроем, хлебали живительную ракию и ели мороженое. В Требинье мы прибыли еще пьяными.
Гору Леотард можно увидеть в картине Кустурицы «По Млечному Пути». Вот эта гора и нависает над городом Требинье. Но, конечно же, он все снял, не дожидаясь нас. Нам так и сказали: «Профессоре и Моника Беллуччи еще утром были тут, но уехали».
Мы пошли в гору, убили на это полдня, а спускаясь, набрели на винодельню Вукойе, где убедились, что в Сербской Краине и с вином все неплохо, да настолько, что пересечение границы с Черногорией мы провели безумно и стыдно, но ровно так молодожены и должны пересекать границы – слившись.
В последней точке путешествия, маленьком средневековом городе Котор, который больше напоминает Италию, чем Балканы, мы расслабились, мало гуляли, сидели в креслах, как разожравшиеся лебеди, ели рыбу в апельсиновом соусе и тратили последние деньги, которые почему-то все не заканчивались, хотя нельзя было сказать, что мы много взяли с собой. Правда, экономии была существенная причина: русскому в Сербии часто наливают просто так, без платы.
Вообще не понимаю, отчего русские игнорируют Сербию, которая полна любви к нам, к Богу, которая видится мне страной, взаимодополняющей Россию. Ездят русские в какую-то Турцию – абсолютно чуждую, вредную, пакостную страну, в какой-то Египет – непонятный, жаркий, в Таиланд, в Доминикану, еще куда-то. Им нужны «ол инклюзив», но что такое «все включено»? Можно ли в Турции зайти пьяненьким в церковь, как в Сербии, и плакать от счастья? Можно ли ощутить всю мощь истории и борьбы за свободу в Египте? Остановится ли поезд ради вас в арабских странах, да где угодно – где вообще поезд остановится ради русского человека? Нахрена мне «все включено», когда в Сербии, если вежливо попросишь, без гроша в кармане, нальют где угодно, за пределами любого отеля? И я налью любому брату-сербу при малейшей возможности, и наливаю, и люблю их, и спорю всегда только об одном: чьи женщины красивее. Знайте, любители «все включено»: я вас презираю, потому что вы меняете любовь на мелкие удовольствия, на рахат-лукум, на шезлонг.
Кустурицу мы поймали в Москве, через неделю после прилета.
Он давал концерт со своей бандой, а мы напросились у администраторов в коридор, где находилась гримерка, и там вручили Эмиру-Неманье его сумку. Он немного смутился. Если б знал, какой путь мы проделали, гоняясь за ним (ну, гоняясь вперевалку), смутился бы уже серьезно.
Путешествие стоило того, чтобы Мила, звякая пятью новыми серебряными кольцами на концерте профессоре, сказала, что, пожалуй, на Балканы стоит вернуться. Это последнее, что я помню с того концерта. Когда Мила сказала это, на сцену на разогрев вышла группа «Рекорд Оркестр», начала орать песню «Лада седан», что вынудило меня взять коктейль «Зеленая фея», и он выключил мне долговременную память. Мила говорит, что весь концерт она видела меня то тут, то там в зале, и то и дело на высоту двух метров взлетала моя голова в шляпе, а потом снова ныряла в толпу.
Жора встретил меня в аэропорту.
Дудук как-то перестал соответствовать настроению, и я врубил сербскую музыку на телефоне, Чолича, «Ти можешь све, аль едно не».
Стало весело – всюду появляется зелень, двухцветная Россия уступает место цветущей. Скоро Девятое мая, работа идет по плану, митингов у завода больше нет, недовольных мы превратим в довольных, и все будет хорошо. А потом лето, и к лету у поселка уже будет хороший пляж, и все будут воспринимать поселок и реку как место для отдыха, и вода будет прозрачной, и дно чистым, и спасательный пост будет на месте.
На встрече с муниципальными депутатами все было тихо и спокойно, они смотрели презентации, ели пирожки и кивали, а затем охотно прогулялись по заводу. Глава поселка, Изъюров, присутствовавший на той же встрече, удовлетворенно жал руку Вилесову и фотографировался для районной газеты, радовался, что мы согласились профинансировать пляж, и предлагал уже в конце недели показать место и рассказать о проекте лично.
Но уже на следующий день на встрече в прокуратуре рыхлая и преждевременно, уже годам к тридцати, подурневшая прокурорша показала мне жалобу на завод, подписанную муниципальными депутатами утром, ровно за час до моего визита. В жалобе были указаны очередные напасти, свалившиеся на поселок из-за завода: тараканы, муравьи (домашние), подозрительно быстро скисающее молоко (это из-за качества воздуха, так было сказано в жалобе), разбитые фурами дороги (будто без фур там всюду было шоссе). Я спросил, что будет делать прокуратура. Прокурорша ответила, что будет проводить проверку. Считать муравьев, что ли, до и после строительства завода и пытаться связать эти факты?