В поисках поддержки я отправился к депутату от нашего округа в столицу региона. Этот двадцатипятилетний парень, бывший кавээнщик местной команды, оценивающе посмотрел на меня, пригладил и без того залакированные волосы и попросил построить физкультурный комплекс ценой в тридцать миллионов рублей. Я сказал: «Подумаем. Мы об этом подумаем».
Было трудно понять, кто из властей может вести эффективный и конструктивный диалог. Ответ «никто» Вселенная не принимала.
В пятницу утром шел мимо Дома культуры и видел, как очередной рейс с бабулями и внуками отправляется на экскурсию на завод. За несколько недель удалось перетаскать туда пять партий – почти триста человек, или пять процентов населения поселка. Я верил, что разум победит, и хотя бы часть лично побывавших на заводе будет честно говорить, что печей не видали, а очистные сооружения есть, и им объяснили, что уже к концу лета все заработает как надо, а пока завод работает на целлюлозе и это для местной природы безопасно.
Мне предстояла встреча в администрации поселка. Я уже там бывал: наносил визит вежливости толстолобому, крепкому шестидесятилетнему главе поселка – Ивану Сидоровичу Изъюрову. Вел он себя в полном соответствии с тем, как выглядел, а выглядел он как директор колхоза из советского кино: шерстяной костюм, рубашка, галстук и резиновые сапоги. Такая респектабельность, не отрицающая весенней грязи.
– Чаю будете? – спросил не сказать чтоб участливо и тут же сам продолжил: – Нет? Вот и хорошо. На речку пойдем.
Глава без оглядки на меня и на то, как я обут, бодро шагал через лужи и обогнал меня метров на пять, будто избегал разговора. Выйдя к берегу и впервые увидев этот спуск к реке, с довольно высокого берега к пойме, я позавидовал технике спуска по скользкой глине, которой глава владел в совершенстве. Он четко вбивал пятки, передвигался при этом полубоком, аки горный козел, а я скользил в лыжной технике, не успевая остановиться.
– Вот здесь, – глава махнул рукой, – и есть пляж. В советское время даже песок был. Землемеры на той неделе проведут измерения, потом надо будет дно почистить повдоль и за границу пляжа, метров на тридцать. Потом здесь оборудуем лежаки.
– Надо ступеньки еще сделать.
– Ну, это дополнительно можно, конечно, но не обязательно. Главное, про пляж-то ясно? Надо потребность в песке обсчитать, осметить и потом уже приступать. К началу купального сезона успеем?
– Успеем, наверное. Если завод не закроют.
– А такое возможно?
– Еще как, Иван Сидорович. Мне стало известно, что все жалобы на завод подписаны депутатами и вами.
– Так оно и есть.
– А вы не видите противоречий между тем, чтоб жаловаться на завод в прокуратуру и просить у завода пляж?
– Так мы же не можем против воли жителей. Мы же работаем с населением, с избирателями, они жалуются, коллективные жалобы составляют, депутатам несут, потом уже собрание депутатов выносит решение на рассмотрение, а я не могу их игнорировать.
– Иван Сидорович, вы можете провести разъяснительную работу? Вы же были на заводе, вы убедились, что дыма нет, что вода чистая выходит.
– Все верно. Но мнения жителей я игнорировать не могу.
– Но это мнение основано на догадках, а иногда на прямой лжи и введении в заблуждение.
– Это тоже правда.
– Отчего вы тогда подписываете жалобы в прокуратуру, основанные на лжи?
– Это не ложь, а мнения, Михаил.
Мне нужно было одно: чтоб кто-то починил эту сломавшуюся часть государственной машины. Ну, может, и не починил, но заставил бы работать. И я не представлял, где найти такого специалиста. Глава, откуда-то уже раздобывший палку для удобства ходьбы, оперся на нее, наклонился к воде и замер.
– Река пахнет.
Я подошел к берегу. От реки чуть пованивало отдаленно знакомым запахом, определить который, впрочем, я не мог.
По-моему, туалет на заводе туалетной бумаги должен выглядеть как павильон на выставке достижений народного хозяйства. Элегантный, итальянский, наверное, унитаз должен возвышаться на роскошном постаменте среди блестящей плитки, а кругом – диспенсеры с бумагой – однослойной, двухслойной, трехслойной, под любой вкус, под всякую задницу…
Но сортир на четвертом – директорском! – этаже административного корпуса не был достоин имени туалета, он не походил даже на уборную. Это был именно сортир. Впрочем, до статуса гадюшника пока не опускался.
Пол там мылся нерегулярно, и, встав над унитазом или сев на него для отправления нужды, ты неизбежно прилипал подошвами. Мало вещей столь же неприятных, как омерзительное отлепливание ботинок от этой липкой пленки. Но главный пиздец был в другом: раз, другой и третий я сталкивался с тем, что туалетной бумаги там нет. На заводе туалетной бумаги! – в туалете, куда ходит директор и его гости! – нет туалетной бумаги.
Зашел к Вилесову и сказал, что этот пиздец нельзя никак иначе как пиздецом назвать.
– Непорядок, – согласился Вилесов, – сходи, Михаил Валерьевич, и уладь. Это тебе в АХЧ. Там Глаша, она у нас уборщицами заведует.
Глаша, лет сорока женщина с аккуратным каре, остроносая и бойкая, но какая-то сломленная, что ли, глянула на меня с тоской.
– У меня не хватает уборщиц. Зарплата – копейки, идут только… алкоголички. Взяли на прошлой неделе, и они вдвоем не вышли на работу. На всю неделю не вышли. После аванса. Что делать, где их найти?
– Сколько денег вам надо, чтобы нанять нормальных уборщиц?
– Хотя бы по пять тысяч добавить. У меня их шесть, то есть надо тридцать тысяч в месяц.
– То есть триста шестьдесят в год?
– Да.
– Дорого стоят чистые туалеты, надо сказать. Если я переведу вам из бюджета на пяр, наймете?
Глаша наклонила голову – дескать, ты че, серьезно?
– Найму, – без доверия сказала, так, плоско, потому что иного ответа вопрос не предусматривал.
– И давайте график введем, как в «Макдоналдсе». Убрала, галочки поставила, что все есть – бумага, мыло, что пол чистый.
– А… зачем? Я и не знаю, какие там графики…
Я погуглил картинку и показал ей в телефоне.
– Вот такие таблички надо будет в каждый туалет. Там время указано, заходишь и видно, когда в последний раз убирал и кто.
Собрался было уйти, но Глаша меня остановила. Посчитала, что раз я так пекусь о состоянии сортиров, то, наверное, и о людях тоже.
– Михаил Валерьевич, у меня еще вопрос есть. У нас тут один рабочий заболел, а средств надо много, не хватает.
– Чем заболел?
– Рак легких диагностировали.
Линейный рабочий с линии полотенец Z-сложения, Иван Колегов, человек уже за пятьдесят, лежал на кровати. Бочкообразная фигура жены Колегова заняла дверной проем и отрезала мне дорогу к отступлению.
– Вот, лежит, ничего не делает! – воскликнула жена, как будто на кровати был не человек после химиотерапии, а лентяй.
– Иван Андреич, я с завода, меня Миша зовут. Мы хотим узнать, какая помощь вам требуется.
Колегов продолжил лежать без движения, изредка вздыхая.
– Ну вставай, Ваня, ну люди же пришли, давай на кухню!
Колегова повела меня на кухню их маленькой грязной квартирки, за которой совсем никто не присматривал. Бардак был всюду: в прихожей на вешалке висела, наверное, сразу вся верхняя одежда семейства – и весенняя, и зимняя, и летняя, и огородная, и «на выход». Коридор был завален хламом, вокруг старой стиральной машины, барабан которой лежал отдельно, выросла гора барахла. В кухне – свисающие обои, отклеившиеся у потолка, запыленный торшер, запыленный же холодильник, даже разделочный стол, и тот был в пыли. Чистой была только стопка не до конца распакованных из оберточного картона новых беленьких книг с идиллическим русским пейзажем из непропорционально маленьких берез у огромной церкви о трех куполах на белой мягкой обложке. Называлась книжка «Россия – Родина Елен».
– Это так, коллективный сборник… там моего немного.
– А вы… поэт?
Колегова подняла на меня недоуменный взгляд.
– Так-то самая известная, наверное, в Кряжеве. Лауреат районного конкурса.
– О! Издаетесь?
– Понемногу. Но что об этом… сейчас. Вы же пришли, чтобы предложить нам помощь?
Завод и профсоюз уже запланировали выплаты Колегову – и четыре оклада, и страховку, и что-то из кассы взаимопомощи. Но этого было мало, рак попался запущенный, и часть легкого решено было удалить сразу после химии. Химия тоже требовалась какая-то особенная, нужно было везти Колегова в Москву. Мы обговорили предварительно сумму помощи, требовалось что-то около полумиллиона, и можно было выплачивать эти средства частями.
– Можете деньги мне на карточку перечислять? – спросила Колегова, наливая мне чай в грязную кружку.
– Ну… этот вопрос надо проработать… и мнение Ивана Андреевича узнать бы.
Колегова поставила передо мной кружку, к которой было опасно притрагиваться, достала какое-то поломанное печенье из недр шкафа и отлучилась, прикрыв за собой дверь. Из комнаты почти сразу донесся ее визгливый голос. Я отлил чай в раковину, чтобы не показаться брезгливым, и стал изучать список авторов книги. Там действительно были одни Елены, перечисленные в алфавитном порядке по фамилиям.
Через пару минут Колегова вернулась.
– Иван Андреевич не против, чтобы вся помощь перечислялась мне на карточку.
– Что ж, мы… рассмотрим эту схему действий. Тогда я… пойду.
Колегова вручила мне книжку, старательно выведя какой-то длинный автограф. Мы вышли в прихожую, где Иван Андреевич, превозмогая себя, тщательно и медленно тер пол тряпкой, кое-как закрепленной на швабре.
– Наконец. Встал. Соизволил, – прокомментировала Колегова.
Колегов в ответ принялся оглушительно кашлять, снимая тряпку со швабры.
На улице установился штиль, такое первое весеннее безветрие, которое часто становится предвестником наступающей теплой поры на Севере. В такое время хочется втянуть поглубже воздух – чтобы запомнить его надолго. Но тем вечером над поселком нависло облако вони – той самой, что я почувствовал днем на прогулке с главой. Вонь эта предвещала начало нового витка безумия в поселке. Я мигом представил горящие фуры туалетной бумаги, хищные вороньи крики бабок, отца Арсения, предающего завод анафеме, и Качесова, у которого оба глаза встали на место, чтоб он мог целиться прям по проходной из «сайги».