Сельский пяр в России – это вопрос ее космоса, а не кейса. Космос же непредсказуем, загадочен и бесконечно велик, и Вселенная имеет тенденцию неумолимо расширяться, и оттого все и всегда будет впервые и вновь, и щедрость Вселенной на новые задачи безгранична.
Пярщик должен знать, что проблемы и препятствия в его работе будут появляться сами собой – а не как в сказках, удобно и последовательно, когда появляется злодей / дракон / Змей Горыныч, который захватил царевну, или царь, который претендует на красавицу, и герой добывает себе меч-кладенец, и обзаводится волшебным помощником, каким-нибудь Коньком-горбунком, и преодолевает препятствия, и побеждает, и получает свою Василису.
Если б и была сказка про Ивана-дурака, подрядившегося в полевые пиарщики, то повороты такой сказки были бы неожиданны, против канона, но неизменно тяжелы. Конек-Горбунок оказался бы немощным калекой, и Ивану пришлось бы еще и лечить этого бесполезного зверя, и таскать у себя на плечах; Соловей-Разбойник оглушил бы Ивана, и так бы он, глухой, выучившись читать по губам, продолжал бы свой путь; один бы царь соответствовал сказке и давал бы идиотские, невыполнимые задания. «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». И да, Иван бы справился.
7. Свободное пространство
Мы с вилесовым сидели в его кабинете. Держатель самого крупного пакета акций завода, невысокий облысевший мужчина по имени Матвей Лукич, вышел на связь через скайп.
– Михаил Валерьевич, хотелось бы поговорить о ваших успехах.
– Матвей Лукич… я высылал отчет.
– Ознакомился. Коротко: отдали столовую местному бандиту, освятили завод, дискредитировали местный колхоз, пообещали подарить пляж главе поселка, который продолжает писать на нас жалобы, занялись лечением рабочего. Никаких договоренностей с серьезными людьми вы не достигли. Все ли я верно понял?
Вилесов не сдержался и хмыкнул, и я тут же про себя обругал его по матери.
– Матвей Лукич, я же работаю с лидерами мнений… трое из семи самых активных уже на нашей стороне, – я попытался вскрыть суть работы, но даже самому показалось, что звучит все как оправдание и не возымеет никакого действия на разум Матвея Лукича.
– Прокуратура, природоохранная прокуратура, Росприроднадзор, глава района – на нашей стороне?
– Работаю над этим.
– Допустим. Но это долго, судя по всему. Давайте мы решим все вопросы с местными чиновниками разом? Ваша задача – устроить мне встречу с губернатором. Он из силовиков, значит, его и ведомства послушают.
– Хорошо.
– За услуги они нас о чем-то попросят. А я предпочитаю платить авансом. Поэтому узнайте, сколько, кому и как.
– Матвей Лукич, вы же наняли меня для работы с общественным мнением.
– Миша, у тех людей, которые нам мешают, нет своего мнения. В этом есть плюс – их мнение можно установить. В их парадигме для этого есть губернатор.
– Вас понял.
– Да! И магазин откройте! Это не ваша задача, конечно; приедет маркетолог. Вы просто осветите.
Он отключился. Вилесов налил себе чаю. Я спросил его, как добыть наличных на решение ракового вопроса Колегова. Вилесов откинулся в кресле.
– То есть тебе, Михал Валерич, плевать, что там Матвей Лукич пробубнил?
– Не то чтоб это прям подростковый бунт. Просто если мы поимеем громкий скандал с раком на заводе, огребем все. Так что помогайте с деньгами на здоровье нации.
Вилесов подумал и вызвал финансового директора. Финансовый директор будто бы сразу распознала во мне врага и махинатора и сказала, что наличных мне не выдаст, потому что это невозможно, потому что на такие цели средства надо брать из чистой прибыли, а из чистой прибыли она мне ничего не даст, и что вот если есть у подразделения бюджет, то надо этот бюджет использовать, а не просить чистую прибыль. И вообще я вызываю у нее много подозрений, потому что перекинул часть бюджета на пяр в зарплатный фонд с отметкой «уборщицам», и она пока не понимает, что происходит, но если найдет, что зарплату эту не выплатили, то доложит руководству. Словом, я пропотел от ее речей, и второй раз за день ощутил себя виновным, и, как и в первый раз, не понял почему.
Вилесов откинулся в кресле и вызвал начальника строительного департамента. Пятидесятилетний мужик в обычной спецовке и форменных ботинках с железными носами, тот походил на рядового сотрудника и даже каску носил не белую, как положено руководителям, а оранжевую. Будучи случайно встреченной, его физиономия была бы воспринята мной как простецкая, но тут, в кабинете директора, в каждой черте читалось природное, врожденное плутовство.
– Ну это надо щебня закупить, – такой рецепт выдал он, по самой своей профессии строителя призванный быть прохиндеем.
Означало это, что я переведу средства из графы бюджета «пяр» в графу «строительный департамент», а они через подставную фирму закупят сколько-то машин щебня и, с удержанием самого малого налога и небольшой мзды за обналичивание, выдадут мне денег.
– А как мне отчитываться перед руководством? – спросил я.
– Да кто там на твои копейки посмотрит, Михаил Валерьевич, – успокоил меня Вилесов. – Щебень, гравий, бетон – это наш обычный ход финансирования некоторых вещей, благополучно проебанных в бюджете.
С той поры всякий раз, когда мне нужны были наличные, я шел в строительный департамент, и они покупали щебень и тонким слоем размазывали его по всей территории завода. Такое дело налоговой проверить было не под силу. Щебнем оплачивалась вся социалка от завода поселку.
Путь к губернатору и вообще к любому региональному чиновнику, до которого непросто дотянуться, всегда может быть проложен через секретаршу, помощника или пресс-атташе. В моем случае проще было зайти через секретаршу.
Маша – незамужняя девушка за тридцать (что, согласно провинциальному укладу, потихоньку переводило ее из разряда девушек на выданье в разряд старых дев) – была классическим секретарем, бойцом невидимого фронта, и неустанно выполняла ту работу, которую, казалось, никто и не подумал бы делать, если бы Маша вдруг куда-то запропастилась. Между тем, не будь ее, работа аппарата губернатора встала бы мгновенно. Маша была из той породы русских женщин, которым, кажется, и дела нет, чем занят мир вокруг, и даже если все будет полыхать адским пламенем, такие Маши будут невозмутимо исполнять свои обязанности. Неудивительно, что Маша досталась нынешнему губеру в наследство от прошлого.
Позвать Машу на встречу оказалось проще простого: во-первых, она сама была родом из Кряжева, во-вторых, у нее попросту отсутствовала личная жизнь. Поэтому в тот же вечер она сидела в единственном панорамном кафе города в единственном же доме-свечке. Из окон было видно сереющую к ночи тайгу, широкую и могучую северную реку и кусок полосы аэропорта на широком увале. Самолеты касались полосы и исчезали за кромкой леса на пригорке.
– Николай Вадимыча на месте почти не бывает, – грустно сказала Маша. – Он все в Москве. Говорят, хочет стать министром МВД.
– И как успехи?
– Кто его знает? Он тут раз в две недели на пару дней показывается, каждый раз не в настроении, кричит на всех на совещаниях и улетает обратно.
Я быстро погрузил Машу в скорби и тяготы жизни завода в Кряжеве и решил задавать вопросы напрямую.
– Как вытащить его на завод?
– Никак. Я уже полгода встречу на молокозаводе переношу. А у них там банкротство, они вообще области принадлежат. Николай Вадимыч не едет.
– Полгода?
– Ну вот как назначили его, так и переношу. Говорю же, он в правительстве все время. Но я могу попробовать вписать вас на инвестиционный форум. Сколько надо? Полчаса? Час?
– Толк от этого будет?
– Какие-то распоряжения даст, все направим.
– Нам бы прокурору отписать и Природнадзору.
– Думаю, можно. Вопрос – послушают ли. Они все к нему так, не всерьез.
– Почему?
– Говорю же – он постоянно в правительстве, будет министром, команда у него своя, отсюда брать никого не будет. Начхать ему на нас.
Вообще я бесконечно люблю Машу, коллективную русскую Машу. Она сомкнулась со своими несчастьями и бедами, смирилась уже в детстве, смирение – ее черта, ее плоть. Маша не может соблазнить, сделать пакость или направить по неверному пути; все, что есть Маша, – это труд ее и маленькие ее удовольствия, впрочем, честные и простые, легкие и не порицаемые моралью нигде и никогда. Маша – идеальная жена и мать; даже выпив сверх меры, все, о чем она может говорить – это болото с клюквой. Маша прекрасна. Ее серые, почти бесцветные, полупрозрачные глаза, которые будто пытаются впитать цвет тайги, или ягоды, или озера и все никак не впитают, не усвоят его, не наполнятся; ее неловкая юбка, всегда чуть отстающая от моды, всегда вчерашняя; ее не исполненные изящностью или грацией движения, которые при этом – вся скромность и покой; ее неспособность усвоить собственное положение и полная готовность быть с любым наравне. Господи, ты же создал Россию ради Маши, ради простого и ясного человека, да?
И Мила моя как Маша, они одной породы, и потому я скучаю, и звоню Миле, пока иду к машине Жоры, и говорю: «Прилетай хоть в конце недели, я тут кончусь, мне тут надоело, хоть и весело, то есть мне решительно весело, но без тебя невмоготу», и я беру билеты, и Мила скоро прилетит. Всего-то пара дней.
Иду к машине и думаю, как мы сейчас поедем в «Красную Шапочку», сказочную гостиницу, где утром меня ждет завтрак, на котором эколог постарается задушить меня своими терминами, а Маргарита скажет: «Три яйца, это для Миши» – Маргарита уже знает, что надо три яйца и пошехонского сыра, последнего настоящего пошехонского сыра с еще существующего советского завода, и большую кружку кофе, и белый хлеб с маслом, и вот думаю я о завтраке, а Жора заводит машину и включает песню певца Боки «Молодость»:
Ничего ты больше не воротишь,
Ничего обратно не вернется,
Только молодость свою во сне ты встретишь,