– Задел этот парад бедности?
– Давай им купим качели. И больнице поможем. И садикам. Прикроешь?
– Миш, у нас двенадцать гектаров. На такой площади можно распылить хоть тыщу тонн щебня.
Кафельников с уставшим лицом и Ширшин с лицом-кашей, лицом, ни единой черты которого никто не сумел бы запомнить, сидели в «Красной Шапочке». Кафельников пил колу из банки, наверное, из брезгливости, чтоб не пить из местных чашек.
У них получилось найти помещение, торговое оборудование они заказали, все наклейки, плакаты, вывески и прочую шелуху – тоже. Они решили открыть фирменный магазин туалетной бумаги 9 Мая. День показался им подходящим.
Ширшина беспокоило, какие же цены выставлять, и он, развернув огромную таблицу, бубнил что-то о матрице, о себестоимости, но его слушал только Вилесов, который, благодаря западному образованию, мог переводить этот поток сознания из невнятных англицизмов в осмысленную речь.
– Я, конечно, не маркетолог, но, может, нам стоит поставить цены чуть меньше, чем в «Пятерочке»? – предложил Вилесов.
Ширшин принялся жевать свою английскую ерунду, из редких русских вкраплений в которой мне удалось вынести, что ему, собственно, и продажи не нужны, ему нужна вывеска, красивый угол с ценами, которые будут вровень с другими магазинами, где цена и без того акционная, то есть крайне низкая.
– Но это бессмыслица… никто ж приходить не будет, – возразил Вилесов.
И снова английская каша, околесица, непередаваемый бред, а я постепенно понимаю, что да, и правда, никто ведь не пойдет в наш бутик подтирки, если она стоить будет ровно как в «Пятерочке», расположенной в том же квартале.
«Если сделать отпускные цены ниже, чем в „Пятерочке“, они станут выбирать бумагу тоннами и продавать», – примерно так можно было перевести на человеческий язык ответ Ширшина.
– Нам-то какое дело? Они не смогут нас разорить, мы же все равно чуть выше себестоимости отдадим. А маржа на то количество, что они могут забрать, вообще будет незаметна, она размоется, – спорил Вилесов.
– Слушайте, так это гениально. Ведь торгуют в Гусь-Хрустальном хрусталем, а в Подпорожье, например, рыбой. Но почему бы Кряжеву не стать такой столицей туалетной бумаги? Чтоб весь большак знал – тут ею торгуют, ее производят, и слава о кряжевской туалетной бумаге полетела бы по Руси, – говоря это, я, наверное, сиял, потому что Вилесов как-то светло ухмыльнулся.
Но унылый маркетолог не знал модели ценообразования для такой торговли, а уверенный рекламщик твердил, что лежащая на капотах «Жигулей» у трасс продукция будет выглядеть не так уж и презентабельно и оттого слава по Руси пойдет не самая лучшая.
– Зачем же мы этот магазин вообще открываем? Мы же вроде как жителям должны продавать продукцию дешевле, чтобы они приняли завод, чтоб они чувствовали, что от него есть польза их кошелькам, – я приготовился спорить до конца.
– Мы делаем это, потому что так решило руководство, – отрезал Кафельников, – это наша зона ответственности, и мы сделаем все так, как предполагают наши должностные обязанности. А вы занимайтесь своими делами – пиаром и производством.
Вилесов от наглости Кафельникова не потерялся:
– Тогда ставьте магазин на баланс московского офиса, а не завода, – отыграл производственник и, выходя уже, добавил: – Михаил Валерьич, пойдем.
Ко мне приехала Мила.
Я встретил ее как положено.
За день до ее приезда, то есть вечером восьмого мая, я навел порядок, вымыл пол, взял у пигалицы-официантки Риты пару дополнительных подушек, вымыл посуду (ну, четыре чашки и две тарелки, и вилку одну нашел). Уборка номера проводилась только раз в неделю, потому пришлось самому мыть пол и вытирать пыль.
Жоре я заказал горгонзолу, бри, хороших фруктов, бутылку просекко, и он все привез из областного центра.
Рано утром мы с Жорой забрали Милу из аэропорта и повезли под заранее подобранный плейлист: Стинг, Элтон Джон, Андрей Губин, Сироткин – весь предыдущий вечер я скачивал на флешку ее любимые треки.
Мы спешили, потому что уже в 9:30 от администрации начиналось шествие «Бессмертного полка», а в 10:00 у памятной стелы участникам Великой Отечественной войны должен был пройти митинг. Мы въехали в поселок около девяти утра, а люди уже стекались в центр. Отметил, что хорошо, что Мила приехала в праздничный день – так у поселка есть шанс ей понравиться, а это важно, это страшно нужно, потому что я планировал предложить ей переехать ко мне. Да, в гостиницу «Красная Шапочка». Да, на окраину вселенной, далекую от Центрального округа Москвы, в котором она живет с детства. Так и представлял себе, как сделаю ей такое предложение: «Дорогая моя жена, ты же можешь работать на удаленке? Так переезжай ко мне, сюда, в Кряжево, я куплю тебе навороченный комп, поставлю тут, в гостинице, а это, между прочим, лучшая местная гостиница, потому что единственная, и ты будешь тут работать, а вечерами я буду являться, иногда по колено в говне коровьем, и мы будем гулять по безопасному маршруту, то есть максимально удаленному от разливайки на соседней улице и от кабака „Серый волк“, и это будет славно, и, кстати, экономно, и в гостинице чаще всего удается поспать, когда нет беспокойных соседей, а если есть, то стены тут такие тонкие, что можно с соседями и поговорить».
Мила захотела принять душ, а я растянулся на кровати и в телефоне еще раз перечитал речь, которую заготовил для Вилесова. Он должен был произнести ее у стелы, после ветеранов и администрации. Упор в речи делался на «детей войны», чтобы завоевать их сердца и дать понять Бурматовой, что мы всеми силами будем укреплять сотрудничество. Мила вышла из душа мокрой.
– Миш, от воды воняет.
А вот это я упустил из виду: предупредить ее, что мыться, вообще-то, нельзя. Вода воняла ровно как речная. Побежал за водой, но питьевую в пятилитровых бутылях раскупили, тогда я вызвонил Качесова, потому что в кафе уже никого не было, тот дал номер повара, который и помог мне с водой. В итоге через двадцать минут я внес в номер кастрюлю с горячей водой, а потом и ведро с холодной. Несчастная, вонючая Мила сидела, завернувшись в полотенце, и плакала.
– И это из-за вашего завода такое? – это уже после процедур спросила.
– Нет, что ты, это колхоз.
– То есть вы не одни тут в реку сливаете?
– Родная, это долго объяснять, пойдем, нам еще на митинг.
На шествие-то мы уже опоздали.
День выдался насыщенный. На митинге в меня тыкал пальцем пограничник, которому мы не выдали грант на пограничный столб. Мила все спрашивала, чего он пальцем на меня указывает каким-то трем мужикам. Вскоре это само по себе прояснилось.
– Ты, может, подумал насчет гранта? – он подошел ко мне прямо в тот момент, когда Вилесов читал речь: «Мы должны помнить о подвиге бойцов, о трудовом подвиге народа в тылу. Как промышленник, как заводчанин, который прошел дорогу от линии до директорского кресла, я с трудом представляю, как дети войны стояли у станков в двенадцать, в четырнадцать лет. И мы можем только радоваться, что в Кряжеве сегодня можем общаться с ними, учиться у них стойкости, трудолюбию, альтруизму, любви к Родине и людям…»
– И вас с праздником. Но решение – не мое, гранты распределяло жюри.
– И че? Ты же мог повлиять, Михаил, мог.
– Послушайте…
– И повлиял. Думаешь, мы не знаем, что ты детским садикам все равно денег дашь? А чем мы… – тут он запнулся, потому что сбился с мысли. – Мы тоже, в общем, важное дело хотим сделать. И для людей. Для памяти. Мы тоже ветераны, понимаешь?
– Мы подумаем.
– Тщательнее думайте, Миша.
Когда он отошел, Мила озвучила мои мысли:
– Он как-то недобро просил подумать. Даже как будто угрожал.
– Ты не переживай, тут люди простые, так общаются.
Митинг завершился. Пока мы проходили через толпу, чтобы отправиться к нашему магазину, Мила удивлялась, сколько людей со мной здороваются.
У магазина уже столпились люди, многие с пакетами и сумками – как я позже выяснил, они ожидали чего-то вроде распродажи, но когда маркетолог и рекламщик перерезали ленту и люди оказались внутри, оказалось, что у нас никаких скидок нет. Библиотекарша Рочева в невежливых выражениях поведала мне о том, что завод, то есть мы, то есть и я в конечном счете, намерены заработать на жителях, раз цены не ниже, чем в «Пятерочке», а везти продукцию нам никуда не приходится. Бурматова, которая, как я видел, хорошо восприняла речь Вилесова, зло посмотрела на меня и прошла мимо. Одна из бабушек, которую я тоже помнил по грантам, коротко бросила мне: «Сволочи», потом обернулась, добавила: «И грабители» и была такова. На Милу все это подействовало удручающе. Маркетолог и рекламщик сели в «бэху» и уехали, оставив нас с еще одной пусть и невеликой, но проблемой. Как только они уехали, ко мне подошел Вилесов.
– Они поставили магазин на баланс завода.
– Твою же…
– Это значит, что лезть не будут. Я же тогда их специально раззадорил, чтоб они сбагрили нам этот проблемный актив.
– Да мы уже огребли.
– Не ссы, мы цены уже меняем.
На обеде Мила молча размышляла о чем-то и выдала:
– Родной, а чем именно ты занимаешься?
– Как сказать… Сельский пяр – так я это определяю.
– А если понятно?
– Вилесов говорит, что это устойчивое развитие.
– А это что такое?
– А это программа ООН, которая придумана, чтобы заколебать промышленников по всему миру. Ты должен заниматься социалкой, экологией, образованием, вообще всем на свете, сертифицироваться, стандартизироваться, обо всем заботиться. И, кажется, еще и победить голод.
– А зачем это все заводу?
– Да вообще все эти пункты – это нормально, там вообще план жизни Советского Союза расписан, за все хорошее против всего плохого. Но сама программа так придумана и подведена под такую сертификацию, чтобы мешать, чтоб мы были как варвары, че-то да не выполнили, а какая-нибудь сраная «Кока-Кола», от которой дохнут, как от курева, выступает как светоч мирового капитализма, гуманного и нежного. Короче, «устойчивое развитие» от ООН – это нормальная штука, завернутая в такой фантик, который есть только у межгалактических компаний.