Кряжево захватывало меня при помощи своих жителей. Они распространяли знание обо мне, курящем на крыльце, о Сирине и Гамаюне, клюющих корм рядышком. Я стал вечерним филиалом завода. Столом заказов. Бюро находок. Я был не я, я работал как учреждение. А Мила звонила мне и изумлялась, как я, с моим нелюдимым характером и склонностью к одиночному пьянству, все время окружен новыми друзьями. Объяснить Миле, что я на самом деле в заложниках, было невозможно. Но я и правда не мог закрыть двери, не мог обидеть никого, и не принять, и отказывать подолгу, потому что от отношения людей ко мне стала зависеть и моя работа, а значит, и средства, которые я тут добываю, а эти средства – они ж нужны, чтоб ее, Милу, прилепить. То бишь я сдался в плен русской провинции, чтобы быть с любимой.
Но самые дикие визиты наносила Рита. Во второй раз она пришла после одиннадцати часов вечера и заявила, что два вечера кряду ожидала, когда меня покинут гости, чтобы зайти, но не дожидалась, и вот пришлось ей прийти в одиннадцать. Просьба ее была все той же – купить вина. Попытался отказать, и у нее так затряслась губа, ровно как у трехлетки, которую обделяют шоколадом. Попросил ее пить внутри. Мне не хотелось, чтобы она опьянела на реке одна, и не хотелось, чтоб кто-то ее увидел возле дома и обо мне пошла молва, что я, мол, дочь священника к себе по ночам таскаю. Чтобы Рита не болталась в кустах у забора, я дал ей свой номер. Всего таких визитов, включая самый первый, было четыре, и мне стало не по себе – приходит подросток, пьет, уходит. Ума не приложу, как ее родители не заметили, что она навеселе по вечерам. Я надеялся, что однажды она все-таки расскажет, что с ней стряслось.
Глава района Константин Кругляков сидел на своем месте крепко, давно, лет двадцать, и уходить никуда не собирался. У него все были в кулаке – и полиция, и ГАИ, и местная прокуратура, и предприниматели. Район, правда, был в полном раздрае: дороги местного значения убиты, благоустройство на нуле, свалки в неположенных местах, но это все ему прощалось, так как все считали, что и при другом главе будет все то же самое. Частично это верно: к примеру, предприятия района отдавали в казну около трех миллиардов рублей в год (и это до строительства нашего завода), а район получал полмиллиарда. Но все же Круглый – так его звали за глаза – мог бы работать усерднее. Раз в десять усерднее мог бы, и только тогда отработал бы свое жалованье.
Одной из бед поселка, связанных с нашим заводом, принято было считать фуры, бесконечным потоком проезжавшие по окраинной, а иногда и по центральной улице, прямо под запрещающие знаки. Мы сделали все, чтобы фуры прекратили ездить как попало. Разместили на шоссе щит с огромной стрелкой и ясной схемой проезда. Писали письма в компании, которые предоставляют карты для навигаторов, с просьбой отметить, что там ездить нельзя, и компании вежливо отвечали, что сделают это при ближайших обновлениях, но, судя по всему, карты обновляют раз в год, а нам надо было найти решение скорее. Уведомления, разосланные по нашим партнерам – покупателям и поставщикам, – были бесполезны: специфика работы дальнобойщиков в России такова, что существенная часть из них получает заказы на бирже, то есть работает с разными клиентами. Те, кто впервые к нам приезжал, сразу получали нагоняй, если являлись со стороны поселка, а не объездной дороги, ведущей прямо от шоссе через поля; раз получив внушение, они уже ездили по верному маршруту, потому что завод мог и оштрафовать. Но в большинстве случаев приезжали именно перворазники, ухватившие заказ на бирже, и проблема не решалась.
Не найдя способа избавить поселок от докучавших людям большегрузов, мы с Вилесовым еще в мае отправились в районное ГАИ и попросили с месяц подежурить у съезда с шоссе в поселок, чтоб застращать дальнобоев, которые потом сами бы распустили слух, что поворачивать напрямую в Кряжево опасно. Гайцы, разумеется, встали чуть поодаль съезда с шоссе, чтобы не предотвращать нарушение (зачем?), а сразу уж наказывать за его совершение (тут как раз понятно зачем). Вот только съехавшие с шоссе фуры даже после выписанного штрафа уже не смогли бы развернуться, поэтому теперь их все так же пропускали, но, конечно, после взятия мзды. Таким образом, точка превратилась в отличное место кормежки гайцов, но присутствия фур в поселке это никак не отменило. Спустя какое-то время слухи в среде дальнобоев наконец-то сработали и поток фур иссяк, но прикормленные гайцы уже почуяли запах добычи, немного потрудились и нашли себе новое рыбное место. Оказалось, что по мосту объездной дороги, аккурат перед заводом, фуры тоже ездить не могут, там вообще должен стоять знак с ограничением до двадцати тонн. Знака этого там отродясь не было, но гайцы порылись в документах, отыскали это слабое место и влепили знак у моста. Теперь завод оказался заперт с обеих сторон. С одной – через поселок – движение любого грузового транспорта запрещено, с другой – запрещено движение свыше двадцати тонн. За мостом, в кустах, приготовив кошельки, встали гайцы. Теперь и опытные, уже бывавшие у нас водители неизбежно попадали на поборы.
Процесс развивался не самым стремительным образом, но логисты начали предсказывать, что рано или поздно мы просто вынуждены будем доплачивать водителям, которые уже в курсе, что завод заперт. Таким образом, наши действия привели к тому, что вскоре завод должен был бы платить гайцам ежемесячную дань – это было бы проще и дешевле, чем доплачивать дальнобойщикам «на штрафы». Мы с Вилесовым снова отправились к ним, но руководство ГАИ уже увидело перспективу постоянных платежей и убирать экипажи и знаки отказалось в невежливой форме, мол, отчего мы тут должны перестать служебный долг выполнять, когда есть перспектива рубить с завода штрафы, помноженные на число фур, пусть и со скидкой за опт.
Вилесов заказал экспертизу моста, чтобы доказать: по нему можно ездить и фурам. Такому предположению было логичное объяснение – с объездной за мостом был отворот на другой поселок, к которому именно по этому мосту в конце восьмидесятых доставляли бетонные плиты для стройки. Экспертиза показала, причем и документально, с бумагами из архивов, и инструментально, то есть после осмотра и проверки, что мост выдержит и сорок тонн. Но гайцам на экспертизу было плевать.
Тут-то мы и обратились к главе района: помогите, мол, гаишники промышленников обижают. Круглый лишь нахмурился: мол, не мешайте людям делать свое дело. Обсудили возможность взятки Круглому и посчитали, что так будет дешевле, чем платить ежемесячную дань гайцам. Но в процессе разведки выяснили, что Круглый взяток не берет и не ворует, он честный дебил, и это одна из ключевых причин, почему в районе упадок.
Также в процессе разведки стало известно, что Круглый, как и положено дебилу, имеет немного страстей, но все они крепкие. Первая его страсть – бабы. Вторая страсть – водка. Третья страсть – рыбалка, рыба, уха. Тут все и сложилось: неспроста главным праздником района считался фестиваль ухи.
Как правило, на фестивале побеждала команда администрации, то есть команда Круглого. Но те, кто занимал призовые места, оказывались в фаворе. Опростоволоситься же было непозволительно; если Круглый попробовал уху и она его разочаровала, то к нему можно было и не подходить до следующего фестиваля: иметь дело с бестолочами, которые ухи сварганить не могут, Круглый не хотел. Поэтому дорожники, прокурорские, менты, гайцы и предприниматели готовились всерьез. А чтобы никто из них не оказался худшим, они намеренно выставляли пару очень слабых команд, которые должны были приготовить отвратительную уху; для этого они договаривались с молодыми: если ты открыл в районе небольшую гостиницу или цех распиловки, то должен был, по понятиям, в первый год сделать отвратительную уху. Такая коллективная тактика обеспечивала безопасность старожилов.
«Да начнется большая игра», – подумал я и принялся искать рецепты ухи. Для начала переговорил с организатором фестиваля. Выяснилось, что за многие годы участники не готовили уху разве что из акул, медуз и крокодилов. Тогда я обратился к этнографу, знатоку Русского Севера из областного музея. Этнограф оказался рыболовом и выдал рецепт ухи, равной которой, по его мнению, нет и не будет: юква, тройная уха по-коми. Весь секрет – в бульоне, который последовательно наваривается на трех видах рыбы.
Собрались втроем с Вилесовым и Глашей, чтобы определить круг вопросов и разделить обязанности по подготовке. Острее всего стоял вопрос с поваром.
– Михал Валерич, узнай, сколько стоит выписать хорошего повара из Москвы или Питера, – рисовал задачу Вилесов.
– По регламенту нельзя, – пресекла жульничество Глаша, – надо непременно из коллектива, который представляет команда.
– И кто у нас лучший повар в коллективе?
– На пикнике готовил Аркаша с макучастка…
– И зачем мы этого пидора в Грузию отправили? Ладно. Какие еще варианты? Кто в рыбе-то понимает?
– Щусенков – хороший рыбак, он выигрывал соревнования.
– Зови.
Пред нами предстал лаборант технолога производства Щусенков, невысокий мужичок лет сорока, которого следовало бы наградить титулом «самый робкий человек Кряжева». Наверное, потому и рыбачил хорошо, что людей сторонился.
– Андрей Алексеич, – обратился Вилесов к Щусенкову – и одним обращением вогнал его в краску: он, верно, решил, что его к директору ведут линчевать. – Андрей Алексеич, нам нужна ваша помощь.
Тут у Щусенкова, судя по выражению лица, чуть сердце не лопнуло.
– Да ты садись, садись, – приласкала его Глаша.
Щусенков сел и принялся смотреть на стакан и бутылку воды, стоявшую перед ним, ровно как и перед любым другим местом в совещательной комнате. Он так смотрел на эту воду, будто язык его от сухости прилип к небу.
Вилесов задавал вопросы – готовит ли? – Кивок. Хорошо ли? – Снова кивок. Готовит ли уху? – Кивок. Вилесов объяснил ему задачу, показал рецепт. В случае победы обещал премию.
– Поможешь?