Пятый визит Риты напряг меня сильнее прошлых. Она пришла в легком светло-зеленом платье, на первый взгляд свободном, но на деле облегающем в движении молодое тело, да в кедах с какими-то резиновыми штуками на шнурках, торчавшими в разные стороны. В этот раз она явилась раньше и как-то не скрываясь, уверенно шагая по середине улицы, будто желая обозначить, что она, такая привлекательная, явилась именно сюда; походка ее была тверже обычного, и в голосе тоже звучали оттенки крепче прежних:
– Привет. Возьми того же, что в прошлый раз.
Вино у меня было припасено, я ж знал, что она явится. Рита взяла бутылку и по своей привычке принялась пить из горла, закинув крепкую икру на коленку, чуть подтянув бедро, красивая линия которого виднелась сквозь полупрозрачную ткань. Это меня и доконало.
– Слушай, Рита, я не знаю, зачем ты сюда ходишь. Но мне это не нравится. Я думал, что с тобой что-то стряслось, думал, что тебе, наверное, просто некуда деться, потребуется место, чтоб отсидеться, помолчать. Но нельзя же припираться так, чтоб весь поселок видел, бухать каждый раз. Люди же увидят и подумают…
– А тебе мнение людей важно?
– Конечно. Если меня тут будут считать педофилом, который спаивает ребенка, то просто сожгут нахер.
Рита поставила бутылку на колено, лбом уперлась в горлышко и замерла в этой позе. Я закурил. Подумал, что, наверное, она задумалась крепко о чем-то там, но через полминуты она встала, пряча от меня лицо.
– Извини, я пойду, – сквозь слезы.
– Эй, эй. Оставайся. Только во двор не ходи.
Усадил ее в кухне, сам ушел в комнату. Через полчаса зашла, с трудом остановила блуждающий взгляд на мне.
– Пошли на реку. В доме смотреть некуда, то есть, понимаешь, чтобы взгляд не упирался.
– Музыку слушать?
Молча развернулась и направилась к выходу.
Села на берегу, вульгарно расставив ноги так, что платье сползло с колен, упершись ногами в валун, под углом торчащий из земли.
– Дай сигарету.
Прикурить не сразу смогла, потому что не затягивалась. В итоге не прикурила, а скорее подожгла мой «LM». Пыхтела, кашляла, так и не набрав воздуху в легкие. Двумя пальцами держала за фильтр.
Пыталась, почти вышло, кашляла, плевалась, выбросила. Откинулась на землю всей спиной, но тут же собралась, колени к груди подтянула.
– Курю вот первый раз.
Отыскала непотушенную, недокуренную сигарету в траве, подняла, но не курила; сигарета тлела.
– Меня изнасиловали, – произнесла и отчего-то добавила: – В мой первый раз.
В первый раз там случилось все: первая вписка, первое шампанское (от пузырьков хорошо), первая водка (а от нее голова гудит), потом отключка, проснулась одна на кровати, без трусиков, на кровавом пятне, так и поняла, что стала женщиной. Сделал это ее друг, парень из параллельного класса, вроде он, с ним не обсуждала, но знает, все говорят, что он спал в той комнате с ней, но никто не знает, что у них все было без согласия, что она и не помнит ничего, может, и согласие было, но думает, что не было – синяки на руках, на бедрах синяки, и подруга говорит, что она ушла спать и точно заснула, только потом он в комнату пошел, подруга думает, что он ее разбудил, а еще он ничем не дал понять, что что-то было, если б было по согласию, он бы, наверное, стал парнем, стали бы гулять, но он не разговаривает, не подходит, не пишет, а она ходит и думает об этом и пьет, это позволяет забыться. Маме не говорит, потому что та скажет папе, а если папа узнает – просто убьет его, не смотри, что он священник, убьет точно, убьет страшно – и следа не найдут, а она не хочет, чтобы убили, потому что и сама точно не знает, и если бы помнила, как ее насилуют, она бы решилась, но она не помнит, может, это даже не было неприятно, еще боится, что если в поселке узнают, так о ней слухи пойдут, всякое говорить будут, а этого не хочется, да и отцу такое может навредить, и это тоже плохо.
– Только ты никому не говори, – попросила. – И в полицию не ходи.
– Ну как я могу сказать, я же даже его имени не знаю…
Живо представил, как пишу заявление: неизвестный изнасиловал девочку Риту, она мне рассказала, потому что я ее вином напоил и научил курить, следов неизвестный не оставил, сама Рита заявление подавать не хочет, посадите негодяя.
– Рит, а что если с ним все-таки поговорить? С тем парнем?
– Я думала, все варики прокрутила. Он же не скажет, что насиловал, ну, может, по лицу если только понять. А если скажет, что все было по согласию, и встречаться еще попросит, – мне как? То есть я-то правды не знаю, а если на самом деле… он сделал все сам? То есть это я потом че, замуж за насильника пойду? Это кринжово. Да и, скорее всего, он изнасиловал… потому что иначе-то он по-любому сам бы звонил потом или писал. Хотя… а если все по согласию, а ему просто не понравилось со мной? Кому это понравится вообще, такая кровища, там все было в крови, потом отстирывать заколебалась, еще же хрен выведешь, кровь приставучая…
– Подумай. Я могу с тобой сходить.
– Ты тут боишься, что все узнают, как я хожу сюда, а на встречу готов?
– Это разные вещи.
– Че ж разные? Если вот он не насильник, а ты со мной приходишь, какой-то дядя, даже не брат, не отец, – это как?
Так и не добрались до истины, не поняли, что ей делать дальше.
Утром позвонили с незнакомого номера.
– Это Олег Кудымов. Дружище, я подумал. Я знаю, как сделать так, чтобы больше никто в прокуратуру не жаловался. Давай встретимся и обсудим.
– Хорошо. А предмет обсуждения поконкретнее? – я был не в духе и видеть этого наглого амбала желания не имел.
– Я ж сказал: знаю, как заставить всех перестать писать жалобы. Есть простые ходы, проверенные. Станем типа партнерами. Ты ж видел, я и журналюг позвать могу, и все такое, я так-то непростой.
– Слушай, я не в поселке, – я судорожно соображал, что делать. – Буду на днях, я тебе дам знать, как вернусь.
– А. Уговор. Жду. Ты по этим цифрам звони.
Очевидно было, что Кудымов хочет денег, а это значило, что его можно прищучить. Уже через минуту я звонил Жоре, собираясь уехать на время из Кряжева, чтобы Кудымов не засек, что я в поселке, и ничего не заподозрил, а я бы мог выиграть время и связаться с Вилесовым и Матвеем Лукичом, потому что без них тут было не обойтись.
Из окна гостиницы открывался изумительный вид на город, трубы заводов на окраине и бесконечный лес. Могучая, непроглядная темная тайга роскошным ковром расстилалась по увалам северной земли, то вставая стеной, то снижаясь к распадкам и болотам. Тайга хранила рассеянный, серый свет, подобный полусумрак был и в номере, откуда я не выходил двое суток, чтобы исключить возможность своего обнаружения. Я курил у окошка, заказывал пиццу и морс, трещал по телефону с Милой и ждал, когда приедут безопасники Матвея Лукича, которые должны были договориться с областной полицией о проведении операции. На третий день они дали указания по телефону: назначить Кудымову встречу на следующий день, на 14 часов. Кудымов согласился встретиться у проходной.
Утром безопасник Илья Дмитрич – отставной мент, целый полковник, с чайным пузом впереди фигуры и мясистым лицом – вошел ко мне в номер. За ним последовал тоже Илья – молодой, невысокий, проворный в движениях, немного суетливый оперативник. Они решили так: на меня нацепят скрытую камеру и дадут диктофон, я схожу на встречу с Кудымовым, а они посмотрят, что тот будет делать, и подумают, удастся ли на основе этого возбудить уголовное дело по вымогательству или какому другому составу. Камера и диктофон были сертифицированы особым образом, равно как и куртка, в которую они были встроены, потому менять все это было нельзя. Куртка была демисезонной, горизонтальными полосочками прошитая болонь.
– Вы уверены, что носить это в июне логично? – спросил я.
– Меряй давай, нам не до логики, – Илья Дмитрич был суров.
Мой обычный размер – 44–46, а куртка была – 50–52. Рукава доходили до кончиков пальцев, сама куртка висела на мне как на вешалке.
– Ну, рукавчики-то подверни, – критически оглядев огородное пугало, которое получилось из сложения меня и куртки, велел Илья Дмитрич. – Во, гляди, так уже нормально.
Я посмотрел в зеркало – и вспомнил анекдот про диверсанта, которого разоблачили по парашюту, волочившемуся у него за спиной.
Кроме того, камера, вмонтированная куда-то под шильдик на левой стороне груди, была как-то криво поставлена; вдобавок от нее к нижнему внутреннему карману шли провода, подключенные к увесистому аккумулятору, что этот самый карман оттягивало и перекашивало всю куртку. Вся эта конструкция была ненадежной, какой-то кустарной, и от этого уверенность в успехе падала. Ну, как падала – и толики ее не было.
– Скажите, может, у нас есть другие варианты?
– Нет, вариантов нет, – отрезал Илья, который не Дмитрич.
Менты были заодно. Они хотели все запороть.
– Слушайте, ну я же пярщик завода, у меня ж есть деньги, чтоб нормально одеться… да и какая куртка в июне, а?
– Ты, Миш, не переживай, он трястись больше твоего будет, – успокоил Илья Дмитрич и показал, как включать кнопку камеры. – Аккумулятор слабенький, поэтому ты включи прям перед встречей.
Натаскивали меня уже в пути.
– Ты общайся, как привык, как обычно. Не подбирай слова, просто вынь из него, че хочет. А там посмотрим. Ну и любые улики, вдруг что подвернется, хватай.
– Простите, может, я тогда встречу на вечер перенесу? Чтобы куртку оправдать? – я же человек творческий, я ищу выход из положения.
– Ты как? – обернувшись к коллеге, спросил Илья Дмитрич.
– Да, в принципе, можно, – ответил Илья.
– Ну вечер так вечер.
Я тут же позвонил Кудымову и передоговорился на вечер. Кудымов же настоял на том, чтобы говорить не у проходной, а отъехать от завода на машине.
…Я сел в его «девятку», и мы направились через объездную в сторону ближнего поселка. Дорога раздваивалась на грунтовку и асфальт, и Кудымов свернул на грунтовку.