– Игорь Дмитрич, ты в последнее время часто с собой говоришь.
– Ну хули. Не ты же меня убедишь. Бери водителя, короче. Задачу при мне поставишь.
Водила – Николаич, мужик под шестьдесят, – флегматично и спокойно выслушал задачу. Записал номера, марку и приметы машины Кудымова, взял его фото и номер Жоры (они должны были подменять друг друга).
Расписание Кудымова было не самым стабильным. Из дома он выходил с девяти утра до полудня. Направлялся в разные места и по разным делам: то в пожарную часть (позже я узнал, что он надеялся устроиться туда на работу), то на берег, где осматривал вырытые нами норы, то домой к депутату Дозморову. Иногда заезжал на работу к матери, в школу, где она преподавала. Ходил на тренировки по волейболу. Иногда таксовал, но это спорадически, и серьезного дохода с того иметь не мог, скорее, зарабатывал на бензин. Обедал и ужинал у матери, хоть и жил отдельно, в квартире, оставшейся, кажется, от бабушки.
Подозрительного в его действиях было немного, и от пяти дней наблюдений никакого толка не было. Николаич сухо выкладывал записи о передвижениях Кудымова, Жора же был эмоционален: «Миша-джан, работать не даешь, я все езжу, езжу, ничего интересного, скучный он».
Но именно Жоре пофартило: на шестой день, ближе к вечеру, Кудымов вышел из дома; Жора стоял недалеко, метрах в ста; Кудымов махнул ему рукой, он знал, что Жора таксует. Они заехали за выпивкой, и затем Кудымов отправился на дальние дачи райцентра – маленький поселок – и вышел у шлагбаума. Но самым примечательным было другое: «А зачем такому два телефона, Миша-джан? У него какие дела, он бездельник». Про бездельника – это верно Жора подметил.
Поскольку полицейские ставили на прослушку только один телефон, резонно было предположить, что о существовании второго они просто не знали. Стало очевидно, что надо этот телефон забрать.
Помня о том, что в любом деле надо доверять профессионалам, я приехал к Илье с вопросом, где мне добыть карманника или хорошего автомобильного вора. Илья и глазом не повел и дал наводку на своего информатора.
У вора была кличка Тётка. В своем городе, то есть в нашем райцентре, Тётка уже не работал, потому что тут уже брали его не раз, да и знали многие едва ли не в лицо, поэтому Тётка гастролировал по «Золотому кольцу» или большим городам, а дома, как и положено после трудовой вахты, отдыхал и гулял. Сам Тётка отказался тащить телефоны, но за плату вызвал товарища, который провернет дело. Самого товарища он показывать отказался, разумеется; мы просто договорились, что они добудут нам телефоны Кудымова. Тем не менее товарища снял Жора, который как раз был на дежурстве, когда товарищ, высокий, дорого одетый, столкнулся с Кудымовым на заправке. Жора потом восхищался: «Из двух разных карманов украл, Миша, просто мастер!»
Чтобы вскрыть запароленные телефоны, пришлось ехать в областной центр, но то, что я там обнаружил, заставило меня верещать от восторга.
Только идиот в положении Кудымова будет делать селфи в постели с оплывшей прокуроршей.
Только идиот будет фотографировать прокуроршу голой.
Только идиотка прокурорша позволит себя снимать с членом собственного подследственного во рту.
– Я думал, он денег ей дал или че еще… Но чтоб такое… О, погляди, как он ее! Не, ну понятно, наебал себе свободу, молодчик, – Илья листал и листал снимки в телефоне. – А эта-то! О, порнозвезда, е-мое…
– Илья, дальше какие действия? – отвлек я опера от просмотра клубнички.
– Расклад такой. Я встречусь с Чибисовой… В глаза-то ей как теперь смотреть?.. Встречусь, объясню, что ей стоит Кудымова по вашему вопросу попридержать, а от меня отвалить. Думаю, Чибисова девочка неглупая… хотя нет, глупая, конечно, но здесь даже до нее дойдет.
Так Илья получил возможность быть безнадзорным опером, которого не мурыжит прокуратура, а Кудымов думать забыл о своих претензиях в адрес завода.
Телефоны Чибисова возвращала Кудымову сама, лично, и я многое бы отдал, чтобы послушать их диалог в этот момент.
Ладный привез коробки со зверями. Все, к счастью, доехали живыми. Биолог дал мне только мельком взглянуть на хохуль: ну натуральные крысы, может, с примесью крота, носатые крысы с короткими лапками.
Поскольку в дальнейшем профессор планировал следить за жизнью колонизаторов, я предложил Вилесову заключить с заказником договор, дескать, завод добровольно оплачивает научные труды выхухолевой направленности, часть средств идет самому заказнику, а часть – на оплату труда Ладного. Так мы застолбили за собой возможность контролировать все отчеты и документы по выхухолям. Ладный провел учет поголовья и вписал сто пятьдесят, что ли, особей, но было ясно, что с годами нам надо будет свести реальность и смелую выдумку прошлых исследователей к единому значению, чтоб жить по правде и в случае чего не поиметь проблем на ровном месте.
Горизонт очистился, и светлое будущее, казалось, не за горами, казалось, что всех нас ждет что-то новое, легкое и долгожданное, какая-то простая трудовая жизнь: выхухоль ждало размножение и процветание, меня – простецкие репортажи о прекрасной жизни завода, Вилесова – график ебитды, ползущий вверх, Матвея Лукича – сверхдоходы, кряжевцев – новая серия грантов, Бурматову и ее фурий – новые экскурсии. Но так же не бывает, не бывает же такого, чтоб на заводе туалетной бумаги в поселке Кряжево могло быть спокойно!
Сначала меня вызвала Глаша.
– Михаил Валерьевич, тут приходил Колегов.
– О! Как он?
– Все в порядке, удалили часть легкого, ремиссия, наблюдается, чувствует себя хорошо. Посвежел, поднабрал вес, даже румяный какой-то. Разница огромная.
– Ну и замечательно!
– Михаил Валерьевич, он на завод хочет вернуться.
Кадровики перечитали все документы, нормативы и поняли, что человек, у которого не хватает части легкого, вполне себе годен к труду на заводе, но не по прежней специальности, а может стать, к примеру, водителем погрузчика. Колегов молил, чтобы ему дали работу, но кадровики посоветовались с Глашей, а она решила переговорить со мной.
– Глаша, а если он помрет? Все начнут говорить, что вот: уже выздоравливал, а вернулся на работу и помер от нашей бумажной пыли.
– Но она же не вызывает рак.
– Я знаю, но в поселке всем будет плевать.
– Михаил Валерьевич, вы тогда сами с ним поговорите, пожалуйста. Может, он передумает.
Созвонился с Колеговым и отправился к нему, по дороге размышляя о том, чем еще могут удивить кряжевцы. Мне начало казаться, что, когда меня положат в гроб, на похороны явятся кряжевцы и даже там выкинут что-нибудь такое, что меня поднимет и заставит включиться ровно до того момента, пока я не помогу им. Колегов, которого я видел единожды, когда он мыл полы, едва передвигаясь после химиотерапии, уж точно не оставил впечатления человека, который будет рваться к станку, как только выкарабкается. Колегов открыл дверь, зачем-то глянул мне за спину, проводил на кухню и там, приподняв занавеску, тревожно выглянул в окно. Движения его были отнюдь не легки. По нему все же было видно, что оправился он не вполне, хотя – Глаша тут не соврала – выглядел он куда лучше, чем во время приема ядовитых лекарств.
– Иван Андреич, вы же еле выжили. Зачем вам на работу? – напрямую начал я.
– Ну а как можно дома сидеть, когда мужик, когда руки есть… Семья – кто ее кормить будет? – как по учебнику, ответил Колегов. – У меня жена вся в творчестве, сын еще на ноги не встал, что ж я буду сидеть сиднем, их кормить надо.
До меня дошло: он говорил словами, которые вбила ему в голову его благоверная; собственно, и за спину заглядывал, и в окошко глядел, потому что ее высматривал. Пришлось четко ему разъяснить, чем он лично опасен для завода.
– Она мне все равно жизни не даст. Вот не даст. Она в печенках у меня, а деться некуда. Ну куда я, доживать-то. Уж я лучше на завод, честно, все одно помирать невдолге.
– Ох, ё. И так у тебя всю жизнь?
– Да не всю, только как ее встретил. Раньше я не подмечал, да она и много хорошего сделала. Вот я непьющий, например, от нее – всё держала, не давала пить, прям действие у нее на меня такое, магия, лучше и домой не опаздывать, чем ее сердить, какое там пить… Она ж лауреат у меня, стихи пишет, значит, могла бы большим поэтом стать, да вон детей рожала и не поехала учиться в этот институт свой до конца, ну, тут уж закрыл человеку жизнь – соответствуй.
Этот простой мужик, Иван Андреич Колегов, совмещал в себе почти детскую наивность и чувство вины за то, что не дал развить поэтическую карьеру своей бездарной жене; он и не понимал, что она бездарна глубоко, до самого дна души бездарна, но ему много ли надо – в рифму складывает, значит, поэт.
Он боялся жены, и ему было проще переносить тяжесть работы, чем круглосуточный гнет дома.
– Иван Андреич, давай так… выйдешь на работу, тебе сразу дадут отпуск, найдем путевку куда-нибудь в Геленджик.
– А как ее? Она ж со мной захочет, а денег-то и нет почти.
– Скажем, что это профилакторий для раковых больных, здоровым туда нельзя.
– А такое бывает?
– Бывает.
– А как вернусь, на работу пустят?
– Пустят. Только, чтоб она не давила, скажи, что без профилактория в цех нельзя, что у тебя там недобор по массе.
Дело было за малым – убедить Глашу и кадровиков подыграть; последние обнаружили у Колегова неотгулянный отпуск, все сложилось, и несчастный поехал греться на солнце.
Позвонил ему через несколько дней, когда он уже должен был добраться на место.
– Иван Андреевич, вы как?
– Михаил Валерьевич, спасибо большое! Я тут один, как-то диковинно, но хорошо. Сплю без просыпа, в столовой – шведский стол, объедаюсь. Гулял, пальмы смотрел, я ж их не видел никогда, сейчас на катере поплывем, в море, – голос довольный, немного уставший, да и разговаривает не в пример больше обычного.
– Отдыхайте, Иван Андреевич.
– Так точно!
Колегова нашли на лавочке у пляжа. Тромб оторвался, и он так, сидя, глядя на море, и умер, тихо и незаметно для всех. Я переживал, что отправил человека на отдых, а вышло все так, как вышло, будто это я виноват, что Колегова не стало. С другой стороны, он хотя бы задышал и не в цехе, на ходу, отдал Богу душу, а на берегу, слушая плеск волн.