– На твоей воли буди, государь!
Тогда и возвысил голос митрополит Гермоген.
«Сия вера красна добротою паче всего сынам человеческим, на нее же Божественная благодать излиялась, и, как сладкая цевница, движуще новую и благолепную песнь духовную, на концах земли вскоре слышану сотворила. Сия вера, точаще нелестное млеко сосца непорочные Невесты Христовы, яко же есть писано, духовными наказаниями воспитывает и в меру возраста исполнения Христова сподобляет верных достигнуть добре.
Сим вера преблаженными и Пребожественными дуновениями Параклитовыми от всея земли отогнала всякую бесовскую губительную прелесть. Сею нашею верою святые апостолы, и святые мученики, и преподобные, и пустынножители Богу угодили и вселились в Небесное Царство.
Сию веру многими снисканиями благоверный князь Владимир обрел, и святое крещение принял во имя Святыя и Живоначальныя Троицы, Отца, и Сына, и Святаго Духа, и от купели здрав изыде, славя Бога и многих людей крестив».
– Непристойно христианскому царю жениться на некрещеной! – сказал, заключая свою речь, Гермоген. – Непристойно строить римские костелы в Москве. Из прежних русских царей никто так не делал.
Тихо стало в Грановитой палате, где происходило заседание Боярской думы, преобразованной самозванцем в подобие сената. Глуховатый и несильный голос казанского митрополита раскатился по палате, загуляло под тяжелыми сводами гулкое эхо…
Показалось, будто кто-то повторил с высоты:
– Из прежних русских царей никто так не делал…
Побледнело лицо самозванца.
Великою силою обладает слово правды.
Бесстрашно произнесенное, оно легко разрушает все хитросплетения лжи, возвращает зрение людям, ослепшим, когда вокруг все выкрикивают лживые утверждения.
Вот и сейчас, когда прозвучал глуховатый и несильный голос Гермогена, ясно увидели все, кто посажен ими на московский престол…
Разумеется, видели они это и раньше.
Слишком многие помнили в Москве человека бояр Романовых – Отрепьева. И в Чудовом монастыре, куда вступил Отрепьев после разорения романовского дома, тоже не забыли своего чернеца Григория.
Свидетельства Богдана Бельского и Марфы Нагой могли обмануть только тех, кто хотел обмануться…
Тягостное молчание, повисшее в Грановитой палате, прервал сам самозванец. Пересыпая слова плохо скрытыми угрозами, уговаривал он Гермогена не противодействовать ему.
Но чем дольше говорил, тем явственнее становилось, что под сводами Грановитой палаты разносится голос дворового человека бояр Романовых. Не царские речи вел Отрепьев.
И снова прозвучал глуховатый голос митрополита Гермогена:
– Заклинаю тебя, Государь, оставить свои планы…
Страшен был гнев, который обрушил самозванец на Гермогена. Приказано было сослать митрополита назад в Казань, снять с него святительский сан и заточить в монастыре.
Однако Господь не попустил исполнения этого приказа.
Еще не завершил Гермоген святительского служения. Еще многое предстояло совершить ему…
Недолго длился медовый месяц самозванца с Мариной Мнишек, прибывшей в Москву в сопровождении двухтысячного польского войска…
17 мая восставшие москвичи выволокли Лжедмитрия из Кремлевского дворца и убили, а тело бросили в грязи посреди рынка.
На русский престол взошел Василий Шуйский.
Скоро освободился и патриарший престол.
Собор русских иерархов лишил святительства патриарха Игнатия за то, что он допустил Марину Мнишек к таинству причащения и таинству брака, не крестив ее по православному обычаю.
Патриархом был избран Гермоген.
7
Но непрочною оказалась и новая династия.
Еще не закопали у обочины дороги тело Григория Отрепьева, а уже поползли слухи, будто Лжедмитрию удалось бежать…
Скоро объявился и новый самозванец Богданко – крещеный еврей из Шклова.
И росла, ширилась, захватывая все новые и новые территории, крестьянская война Ивана Болотникова. Рано или поздно повстанцы должны были столковаться с самозванцем Богданко.
Так и случилось.
И воистину Божий Промысл видится в том, что рядом со «слабым» царем – Василий Шуйский отличался двоедушием, был скорее хитрым, чем умным – встал, словно бы высеченный из гранита, патриарх Гермоген.
В октябре, когда войска Ивана Болотникова окружили Москву, Гермоген установил с 14 по 19 октября пост и благословил петь просительные молебны, чтобы отвратил Господь гнев от православных христиан и укротил междоусобную брань.
– Не за царевича Димитрия умираете вы! – увещевал Гермоген мятежников. – Но Божиим наказанием, за предательство веры!
И случилось чудо по молитвам святителя…
По ярославской дороге двигались к Москве двести стрельцов из Смоленска, Двины и Холмогор. Этот небольшой отряд повстанцы приняли за великое войско и, дрогнув, отступили от Москвы.
Призывая русский народ к единению в духе мира и любви, Гермоген понимал, что нужно помочь народу очистить свою совесть, запятнанную клятвопреступлением. Чтобы разрешить народную совесть от этого греха, вызвали из Старицы опального патриарха Иова…
Успенский собор был переполнен народом, когда 20 февраля сюда вошли патриархи. Иов встал у патриаршего места, а Гермоген, совершив молебное пение, – на патриаршем месте.
Собравшиеся в храме подали Иову челобитье.
Там рассказывалось, как клялись православные служить верой и правдою царю Борису Годунову, как обещали не принимать назвавшегося Димитрием вора, как изменили они присяге, как клялись потом Федору – сыну Бориса, и снова преступили крестное целование, как не послушали патриарха Иова и присягнули самозванцу…
– Прости нам, первосвятителе, и разреши нам все эти измены и преступления… – звучали с амвона слова челобитной. – И не только одним жителям Москвы, но и жителям всей Руси, и тем, которые уже скончались!
Закончив чтение челобитной, архидьякон развернул разрешительную грамоту от патриархов.
– А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Федору и крестное целование преступили, в тех всех и нынешних клятвах я, Гермоген, и я, смиренный Иов, по данной нам благодати вас прощаем и разрешаем, а вы нас, Бога ради, также простите в нашем заклинании к вам, и если кому какую-нибудь грубость показали.
Многие плакали тогда в Успенском соборе.
Слезы стояли и в глазах престарелого патриарха Иова. Облаченный в простую ризу инока, он благословлял народ и, с трудом выговаривая слова, заклинал всех:
– Чада мои духовныя! Впредь молю вас… такова… не творите… крестное целование… не преступати…
Через четыре месяца святейший патриарх Иов преставился, но дело, которое совершил он с патриархом Гермогеном, дало добрые всходы.
Хотя повстанцам и удалось разгромить царские войска на Пчельне и Иван Болотников соединился с войсками Лжепетра, 10 октября Василий Шуйский овладел Тулой.
Ивана Исаевича Болотникова сослали в Каргаполь и утопили в проруби, а Лжепетра повесили.
8
После взятия Тулы Гермоген уговаривал Шуйского не медлить с подавлением мятежа в украйных городках, но царь не внял мудрому совету. Распустил свое войско на отдых.
Не прислушался государь и к другому совету патриарха – не искать помощи у шведского короля Карла IV.
«Видел добрый пастырь царя малодушествующего, много пользовал его от своего искусства и не имел успеха», – горестно вздыхает современник.
И случилось то, что и должно было случиться…
Вбирая рассеявшиеся после разгрома Ивана Болотникова казачьи шайки, усилившись польскими отрядами Яна Сапеги и Александра Лисовского, войско самозванца нанесло под Болховом поражение Василию Шуйскому и встало на подступах к Москве в Тушине.
Вскоре в Тушине объявилась и Марина Мнишек.
Прекрасная полячка признала в шкловском еврее Богданко своего убитого мужа.
«И разделились, как чернь, так и знать… – свидетельствует летописец. – Один брат в Москве с царем Василием в осаде, а другой – в Тушине с вором. Отец – в Москве, сын – в Тушине. И сходились ежедневно они на битву, сын против отца и брат против брата».
В октябре войска самозванца взяли Ростов.
Лжедмитрий Богданко объявил ростовского митрополита Филарета Романова патриархом.
В Тушине была образована и своя Боярская дума. В нее вошли князья Л.Т. Трубецкой, Д.М. Черкасский, А.Ю. Сицкий, М.М. Бутурлин, Г.П. Шаховский.
Эта Боярская дума и приняла решение перекрыть подвоз хлеба в осажденную Москву.
В Москве начался голод.
Торговцы взвинтили цены.
Тогда Гермоген собрал в Успенском соборе купцов и бояр, умоляя их не наживаться на народной беде. Но сердца богатеев оказались глухи к призыву архипастыря о милосердии.
И вот 25 февраля 1609 года в Москве вспыхнул мятеж.
– Царь Василий – незаконный государь! – кричали подосланные из Тушино заводилы. – Его избирала одна Москва! Иные города не ведают царя Василия! Не люб он нам! Хотим другого царя выбирать!
Патриарх Гермоген решительно пресек эту смуту. Он заявил, что царь Василий Шуйский избран и поставлен Богом!
– Вся земля, – сказал он, – целовала крест государю, присягала добра ему хотеть и лиха не мыслить! А вы, отступники, забыли крестное целование!..
Увещевания святителя подействовали на народ.
Тушинские заводилы, видя, что народное возмущение может повернуться против них, поспешили убежать из Москвы к царику (так называли самозванца поляки) в Тушино.
«Они ударились, как волны о камень, и рассыпались… – скажет потом сам патриарх Гермоген. – Как бурею, Господь рассеял их гневом своим!»
Но не только в Москве звучал решительный голос Святителя.
«Не достает слов, болит душа, болит сердце, все внутренности мои расторгаются… – писал патриарх Гермоген к мятежникам, сидящим в Тушино. – Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души своих родителей, жен, чад, сродников – восстаньте, вразумитесь и возвратитесь! Вспомните, на кого воздвигли оружие? Не на Бога ли и святых Его? Не на свое ли отечество, ныне вами попираемое?»