— Завтра в два часа дня. — Он не улыбнулся, и Мэдлин не почувствовала в его тоне ни малейшего намека на злорадное торжество. — Я буду ждать там, где дорожка вдоль утесов сходится с тропинкой, идущей вниз к замку Коув.
— Прекрасно, — после секундного размышления кивнула Мэдлин.
Уже подходя к группе гостей у дверей в гостиную, Джарвис тихим, низким голосом, полным греховного обещания, пробормотал:
— Я буду ждать.
Стараясь справиться с чувственной дрожью, которую вызвал не только его тон, но и слова, Мэдлин примирилась с поражением и крепко сжала губы.
Глава 8
В два часа следующего дня Джарвис уже сидел на плоском камне у начала тропинки, ведущей вниз к замку Коув. Поводья Крестоносца он свободно держал в руке, и большой серый конь щипал неподалеку низкую траву.
Джарвис смотрел на море, на медленные волны, которые накатывались и мягко омывали песок, в этот день приглушив свой рев до тихого плеска, и пытался не думать ни о том, что ожидало его сейчас, ни о безотчетной боязни того, что произойдет, если Мэдлин не изменит своего решения.
До него донесся стук копыт, равномерный и отчетливый, и Джарвис, оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто приближается, напомнил себе, как много людей каждый день проезжает верхом по скалистой тропе.
Но это была Мэдлин.
На ней была надета длинная широкая юбка для верховой езды поверх брюк и жакет поверх накрахмаленной льняной блузки; как обычно, пряди изумительных медно-рыжих волос выбились из прически и обрамляли ее лицо.
— Я не был уверен, что вы придете.
— Это я просила… о свидании. — Она спустилась с высокого седла и пристально посмотрела на него. — Вы думали, я откажусь?
— Я думал, вы можете передумать.
Развернув Крестоносца, чтобы он был рядом с ее гнедым, Джарвис указал на тропинку и прошел вперед.
— Что ж, я здесь. — Тихо усмехнувшись, Мэдлин последовала за ним. — Куда мы идем?
Не оборачиваясь, Джарвис указал на крутую тропинку.
Мэдлин взглянула вперед и только тогда вспомнила о принадлежащем имению сарае для хранения лодок, который был почти таким же старым, как и сам замок. Выстроенный из такого же грубо обтесанного камня, он стоял на выступе естественной скальной платформы, которая тянулась от утеса и находилась немного выше уровня высокой приливной воды. В отличие от большинства лодочных сараев этот был двухэтажным. Нижний этаж имел выходящие к морю двустворчатые двери, как у конюшни, и крепкие перекладины вверху, на которых была подвешена лебедка, предназначенная для того, чтобы поднимать лодки из воды, переворачивать их, а потом снова опускать. На верхнем этаже красовался балкон, сооруженный над балками, на которых висела лебедка. Наружной лестницы, ведущей наверх, не было, и если на нижнем этаже окна совсем отсутствовали, то на верхнем было много окон с деревянными рамами, выходивших на балкон и на все остальные стороны. Задняя часть постройки была обращена к утесу.
Сарай оказался совсем недалеко; они сошли с тропинки на край уступа и привязали лошадей в закрытом месте между строением и утесом. Когда Мэдлин повернулась, закрепив поводья Артура, Джарвис взял ее за руку и повел к двери в боковой стене. Дверь была заперта, но у него на цепочке был ключ; широко распахнув дверь, Джарвис провел Мэдлин внутрь и закрыл за ними дверь.
На первом этаже было уныло и при всех закрытых дверях совсем темно, так как свет падал только сверху через лестничный проем.
Оглянувшись, Мэдлин увидела подвешенные на блоках четыре лодки разного размера и свисающие сверху шкивы и веревки, а у самых дверей, выходящих к морю, еще две весельные лодки.
— Когда я с вашими братьями выходил в море, мы брали парусную лодку, — сказал Джарвис, заметив ее любопытный взгляд. — Вон ту, с голубым корпусом.
Мэдлин посмотрела на одну из больших лодок, у которой были мачта, сейчас убранная, и паруса.
— Поднимаются здесь. — Джарвис потянул ее за руку к лестнице, которая находилась в одном из задних углов комнаты, и, бросив на Мэдлин быстрый взгляд, пошел вверх. — Эта комната всегда служила своеобразным местом отдыха. Мой отец отделал ее для матери — многие годы она принадлежала ей, была ее местом отдыха.
Поднявшись вслед за ним по лестнице, Мэдлин ступила на отполированные до блеска доски и огляделась с немалым удивлением. Комната оказалась совсем не такой, как она ожидала. Освободив пальцы из руки Джарвиса, она медленно прошлась по комнате и приблизилась к широким окнам, обращенным к морю.
Словно почувствовав ее невысказанный вопрос, Джарвис продолжил:
— Моя мать была художницей-акварелистом. Она любила писать морские пейзажи.
В комнате на полу лежал дорогой ковер, темная дубовая мебель была великолепного качества и отделана со вкусом. Там были как уютные кресла, так и стулья с прямыми спинками и мягкими сиденьями; у стены стоял буфет, на котором лежали небрежно брошенные три книги, словно кто-то принес их в это пристанище, собираясь читать; в углу у смотрящих на море окон был прислонен к стене сложенный деревянный мольберт, покрытый заляпанной красками тканью. В центре комнаты стояла широкая тахта с толстым матрасом и массой подушек, обращенная своим изножьем к окнам. А рядом с ней на столике возвышалась ваза с фруктами и графин с притертой пробкой, наполненный медового цвета вином.
В комнате было чисто, пахло свежестью, и на тщательно отполированных деревянных поверхностях не было ни пятнышка пыли.
Подойдя к окнам, Мэдлин смотрела на волны; было легко понять, почему художница любила это место: свет был ярким и одновременно необычным, меняющимся в зависимости от состояния моря.
— Ваш отец, должно быть, хорошо понимал вашу мать.
— Он ее обожал. Мне было четырнадцать, когда она умерла, — продолжал он, встретившись с Мэдлин взглядом, — поэтому я прекрасно помню их, вижу их вместе, особенно здесь… Мой отец любил Сибил тоже, но это совсем другое. Моя мать была его солнцем, его луной и звездами. И она тоже любила его.
Мэдлин внимательно смотрела на него, и когда Джарвис протянул ей руку и кивком позвал к себе, она, на мгновение задумавшись, медленно подошла к нему.
— Чья теперь эта комната?
Он заключил ее в объятия и, слегка улыбнувшись, заглянул ей в глаза.
— Моя. Никто, кроме меня, сюда не приходит.
Он прижал Мэдлин к себе и, наклонив голову, потерся губами о ее губы, а потом уверенно накрыл их.
А теперь и она. Мэдлин отметила про себя, что он выбрал эту комнату, это особое место, где еще жила — во всяком случае, для него — любовь его родителей, для того, чтобы соблазнить ее.
Это была ее последняя отчетливая мысль перед тем, как его требовательные губы, его руки, сомкнутые вокруг нее и управляющие ею, его губы и язык, заманивающие ее, лишили Мэдлин всех мыслей, отвлекли их, захватили, опутали чувственной паутиной, заворожили поцелуями и ласками, которые намекали мягко, однако определенно, на то, что ждет ее впереди.
Мэдлин с готовностью последовала туда, куда вел ее Джарвис.
Прервав поцелуй, Джарвис поднял голову и, поймав ее взгляд, просунул руку между ними и стал умело расстегивать пуговицы ее жакета. Как только последняя была расстегнута, Мэдлин сбросила жакет, не заботясь о том, куда он упадет.
Губы Джарвиса, изогнувшись только чуть-чуть в уголках, сжались в линию, которая уже была ей хорошо знакома, а его взгляд опустился; теперь Джарвис трудился над расстегиванием более мелких пуговиц ее блузки.
Мэдлин ничего не говорила, а просто наблюдала за выражением его лица, чувствуя, как он увлечен своими действиями. Расстегнув ей блузку, Джарвис замер, не сводя глаз с того, что ему открылось, и спустил блузку с ее плеч.
Затем он потянул шнуровку юбки, так чти Мэдлин ощутила рывок на талии, и, удерживая ее поцелуем, окунул Мэдлин в котел кипящего желания, которое бурлило, поднималось и постоянно росло, пока он ослаблял шнуровку. Наконец шнуровка была распущена, и юбка, которую Джарвис спустил ей вниз через бедра, упала на пол, скомкавшись у ее ног.
Потом он снял ее брюки, сапоги, белье…
Он действовал по наитию, бездумно и раскрепощено, следуя какому-то внутреннему побуждению, которого, как ему казалось, он до конца не понимал.
Теперь Мэдлин стояла обнаженная и босиком на полированных досках, а он рассматривал ее.
Как свою собственность.
С того момента, когда Джарвис впервые увидел ее, он знал, что, нагая, она будет подобна божеству — одной из римских богинь, стройной и гордой.
Но одежда лишала ее красоты в еще большей степени, чем он предполагал.
Мэдлин оказалась еще более красивой, чем он ожидал, — настолько красивой, что голова у него закружилась.
Ее грудь была пышной, прекрасной формы, высокой и гордой, ее кожа кремовой, а соски нежно-розовыми; ниже ее грудная клетка сужалась до тонкой талии, которую он мог обхватить руками, а плавный изгиб бедер завершался изящными линиями стройных ног.
Мэдлин стояла перед ним, не полностью расслабившись, но все же без какой-либо фальшивой скромности и ложного стыда. С высоко поднятой головой и с вопросом в глазах она начала поднимать руку.
— Ну подожди, прошу тебя… — Он облизнул пересохшие губы. — Постой так и позволь мне налюбоваться.
Мэдлин подняла брови, но руку опустила.
С трудом вздохнув, Джарвис продолжал рассматривать ее со всех сторон, с любовью задерживая взгляд на каждом дюйме, каждом изгибе, давая возможность каждой грани, каждому ракурсу отложиться у него в мозгу и обогатить его впечатление, его страсть, его желание — его потребность.
Унаследовав от матери взгляд художника, он мог почти профессионально оценить игру света на нежной женской коже и изящество телесных форм, отсвечивающих перламутром.
Встав позади Мэдлин, Джарвис освободил от шпилек тяжелую массу ее волос, уже наполовину растрепавшихся, и почувствовал под руками шелковистое скольжение распущенных локонов. Он поднес пряди волос к своему лицу и глубоко вдохнул их аромат.