Встав со скамьи, он побрел вдоль бульвара, где мирная утренняя гимнастика уступила место беспорядочной суматохе: люди спешили на работу. И однако, даже в этой толкучке некоторые тщательно одетые чиновники внезапно прерывали ходьбу, ставили наземь кейсы и в течение двадцати–тридцати секунд размахивали руками, приседали, выгибались, дыша размеренно и спокойно.
Остальные пешеходы не обращали на них внимания. Пробравшись сквозь густеющую толпу, он вошел во двор, где строили дом; на нижних этажах, как он заметил, уже расположилось несколько офисов, в частности банк, и он усмехнулся, вспомнив свой проект жизни на катере. А вот и почта, правда еще закрытая; он обещал себе вернуться сюда попозже, чтобы позвонить Аньез. Впрочем, нужно ли спешить — может быть, длинное подробное письмо лучше звонка.
Пройдя по эстакаде в обратную сторону, он вышел на широкий проспект и зашагал по тротуару, среди плотной толпы. Жара уже вовсю давала о себе знать. Но именно в тот миг, когда он ощутил это, его потная кожа вдруг оледенела и он встал как вкопанный, словно приклеившись к красному паласу, расстеленному на тротуаре перед отелем, откуда, судя по всему, кондиционеры гнали прохладу даже на улицу. Надев пиджак, он вошел в гостиницу. Там действительно было холодно и торжественно, словно он в мгновение ока перелетел в другой мир. Кожаные кресла, столики из темного дымчатого стекла, зелень в кадках, лоджия по всему периметру холла, роскошные бутики, бронзовые барельефы на стенах — смесь модерновых перекрученных фигур и кошмарных псевдоазиатских мотивов. Таблички со стрелками указывали расположение нескольких ресторанов и кафе–магазина, где он и решил позавтракать и куда направился, предварительно застегнув пиджак.
Он с аппетитом поел и попил, затем спросил писчей бумаги. Но, глядя на белый листок и составляя первую фразу письма к Аньез, он вдруг осознал, что его ночные страхи были обоснованны, тем более обоснованны, что сейчас, задним числом, его прожекты внушали недоверие. Его желание провести остаток жизни на катере, плавая между Гонконгом и Каулунгом, прикидки насчет бюджета, а главное, само отношение к этому плану как к единственной альтернативе французской глубинки для психов выглядели теперь, как он и предвидел, смехотворными, впрочем, как и страх заговора, якобы устроенного против него Аньез. Все его ночные доводы, вся твердая решимость рухнули, осталось лишь тоскливое беспокойство: во что же выльется его возвращение?
Яркий дневной свет, тихое позвякивание столовых приборов в кафе ставили под сомнение реальность дела с усами и его последствия, несмотря на то что присутствие здесь, в отеле «Мандарин», успокаивая его, одновременно напоминало, что на него свалилась непоправимая беда и он зашел слишком далеко, чтобы вернуться. Терзавший его вопрос «почему?», оставаясь без ответа, мало–помалу трансформировался в другой — «как?»; правда, и это «как?» — если речь не шла о том, как передвигать ноги при ходьбе, совать монеты в щель автомата или еду в рот, — тоже начинало расплываться, утрачивать плотность слова, способного определять линию поведения, и превращалось в зыбкое «ну что?..» или «а теперь?..», и с этими парализующими волю, полувопросительными возгласами можно было разделываться только шаг за шагом, ставя себе конкретные ближайшие цели, преодолевая конкретные безобидные препятствия, и он с радостью сокрушал их, ибо они скрывали от его внимания наиглавнейшую цель — выбор между «уехать» и «не двигаться с места». В данный момент этот вопрос оставался открытым. Но если он собрался написать Аньез, нужно сперва принять какое–то решение. А может, просто утешить ее, отослав коротенькую записку: «Не волнуйся, я переживаю кризис, скоро сообщу о себе подробнее». Нет, лучше отложить это дело. Самое разумное, конечно, позвонить: пусть хотя бы знает, что он жив и что его не нужно разыскивать. Отказавшись на время от эпистолярных сообщений, он все–таки воспользовался бланком отеля, записав на нем номера телефонов своей квартиры, родителей и агентства — на всякий случай, чтобы не забыть. Листок он сложил вчетверо, спрятал во внутренний карман пиджака и, расплатившись с официантом, направился к телефонным кабинам в нише холла, которые приметил, еще входя в отель. Служащий назвал ему код Франции, который он также записал на листке. Потом набрал все три номера, один за другим.
Никто не отвечал. Согласно его подсчетам, в Париже сейчас было 11 часов утра, что объясняло молчание в агентстве, но уж никак не оправдывало Аньез, которая, видимо, забыла включить автоответчик, уходя на работу. Если бы она сделала это, он мог бы с помощью бипера прослушать последние звонки в квартиру и выяснить, какая атмосфера царит там в его отсутствие. Разумеется, при условии, что бипер сработает на таком расстоянии. Кстати, он уже думал над этим, когда они его покупали: действует ли этот аппаратик на больших расстояниях? В принципе, должен бы. А впрочем, по этому поводу нетрудно навести справки — чего–чего, а магазинов электроники в Гонконге хватает. Правда, эта информация будет совершенно бесполезна, поскольку Аньез не включила автоответчик. Но ведь когда–нибудь она же сделает это, если только не сломала его или… Он невесело ухмыльнулся: или если Аньез не объявит, когда они встретятся — если встретятся! — что у них никогда не было автоответчика. Он–то прекрасно помнил форму аппарата, где и когда они его приобрели, тысячи записанных, а потом стертых звонков, среди которых звонок его отца, напоминавшего о воскресном обеде; кроме того, опустив руку в карман, он мог нащупать острые металлические края бипера, но что это доказывает?! Он опять набрал свой номер, долго ждал ответа. Не выпуская трубку, откуда по–прежнему неслись монотонные гудки, вынул из кармана аппаратик, внимательно прочел инструкцию на задней крышке: «1) Наберите номер вашего телефона. 2) Сразу же после гудка приложите бипер к микрофону трубки и в течение двух–трех секунд посылайте сигнал. 3) Записывающее устройство остановится, пленка с сообщениями перемотается к началу, и вы сможете прослушать звонки…» Он машинально тронул кнопку сбоку и жал на нее до тех пор, пока слабые, но довольно пронзительные сигналы «бип–бип–бип» не вывели из себя могучего китайца в соседней кабине, который яростно забарабанил в стекло.
Опомнившись, он снял палец с кнопки, убрал бипер в карман, повесил трубку и вышел. Его угнетало не столько молчание на другом конце провода, сколько бесполезность аппарата, с помощью которого он надеялся разведать, как там, дома, среагировали на его исчезновение. Он чувствовал себя преданным, обезоруженным: если предположить, что автоответчик реально существует — в отличие от его усов, отца и друзей, — то возможно ли, чтобы Аньез сознательно выключила его, заметив отсутствие бипера? Неужели она пренебрегла возможностью узнать что–нибудь о нем, только бы лишить его удовольствия прослушивать сообщения? И вообще где она? Что делает? О чем думает? Продолжает ли разговаривать, есть, пить, спать? Вести прежнее обычное существование, несмотря на мучительную неизвестность? Да и помнит ли она еще, что он исчез? И что он когда–то существовал в ее жизни?
Прислушиваясь к безответным гудкам, он одновременно имел полную возможность созерцать себя в матовом зеркале, служившем задней стенкой кабины: не по климату плотный, мятый пиджак, серая от грязи и пота рубашка, всклокоченные волосы и трехдневная щетина. Он решил, для собственного успокоения, сменить одежду. Прошелся по холлу со сверхдорогими бутиками и не торопясь выбрал себе легкую рубашку с большими нагрудными карманами, которые избавят его от труда носить пиджак, полотняные брюки, пару трусов, кожаные сандалии и, наконец, элегантнейший несессер для бритья; вещи стоили уйму денег, но ему было наплевать, и вообще, поразмыслив, он счел необходимым «перенести ставку» сюда, в отель «Мандарин». Сам факт, что он пошел на такие безумные расходы, уже выглядел так, словно он принял важное решение. Кроме того, ему особенно нечего делать в Каулунге, и этот переезд, возможно, отвадит его от искушения кататься на катере. Правда, у него и в Гонконге никаких дел нет, но и бог с ним…
Его здешний номер представлял собой просторную, светлую, удобную комнату с двумя широкими кроватями; окно выходило не на проспект, идущий параллельно набережной, а на боковую улочку, двойные герметичные стекла не пропускали шума извне. Как только грум вышел за дверь, он разделся, принял душ и сбрил щетину, осторожно манипулируя непривычно короткой бритвой. Усы приближались к прежней длине, и это вселило нелепую надежду, что возврат к былой внешности повлечет за собой исчезновение, нет, даже полную отмену всех тайн, вызванных к жизни его дурацкой затеей. Что, если он вдруг снова обретет не только привычный физический облик, но и свое душевное здоровье, свою биографию, а от нынешнего хаоса не останется ни следа?! И он вернется из Гонконга в абсолютной уверенности, что прибыл из командировки от агентства (почему бы и нет?), а в портфеле у него — ибо он купит себе портфель — документы, отчеты о проделанной работе, о завязанных контактах.
Аньез устроит ему нежную встречу в аэропорту — ведь она будет точно знать время приземления самолета. И она ни о чем не станет вспоминать, он тоже, так все и войдет в прежнюю колею. В дальнейшем им тоже не грозят никакие осложнения: тайна просто исчезнет, канет в Лету, словно ее никогда и не было. Вот это, пожалуй, наилучший вариант, который, если вдуматься, настолько же реален, как и то, что случилось раньше. Ему почудилось, что нужно лишь слегка подтолкнуть неведомые силы, сыгравшие с ним эту мрачную шутку, и они, может быть, согласятся все поставить на свои места. Впрочем, на бога надейся, а сам не плошай… Это–то верно, однако в его конкретном случае не оплошать значило собрать нужные документы, которые подтвердили бы необходимость и полезность этого делового вояжа, связаться с Жеромом, попросить его оформить, как полагается, только задним числом, его неожиданное исчезновение, а заодно провести психологическую обработку Аньез, внушив, что все случившееся — плод ее воображения; словом, опять запустить эту сумасшедшую карусель, дав, таким образом, новое доказательство своего безумия, и в результате самому напроситься на госпитализацию — можно не сомневаться, что «психовозка» будет ждать его прямо у трапа самолета… Нет, одни только небеса, если можно считать их всемогущими, способны помочь ему; главное ни в коем случае не