Они хранили молчание до самого дома, и в лифте, и даже в квартире, где разделись каждый в своем углу, не глядя друг на друга. Чистя зубы в ванной, он вдруг услышал ее смех, явно побуждавший к вопросу, но удержался и не задал его. Однако по звуку этого смеха, беззлобного, почти естественного, он угадал, что Аньез решилась на примирение. Когда он вошел в спальню, она улыбнулась ему с кровати, и выражение ее лица — робко–плутоватого, покаянного и уверенного в прощении — делало почти невероятным тот испуганный взгляд в машине. Она явно жалела о своей выходке; ладно, он, так и быть, проявит великодушие.
— Мне кажется, Серж и Вероника уже помирились, — сказала она. — Может, после дуем их примеру?
— Хорошая мысль, — ответил он, тоже улыбнулся и, нырнув в постель, заключил Аньез в объятия, довольный ее капитуляцией и в то же время слегка разочарованный таким скромным триумфом. Закрыв глаза и прильнув к мужу, Аньез коротко про стонала от удовольствия и слегка отстранила его, давая понять, что хочет заснуть. Он погасил свет.
— Ты спишь? — спросил он спустя какое–то время.
Она тут же откликнулась, тихим, но разборчивым шепотом:
— Нет, не сплю.
— О чем думаешь?
Она негромко засмеялась — тем же смехом, какой он услышал из ванной.
— О твоих усах, конечно!
Наступила пауза; мимо дома промчался грузовик, задребезжали оконные стекла. Аньез нерешительно продолжала:
— Знаешь, там, в машине…
— Что — в машине?
— Странное дело: мне почудилось, что еще немного и… я бы испугалась всерьез.
Снова пауза. Он лежал с открытыми глазами, хорошо зная, что и она тоже глядит в темноту.
— Я и вправду испугалась, — опять шепнула она.
У него пересохло в горле.
— Но ведь это ты затеяла спор…
— Ну хватит, прошу тебя! — взмолилась она, стиснув ему руку. — Пойми
же, что мне страшно!
— Тогда не начинай все сначала, — сказал он, крепко обняв ее, в смутной надежде задержать эту готовую вновь раскрутиться адскую карусель. Аньез почувствовала то же самое; резко вырвавшись из его объятий, она зажгла свет.
— Это ты начинаешь все сначала! — крикнула она. — Никогда больше так не делай!
Он глядел, как она рыдает, горько скривив губы, вздрагивая всем телом, и в ужасе думал: «Нет, невозможно притворяться до такой степени, она горюет совершенно искренне!» Но разве искренность здесь возможна, разве что… разве что Аньез сошла с ума.
Он схватил ее за плечи, потрясенный этими судорожными всхлипами, этой дрожью. Челка скрывала глаза Аньез, он приподнял ей волосы, открыв лоб, и сжал в ладонях лицо жены, готовый на все, лишь бы она утешилась. Она пробормотала сквозь слезы:
— Что это за история с усами?
— Аньез! — прошептал он. — Аньез, я их сбрил. Но это не страшно, они отрастут.
Взгляни на меня, Аньез! Что с тобой творится?
Он твердил эти нежные, убаюкивающие слова, обнимая и целуя Аньез, но она опять вырвалась, глядя расширенными, испуганными глазами, совсем как недавно, в машине.
— Ты прекрасно знаешь, что никогда не носил усов! Прекрати это, умоляю! — крикнула она. — Пожалуйста, перестань! Это же полная бессмыслица, ты меня пугаешь, молчи!.. — И, совсем обессилев, прошептала: — Зачем ты это делаешь?
Он молчал, подавленный вконец. Что сказать ей? Как прекратить этот цирк, этот диалог глухих? Ну и заваруха! Ему вспоминались прежние розыгрыши Аньез, самые дерзкие из них — например, история с замурованной дверью…
Внезапно он вернулся мыслями к сегодняшнему вечеру у Сержа и Вероники, к их упорному нежеланию замечать перемену. Что же такое наговорила Аньез? И с какой целью?
Им довольно часто приходили в голову одинаковые мысли. Так случилось и на сей раз, и в тот миг, когда она открыла рот, он понял, что перевес будет за тем, кто успеет первым задать вопрос. А значит, за ней.
— Если ты утверждаешь, что сбрил усы, Серж и Вероника заметили бы это, разве не так?
Один — ноль в ее пользу! Он со вздохом ответил:
— Но ведь ты велела им притвориться…
Она посмотрела на него, открыв рот, с таким ужасом, словно он угрожал ей бритвой, и с трудом вымолвила упавшим голосом:
— Ты сумасшедший… попросту сумасшедший!..
Он крепко, до боли, зажмурился, в безумной надежде открыть глаза и увидеть, что Аньез мирно спит, а весь этот кошмар ушел, как не был.
Зашуршали простыни — это она откидывала их, вставая с постели. Как быть, если она сошла с ума или у нее начались галлюцинации? Поддержать игру, наговорить ей утешительных слов, обнять, приговаривая: «Ну конечно, ты права, у меня сроду не было усов, я тебя просто разыграл…»? Или же доказывать ей, что она бредит? Из ванной донеслось журчание воды. Он открыл глаза; Аньез стояла перед ним со стаканом в руке. Она успела натянуть майку и выглядела почти спокойной.
— Вот что, — сказала она. — Давай звонить Сержу и Веронике.
Снова она опередила его, заняв следующую позицию — в каком–то смысле разумную, но вынуждающую его самого уйти в оборону. Однако если она подговорила их участвовать в мистификации и если они так стойко держались в течение всего ужина, то с какой стати расколются сейчас, в телефонном разговоре? И вообще, зачем она все это делает? Он терялся в догадках.
— Звонить ночью?! — запротестовал он, ясно сознавая, что допускает ошибку, дает ей в руки лишний козырь, уклоняясь от испытания, которое, он чувствовал, таит для него опасность.
— Я не вижу другого выхода, — ответила Аньез внезапно окрепшим голосом и потянулась к телефону.
— Это ничего не докажет, — буркнул он. — Если ты их предупредила…
Едва он выговорил эти пораженческие слова, как горько пожалел о них и, спеша вновь завладеть инициативой, сам схватил трубку. Аньез молча отодвинулась на край постели и уступила ему аппарат. Набрав номер, он выслушал четыре гудка, и наконец в трубке раздался заспанный голос Вероники.
— Это я! — резко сказал он. — Извини, что разбудил, но мне нужно кое–что выяснить. Ты хорошо помнишь мое лицо? Ты его как следует разглядела за вечер?
— Чего?
— Я спрашиваю, ты что–нибудь заметила?
— Чего–чего?
— Ты разве не заметила, что я больше не ношу усов?
— Что ты там мелешь?
Аньез, державшая отводную трубку, сделала красноречивый жест, означавший: «Вот видишь!», и нетерпеливо сказала:
— Дай мне поговорить!
Он протянул ей аппарат, отмахнувшись от протянутой взамен второй трубки и показывая тем самым, что не придает никакого значения этому, конечно, заранее подстроенному тесту.
— Вероника! — начала Аньез и, выслушав подругу, ответила: — Вот именно это я и хотела спросить. Предположим, я заставила тебя поклясться, что в любой ситуации ты будешь утверждать, будто у него никогда не было усов. Ты меня слышишь?
Она снова сунула ему отводную трубку, и он, кляня себя за уступчивость, прижал ее к уху.
— Так вот, — продолжала Аньез. — Если я действительно тебя подговорила, считай, что все отменяется, забудь мою просьбу и отвечай абсолютно правдиво: ты когда–нибудь видела его с усами, да или нет?
— Нет. Конечно нет. И потом…
Вероника умолкла, и сквозь треск в аппарате до них донеслось приглушенное, как будто трубку закрыли ладонью, перешептывание; потом в разговор вступил Серж:
— Вы там, ребята, развлекаетесь вовсю, а нам спать хочется. Пока!
И он дал отбой. Аньез медленно опустила трубку на рычаг.
— Да уж, мы и вправду развлекаемся, — сказала она. — Ну, ты слышал?
Он растерянно глянул на нее:
— И все–таки ты их подговорила!
— Тогда звони сам — Карине, Полю, Бернару, коллегам из твоего агентства, да кому угодно!
Поднявшись, Аньез взяла с низенького столика телефонную книжку и бросила ему. Он понял, что, открыв ее и начав искать чей–нибудь номер, он признает свое поражение, как это ни дико, ни абсурдно. Нынешний вечер все перевернул с ног на голову, вынудив его доказывать очевидное, но он почувствовал свое бессилие — Аньез обложила его со всех сторон. Он уже боялся телефона, подозревая гигантский, неведомый ему в деталях заговор, где ему уготовили роль жертвы, и заговор отнюдь не безобидный. Он отбросил фантастическое предположение, что Аньез успела обзвонить всех его друзей, чьи номера значились в телефонной книжке, и убедила их под каким–нибудь предлогом клясться и божиться, что он никогда не носил усов, даже если сама потом велит им отказаться от своих слов; однако интуиция нашептывала ему, что, позвонив Карине, Бернару, Жерому, Замире, он услышит все тот же ответ, и лучше всего, презрев сей «божий суд», переместиться с этого минного поля на другое пространство, где он сможет взять инициативу в свои руки и контролировать ситуацию.
— Послушай! — воскликнул он. — У нас же есть где–то целая куча фотографий.
Когда мы были на Яве, например.
Встав и порывшись в ящике секретера, он извлек оттуда пачку фотографий, сделанных во время последнего отпуска. На большинстве снимков они были вдвоем.
— Ну что? — спросил он, протянув ей один из них.
Аньез бросила взгляд на фотографию, затем на мужа и вернула ему снимок.
Он посмотрел еще раз: да, это он самый, в пестрой летней рубашке, с волосами, облепившими потный лоб, улыбающийся и — усатый.
— Ну так что же? — повторил он.
Аньез, в свою очередь, прикрыла глаза, затем, подняв их, устало ответила:
— Не вижу никаких доказательств.
Он собрался было еще раз накричать, заспорить, но при мысли, что вся
эта канитель вернется на круги своя, ощутил полное изнеможение; наверное, самое разумное — остановиться первым, перетерпеть, переждать: может, все и обойдется.
— О'кей, — сказал он, бросив фотографию на ковер.
— Давай спать, — откликнулась Аньез.
Она вынула из медной шкатулочки, стоявшей у изголовья, пачку снотворного, приняла таблетку, дала ему другую вместе со стаканом воды. Они улеглись — подальше друг от друга, и он выключил свет. Через несколько минут Аньез нашла его руку под простыней, и он стал гладить ее пальцы, машинально улыбаясь в темноте. Расслабленный и душой и телом, он покорно отдавался действию снотворного и уже не в силах был сердиться на Аньез; конечно, она здорово одурачила его, но это была его жена, и он любил ее именно такой, с сумасшедшинкой, как, например, в тот раз, когда она позвонила приятельнице и заявила: «Слушай, что там у тебя творится?.. Ну как же, дверь… да–да, твоя дверь… неужели ты еще не видела?.. Так вот, у вас внизу весь проем входной двери заложен кирпичом… Да нет, прочно замурован… Клянусь тебе, я звоню из автомата напротив… Правда–правда, настоящая кирпичная стенка!..», и так до тех пор, пока приятельница, и веря и не веря, в панике не помчалась вниз, чтобы затем позвонить Аньез домой и сказать: «Ну ты и надувала!»