ие, что он разгадал козни Аньез, ее телефонный заговор — и ради чего? Ради пустой шутки! — было ему приятно. А что, если посвятить ее в свою догадку — может, она посмеется с ним вместе, и таким вот окольным путем он даст ей понять, насколько серьезно задело его то, что она считала всего лишь невинной шалостью. Нет, лучше не надо, чтобы она теряла лицо; он ничего не скажет ей, никогда не попрекнет этой историей, кончено дело!
Однако, придя в агентство, он понял, что дело не кончено. Жером и Замира, склонившиеся над макетом, при его появлении подняли головы, но никак не отреагировал на перемену. Жером знаком подозвал его к столу, и минуту спустя они погрузились свою задачу: клиент требовал представить проект в ближайший понедельник, a pa6oта была еще далека от завершения, так что не миновать им аврала.
— Меня сегодня пригласили на ужин, — объявила Замира, — но я сбегу оттуда как можно раньше и еще поработаю. — Он пристально взглянул ей в глаза; она улыбнулась шутливо взъерошила ему волосы и добавила: — Что это ты такой помятый, — небось безумствуешь по ночам, а?
Но тут зазвонил телефон, и она кинулась к трубке, а поскольку Жером в этот момент вышел, он остался в одиночестве, растерянно потирая крылья носа.
Потом уселся за свой планшет и начал изучать чертежи, прижимая ладонью их непослушные края. Наконец он придавил их по углам пепельницами и коробками скрепок и взялся за работу. Несколько раз поговорил по телефону, неотступно думая при этом о своем, хотя теснившиеся в голове мысли никак не могли выстроиться в гипотезу, столь же элегантную, функциональную и абстрактную, как общественное здание, над проектом которого они усердно трудились.
Неужели Аньез успела предупредить и его товарищей? Нет, это чистейший абсурд, и, кроме того, он не мог даже представить себе Жерома и Замиру, по горло в работе, выслушивающих, какую роль им следует играть в идиотской шутке. В крайнем случае, они могли сказать «ладно», лишь бы отделаться, и тут же забыли об этом, а завидев его, конечно, выразили бы удивление.
Возможно ли, что они просто ничего не заметили? Несколько отлучек в туалет и долгое изучение своего лица перед зеркалом над раковиной убедили его, что ни рассеянный, ни близорукий человек — а они отнюдь не были таковыми, эти его друзья, с которыми он работал бок о бок вот уже два года и часто виделся помимо службы, — не мог бы не заметить перемену в его внешности. И только боязнь выставить себя дураком удерживала его от вопроса.
К восьми вечера он позвонил Аньез и предупредил, что задержится допоздна.
— Все нормально? — спросила она.
— Да–да. Работы выше головы, а так все нормально. Пока!
Он работал молча, если не считать короткого обсуждения макета с Жеромом. В остальное время каждый из них сидел, уткнувшись в чертежи; один — дымя как паровоз, другой — нервно пощипывая верхнюю губу. Ему безумно, как никогда, хотелось закурить. Но, насладившись своей единственной, сэкономленной в обед (который он пропустил) сигаретой, он сдерживал себя, слишком хорошо помня, как сорвался в предыдущий раз. Сперва просишь дать затянуться разок чужой сигаретой, потом время от времени выкуриваешь ее целиком, дальше — больше: Жером приносит в агентство лишнюю пачку и говорит, подмигнув: «На, пользуйся, только ко мне не приставай!» — и, глядишь, не прошло недели, как уже высаживаешь пачку за пачкой. После двухмесячной муки воздержания он вроде бы завидел свет в конце туннеля, хотя пессимисты утверждали, что нужно выждать годика три, прежде чем окончательно праздновать победу. И все же сейчас одна–единственная сигаретка успокоила бы ему нервы, дала бы сосредоточиться на работе. Он думал о ней так же неотступно, как о своих усах и о разыгранной комедии, и ему чудилось, что вожделенное прикосновение фильтра к губам и запах табака вмиг помогут найти простейшее объяснение терзавшей его тайны, а заодно и пробудят интерес к разложенным на столе чертежам. В конце концов он сдался и стрельнул сигарету у Жерома, который протянул ему пачку, не отрываясь от работы, даже без обычных шуточек; и, разумеется, она не принесла ему желанного облегчения — мысли по–прежнему вертелись вокруг загадки.
Незадолго до одиннадцати вечера позвонила Замира, возвращавшаяся со своего ужина она просила, чтобы ей открыли через десять минут: агентство находилось во дворе жилого дома, где входную дверь запирали в восемь часов, и не было ни кода, ни домофона. Он тут же вспомнил историю с замурованной дверью, решил воспользоваться удобным случаем и вышел, потягиваясь, из бюро, чтобы дождаться Замиру на улице. Лил дождь; напротив дома как раз закрывалась табачная лавка. Перебежав улицу, он успел проскочить под спускаемую железную штору и спросить пачку сигарет. Это, конечно, для Жерома, успокаивал он себя, у того скоро кончатся свои. Хозяин, считавший у кассы выручку, с первого взгляда узнал его и поздоровался. Глянув в зеркало, он поймал свое отражение между бутылками на полочке и устало улыбнулся. Хозяин как раз поднял глаза и с машинальной ответной улыбкой вернул ему сдачу.
На улице он, злясь на самого себя, выкурил вторую сигарету и торопливо раздавил окурок при виде Замиры. Она шла, размахивая купленной по дороге бутылкой водки.
— У меня такое впечатление, что сегодня это нам пригодится! — сказала она.
Отворив входную дверь, он нажал на лестничный выключатель, но тот, видимо, был сломан — лампочка не зажглась. Пройдя во двор, где в освещенном широком окне, под чертежным тором, виднелась согбенная спина Жерома, он остановил Замиру:
— Погоди минутку!
Она тут же замерла на месте, не оборачиваясь к нему. Может быть, она думала, что он хочет положить руки ей на плечи, обнять, коснуться губами шеи — вполне вероятно, она разрешила бы ему это.
— Скажи, Аньез тебе звонила? — спросил он нерешительно.
— Аньез? Нет, а что?
Полуобернувшись, она удивленно взглянула на него.
— Что–нибудь случилось?
— Замира…
Он глубоко вздохнул, подбирая нужные слова.
— Если Аньез звонила тебе, лучше скажи, прошу тебя. Это очень важно.
Она отрицательно качнула головой.
— Ты что, поссорился с Аньез? У тебя какой–то странный вид.
— Ты ничего не замечаешь?
— Замечаю: у тебя странный вид.
Он должен был принудить себя задать вопрос напрямик, как бы нелепо этони звучало. Замира придвинулась к нему, явно готовая выслушать, и выслушать с сочувствием; трудно поверить, что она играла комедию. Ох, как ему хотелось крикнуть им всем: «Довольно, хватит с меня!» Сев на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей в жилой дом, он обхватил голову руками. Шуршание плаща и скрип дерева подсказали ему, что Замира примостилась рядом. Она еще раз спросила:
— Так что случилось? — Над ее головой слабо мерцала кнопка сломанного лестничного выключателя. Он встал на ноги, встряхнулся.
— Ничего, пройдет. Знаешь, пойду–ка я домой. — И добавил, перед тем как открыть дверь их офиса и пропустить ее вперед: — Не говори ничего Жерому.
Взяв пальто, он объявил, что чувствует себя мерзко и кончит работу завтра. Жером что–то буркнул, не особенно вслушиваясь; он пожал ему руку, чмокнул Замиру и крепко стиснул ей плечо, словно говоря: «Не волнуйся, у каждого из нас бывают срывы!» Выйдя, он оказался на пустынной улице; табачная лавка давно закрылась. Сунув руку в карман пиджака, он обнаружил там сигареты, купленные для Жерома, поколебался — не отнести ли ему пачку — и… не сделал этого.
Аньез в ожидании мужа смотрела по телевизору старый фильм в программе «Киноклуб». «Ну, как?» — спросила она. «Нормально», — ответил он, сев на диванчик. Фильм шел уже около часа; она рассказала ему начало лениво–ироничным тоном, который oн счел несколько наигранным. Кэри Грант играл энергичного врача, который влюбился в молодую беременную женщину, спас ее от самоубийства и вернул интерес к жизни вследствие чего они поженились.
Однако собратья по профессии из того же города, завидуя его успехам, начали строить козни и раскопали в прошлом их удачливого коллеги некоторые сомнительные эпизоды, за которые вполне можно было вылететь из Корпорации врачей. Никто не знал, обоснованны ли эти факты, ставившие под сомнение искренность его сентиментальной идиллии с молоденькой пациенткой: может, он и впрям любил ее, а может, женился лишь ради каких–то своих темных делишек.
В любом случае эти две интриги не очень–то состыковывались одна с другой. Он смотрел на экран бе особого интереса, убежденный — хоть и не решался проверить это, — что Аньез краешком глаза наблюдает за ним. Вскоре началась сцена суда, на котором Кэри Грант бы. разоблачен: если он верно понял, врача обвиняли в том, что он практиковал в соседней деревне, где, с целью победить недоверие жителей к медицинскому сословию, выдавал себя за мясника — вплоть до того рокового дня, когда одна из его пациенток, которую он пользовал, прикрываясь продажей бифштексов, не обнаружила у него медицинский диплом; возмущенная этим мошенничеством женщина разгласила его тайну, и врачу пришлось, под угрозой линчевания, бежать из деревни. «С ума сойти!» — хихикнула Аньез, слушая оправдания героя, разъяснявшего суду, что он торговал мясом по себестоимости и не извлекал никакой прибыли из своей лекарской деятельности. Кроме того, у Кэри Гранта был верный помощник, медлительный пожилой субъект, который молча ходил за ним по пятам всюду, вплоть до операционной. Его присутствие сообщало всей этой врачебной мелодраме мистический оттенок, заставлявший вспомнить о фильмах ужасов, где действуют врачи–безумцы вкупе с горбатыми и хромыми уродами–ассистентами, которые по ночам, лучше всего в грозу, похищают из моргов трупы для расчленения; однако Кэри Грант ничем не походил на тех маньяков. Мало того, его таинственный сослуживец, обвиненный в убийстве, начал подробно и обстоятельно рассказывать историю своей жизни: некогда он имел друга и возлюбленную, но однажды заметил, что его друг одновременно является любовником его возлюбленной, и затеял с ним разборку, а когда, весь окровавленный, пришел в деревню — один, ибо друг бесследно исчез, а тело так и не нашли, — его приговорили к пятнадцати годам каторги. «Значит, тело так и не обнаружили?» — удивленно вопрошал судья. «Нет, обнаружили, — раздумчиво отвечал ассистент. — Я сам нашел его пятнадцать лет спустя по выходе из тюрьмы, увидев в окне ресторана, где оно или, вернее, он ел суп, кажется гороховый. Я спросил, почему он не заявил о том, что жив, и, поскольку его ответ мне не понравился, стал бить его и избил до смерти — ведь я уже сполна расплатился за это деяние, и справедливость требовала, чтобы оно свершилось. Однако суд не признал мою правоту, и на сей раз меня повесили». Повесить–то его повесили, но тот же Кэри Грант более или менее успешно вернул беднягу к жизни и, обеленный сим благородным поступком, а также бескорыстным служением мясной торговле, отпраздновал свой скромный триумф в конце фильма, вдохновенно дирижируя оркестром ликующих больничных санитаров.