Накинув пиджак на плечи, он медленно брел по безлюдной улице Оберкан и, встретив наконец–то другого прохожего — сухонького старичка с кошелкой, откуда торчал пучок лука–порея, — невольно улыбнулся, представил себе, как тот обалдеет, если эдак вежливенько предъявить ему свое удостоверение и cпросить, снят ли он там с усами или без. Небось решит, что над ним издеваются, и возмутится. Или же сочтет это остроумной шуткой и ответит в том же духе. Кстати, нельзя сбрасывать со счетов и эту возможность. Он попробовал представить себе, как сам отреагировал бы в данной ситуации, и с тревогой признал, что, скорее всего, отделался бы ничего не значащей репликой, разве только удалось бы как–нибудь сострить. А в самом деле, что такого смешного можно ответить на подобный вопрос? «Ну конечно, это же Брижит Бардо!» Нет, слабовато. Самое верное было бы просто и ясно изложить свою проблему, но он не знал, как за это взяться. Может, обратиться к серьезному человеку, который именно в силу характера или профессии не расположен шутить? К полицейскому, например. Нет, опасно: если тот окажется не в духе, он рискует угодить в участок за насмешки над должностным лицом «при исполнении». А вот не прибегнуть ли, в самом деле, к помощи кюре?
Прийти якобы на исповедь и сказать: «Отец мой, я, конечно, грешил, но беда не в том; я хочу только, чтобы вы взглянули сквозь решетку исповедальни на это фото…» Священник наверняка ответит: «Сын мой, вы что, спятили?» Нет уж, если он хочет получить квалифицированную помощь в этом деле, придется пройти через пытку сеанса у психиатра; Аньез найдет ему хорошего врача.
Самое главное — подготовиться к этому визиту, заранее решить, как правильно держаться.
Он ощутил жажду и, увидев на бульваре Вольтера открытое кафе, вошел было внутрь, но тут же вернулся обратно. Там, в помещении, он ни за что не решится задать свой проклятый вопрос. Лучше остаться на улице, тогда он сможет быстренько распрощаться с собеседником, чем бы ни кончилась его попытка.
Он сел на скамейку лицом к тротуару, надеясь, что кто–нибудь подсядет к нему и завяжется разговор. Но никто не подходил. У перехода стоял слепой, нащупывая столб светофора, и он спросил себя, каким образом тот распознает красный и зеленый свет. Скорее всего, по шуму проходивших автомобилей, но их сегодня было немного, и этот человек рисковал ошибиться. Встав со скамейки, он осторожно тронул слепца за руку, предлагая перевести его через шоссе. «Вы очень любезны, — ответил молодой человек, ибо это был молодой человек в зеленых очках, ковбойке цвета гусиного помета, застегнутой до самой шеи, и с белой палочкой в руке, — спасибо, но мне не нужно переходить». Убрав руку, он пошел дальше, думая о том, что можно было бы задать свой вопрос слепцу — по крайней мере, так он не рискует, что его увидят. Но тут ему пришла в голову другая мысль, вызвавшая у него улыбку. «А что, можно попробовать!» — сказал он себе, уже зная, как ему поступить. Жаль только, что у него нет белой трости. Правда, некоторые слепые обходятся и без нее — наверное, из самолюбия. Еще он боялся, что его подведут глаза, но тут вспомнил, что в кармане лежат солнечные очки, и надел их Очки были от фирмы «Ray—Ban», и он сильно сомневался, носят ли такие настоящие слепцы; однако, по логике вещей, слепой, из гордости отказавшийся от белой палочки, вполне способен щеголять в шикарных солнечных очках. Он прошел несколько шагов вдоль бульвара, нарочито неуверенной походкой, слегка вытянув вперед руки и вздернув подбородок; потом вынудил себя прикрыть глаза. Мимо промчались, одна за другой, две машины, где–то далеко взревел мотоцикл, затем возник другой, приближавшийся шум. Ему пришлось слегка сжульничать, чуть подняв веки, чтобы установить происхождение этого звука. Навстречу шла молодая мамаша с колясочкой. Быстро обозрев окрестности, он убедился, что настоящего слепого нигде не видно, закрыл глаза, твердо решив больше не подсматривать и не смеяться до окончания опыта, и двинулся вслепую наперерез женщине. Он задел ногой коляску, сказал:
— Извините, месье! — протянул руку и, нащупав клеенчатый капот, вежливо попросил: — Будьте добры, окажите мне небольшую услугу!
Молодая женщина ответила не сразу; вполне вероятно, что, вопреки его логическим построениям, она не приняла его за слепца. «Да, конечно», — наконец отозвалась она, чуть откатывая коляску назад и вбок, чтобы не наехать ему на ногу и идти дальше. Он пошел рядом, с закрытыми глазами, не отнимая руки от капота, и заговорил, как в воду бросился:
— Дело вот в чем, я, как видите, слеп. Пять минут назад я наткнулся на какие–то корочки — то ли удостоверение личности, то ли водительские права, и никак не могу разобрать, чьи они — случайного прохожего или моего друга, с которым я только что расстался. Мне не хочется лишать человека важного документа. Не могли бы вы описать мне лицо на фотографии, тогда я буду знать, как мне действовать. — Замолчав, он стал рыться в кармане, ища удостоверение со смутным чувством, что допускает какую–то оплошность.
— Да, конечно! — повторила, однако, молодая женщина, и он протянул документ в ее сторону.
Она взяла его, не останавливаясь, и они оба продолжали шагать, — вероятно, теперь она вела коляску одной рукой. Лежавший там ребенок, наверное, спал: за все это время он не проронил ни звука. А может, коляска была и вовсе пуста. Он сглотнул слюну, борясь с искушением открыть глаза.
— Вы ошибаетесь, месье, — сказала наконец молодая женщина, — это, скорее всего, ваше собственное удостоверение. Во всяком случае, на нем ваша фотография.
Он должен был предусмотреть это, он чувствовал, что в его уловке есть слабое место: разумеется, любой заметил бы, что на снимке изображен он сам.
Но, в общем–то ничего страшного в этом не было, он вполне мог ошибиться.
Правда, на фото у него не было черных очков. А кстати, ставят ли в документах пометку «слепой»?
— Вы уверены? — спросил он. — Мужчина на карточке — он с усами?
— Да, конечно, — ответила женщина, и он почувствовал, что она сует ему в руку двойную картонку в скользкой виниловой обложке.
— Но ведь у меня нет усов! — возразил он, идя ва–банк.
— Да нет же, есть!
Его пробрала дрожь; забыв обо всем, он открыл глаза. Женщина шла, катя перед собой пустую коляску и не глядя на него. Вблизи она казалась не такой уж молодой, как издали.
— Вы уверены, что на снимке я все–таки с усами? — спросил он внезапно осипшим голосом. — Присмотритесь как следует!
Он помахал было удостоверением перед ее лицом, пытаясь всучить ей документ, и женщина оттолкнула его руку и вдруг завопила:
— Хватит, отстаньте от меня, а то я позову полицию!
Он рванулся и побежал через дорогу, прямо на красный свет. Одна из встречи машин успела притормозить, едва не сбив его; он услыхал за спиной проклятия водителя и помчался дальше, до самой площади Республики, где ввалился в кафе и, задыхаясь, упал на скамью.
Официант вопросительно вздернул подбородок, и он попросил кофе.
Медленно приходя в себя, он переваривал услышанное. Значит, тот хорошо спланированный заговор, в который он не верил из–за трудности исполнения, сочтя его просто дурацкой шуткой, все–таки имел место. Он подробно восстановил в памяти свое недавнее приключение. Когда он возразил, что у него нет усов, женщина ответила: «Нет, есть!», вот только не знал, что она имела в виду — фотографию или его самого. Может быть, она приняла за усы двухдневную щетину, покрывшую его верхнюю губу? Или вообще плохо видит. Или все это ему померещилось, и он никогда не сбривал усов, и они по–прежнему красовались на своем месте — густые, ухоженные, — обманывая его трясущиеся пальцы и глаза, которые, стоило ему резко обернуться к зеркалу у себя за спиной, узрели там настороженное, зеленовато–белое лицо. Тут только он заметил, что на нем очки, снял их и принялся изучать себя при естественном освещении. Да, это он — небритый, все еще дрожащий, но он самый. Значит, в таком случае…
Судорожно сжав кулаки, он зажмурился как можно крепче, лишь бы погрузиться в темноту и покончить с этим мучительным, бесплодным метанием от одной догадки к другой. Как найти выход из этого адского круга, как вернуться к нормальной жизни? И все сначала, опять он испуганно взвешивает только что найденное преимущество, доказательство, которое позволит ему уличить… уличить кого?
Аньез? Но почему? Зачем она проделывала все это? Какая причина может оправдать подобную выходку, если не безумие, само по себе не нуждающееся в причинах или же имеющее свою, особую причину, которая, поскольку он–то не был сумасшедшим, ускользала от его понимания. «А Серж с Вероникой тоже хороши! — подумал он с яростью. — Аньез свихнулась, а они ее поощряют, идиоты чертовы!» Ну уж он им всыплет по первое число, чтоб неповадно было развлекаться такими выходками, которые способны загнать его жену в психушку!
Он разрывался между гневом и тошнотворно–сочувственной нежностью к Аньез, к бедняжке Аньез, к его жене Аньез, такой хрупкой во всех отношениях, и телом и психикой, которой угрожало безумие. Теперь, задним числом, ему открылся смысл всех ранних симптомов ее болезни: склонность к неуловимо тонкому коварству, преувеличенная тяга к абсурдным ситуациям, телефонный розыгрыш с замурованной дверью, история с радиаторами, раздвоение личности: с одной стороны, женщина, уверенная в себе днем, на людях, с другой — маленькая обиженная девочка, горько рыдающая по ночам в его объятиях. Как же он раньше не забил тревогу, не распознал эти начатки депрессии, эту неодолимую страсть верховодить!.. — а теперь поздно, она уже слишком глубоко увязла. Или, может, еще рано отчаиваться; может, его любовь, терпение и такт вырвут ее из когтей демонов безумия, — он сделает все, что в его силах, и вернет ее к нормальной жизни! Если нужно, решится даже, из любви к ней, на побои, как оглушают ударом по голове тонущего человека, который в панике мешает спасителю вытащить его на берег. Теплая волна любви затопила его душу, в которой теснились, одна ужаснее другой, метафоры, обличающие его в слепоте и безответственности. Приход Аньез прошло