— Но разве Комитет не боролся с инакомыслием?
БОБКОВ: Сейчас «скамейка инакомыслящих» получается уж очень длинная. Все были диссидентами! Но диссидент — это человек, который в силу своих убеждений или влияния на него выступал или действовал против конституционного строя. Эти действия подпадали под уголовный закон — в этой среде мы работали… Что касается инакомыслящих, у которых свой взгляд на какие-то проблемы — это нам меньше всего было нужно, никто их за мысли не гонял. Со многими мы находили общий язык, нам они рассказывали гораздо больше, чем они сейчас пишут.
ШАРАПОВ: Кстати, можно добавить, что Юрий Владимирович считал проявление иного мышления — но не «инакодействия»! — естественным для любого общества.
— Знакомый сотрудник КГБ рассказывал, что среди депутатов 1-го Съезда народных депутатов СССР он заметил как минимум пятерых своих бывших агентов. Естественно, это не были «крутые коммунисты» — скорее наоборот…
БОБКОВ: Не об агентах речь… Мы старались не причинить людям зла. Конечно, были какие-то огрехи, где-то можно было поступить по-другому, но, в конечном счете, работа отвечала требованиям Конституции и не была бесполезной.
— И все же, именно при Андропове заговорили о «всевластии КГБ»…
БОБКОВ: Всевластие? Учтите, Юрий Владимирович был абсолютно послушен партийным решениям и законам. Раз есть решение — согласен он с ним или не согласен (своего несогласия он никогда не проявлял), — он его выполнял. Без решения Центрального Комитета КПСС практически не предпринималась ни одна серьезная акция КГБ. К тому же, Андропов докладывал в ЦК только объективную информацию — даже если она, скажу так, была неприятна, невыгодна для КГБ.
— Разве Госбезопасность не контролировала партийные органы?
БОБКОВ: Категорически нет! Никто не имел права как-то внедряться, изучать ситуацию в партийных, комсомольских, советских и профсоюзных органах. Мы не имели права иметь агентуру в партийных газетах…
— Правильным ли было подобное «невнимание», если даже высокопоставленные чиновники потом вдруг заговорили о своем диссидентстве?
БОБКОВ: Спецслужба не должна работать против власти — и Юрий Владимирович строго следовал этому принципу.
Сейчас много говорят — и даже некоторые бывшие партработники — что КГБ их подслушивало, что в аппарате ЦК чуть ли не в каждой комнате стояла техника… Но был закон, а в КГБ — жесткий приказ: у кого ты можешь ставить технику. Не подлежали никакому слуховому контролю все партработники, начиная с райкома и выше. Так же и комсомольские, профсоюзные, советские работники. К ним с техникой никто не имел права входить. Не говоря уже о ЦК!
— Но тогда буквально все были уверены, что их подслушивают. Куда ни зайдешь — в редакцию, библиотеку, НИИ — «Тише! Нас слушают!!!».
БОБКОВ: Зачем их было слушать? Смешно… Стоит заметить, что право устанавливать технику было только у КГБ. Разрешение на прослушивание в отношении иностранца мог дать не ниже, чем начальник Главка, а в отношении советского гражданина — зам председателя КГБ. Больше никто не имел права разрешить! Если нарушались такие правила, это серьезно каралось…
— Так партработников ни при каких обстоятельствах нельзя было касаться?
БОБКОВ: Нет, бывало, когда мы вели разработку какого-то человека и в поле зрения попадал партийный работник. Чтобы внести ясность, мы должны были получить санкцию: в Москве — в ЦК, а на периферии — у первого секретаря обкома.
— Давали разрешение?
БОБКОВ: Да. Но надо было аргументированно доказать, что это серьезно…
— То есть определенное право на самостоятельность органы Госбезопасности имели? Или же, простите за штампы, вся их работа проводилась «под диктовку партии», а Андропов был «послушным исполнителем ее воли»?
ШАРАПОВ: Он неизменно повторял, что КГБ должен быть законопослушным органом. Так дело и ввелось. Но это вовсе не означает, что Андропов зажимал инициативу, что не ставил перед ЦК и Политбюро острых вопросов.
БОБКОВ: Вот всего один пример — в конце 1970-х через агентство «Рейтер» неожиданно прошли сообщения о создании в СССР «независимых профсоюзов»: их декларация, выступления лидеров. Стали смотреть, откуда это? Оказалось, что корреспондент встретил в районе Красной площади двух жалобщиков — один из Донецка, другой из Калининской области — те всего порассказали, а он досочинил'.. Но мы выяснили, что по Москве — из приемной ЦК в приемную Совмина, из Президиума Верховного Совета в редакцию «Правды» — ходят около 400 таких жалобщиков. Ходят годами — некоторые обивают пороги по три-четыре года…
Мы пригласили сотню жалобщиков в приемную КГБ, выслушали их, доложили Юрию Владимировичу. Он доложил в ЦК — и в итоге состоялось решение Секретариата. Дали двухнедельный срок… Через неделю все жалобы были удовлетворены. Все! Кроме, помнится, четырех…
— Что это были за жалобы, которые удалось разрешить?
БОБКОВ: По одному из случаев я сам звонил в Запорожье. Женщина, работала на заводе — пять человек детей — жила в 11-метровой комнате! Звоню начальнику Управления КГБ. «Вы знаете, у нас тут на жилье такие очереди…» «А что, у вас в Запорожье много женщин с пятью детьми?» — спрашиваю. На следующий день звонит радостный: «Обком дал квартиру, четыре комнаты!»
Разве нельзя было решить без того, чтобы ездить в Москву?
— Такая работа была разовым мероприятием?
БОБКОВ: Фактически, хотя мы «заразились» этим, отобрали еще сотню. Андропов опять подписал. Потом звонит: «Знаешь, ну тебя… Мне уже говорят: что это такое? Почему они в КГБ идут, а не в ЦК? Говорю: в ЦК они тоже известны. Нет, отвечают, хватит…» Но ведь для ста человек мы сделали, и они рассказали, где были! Так в народе формировался авторитет Юрия Владимировича.
ШАРАПОВ: Кстати, многие приходили в приемную КГБ, колоссальное число писем было от людей, которые искали правду, защиту от произвола и бездушия…
БОБКОВ: У Андропова было правило, что ни один запрос, ни одна просьба, заявление не должны остаться без ответа. Тебя могли не вздуть за какие-то чисто оперативные грехи, но за заявление… Это был жесткий принцип и о нем знали.
ШАРАПОВ: Не просто принцип, а это подход в работе с людьми. Мы говорили: власть служит народу. Вот тому наглядная иллюстрация.
— Считается, что Андропов, «набирая вес», всячески стремился удержать Брежнева на посту Генсека и содействовал окружению его «кремлевскими старцами», чтобы оказаться единственным кандидатом «на престол».
ШАРАПОВ: Не он решал такие вопросы. К тому же, зная щепетильность и порядочность Андропова, никак не могу с этим согласиться! Поэтому, наверное, Брежнев и ценил его, держал его на должности председателя КГБ, пользуясь той объективной информацией которую давал Юрий Владимирович. А он не подстраивал информацию под ту или иную личность, мнения и настроения…
— Но не возникла ли в конце жизни Брежнева определенная напряженность между ними — по поводу семьи Генсека?
ШАРАПОВ: Юрий Владимирович настолько деликатно, хотя и нелицеприятно ставил эти вопросы, не позволяя им распространяться в каком-то ином кругу, что Леонид Ильич, думаю, видел в нем человека, который сделает все лучше, честнее, чем кто-нибудь другой… И вообще, Брежнев своих соратников ценил по политическому подходу к делу. Выступления Андропова на Политбюро, на Секретариате носили конкретный, деловой характер — со знанием дела в любых вопросах, по которым он считал необходимым выступать. Поэтому Андропов и был поставлен на место Суслова. В роли второго лица в партии Юрий Владимирович оказался наиболее авторитетным и подготовленным человеком…
— Между тем сегодня можно прочитать, что Андропов был противником социализма и намеревался перевести страну на капиталистические рельсы.
ШАРАПОВ: Слова «гласность» и «перестройка» впервые употребил Юрий Владимирович! Гласность — чтобы люди больше верили в социализм, высказывали свои мнения, шире обсуждалось происходящее, чтобы демократия была. Перестройка — а не уничтожение социализма — чтобы он лучше стал…
БОБКОВ: По его мнению, страна должна была развиваться в русле марксистско-ленинской теории, следовать тому пути, который прокладывался через Октябрьскую революцию. Он был убежденный коммунист, убежденный ленинец. Хотя и критически относился к тому, как шла история нашего государства, к практике строительства социализма в СССР… Не в смысле отметания, а потому, что думал как это лучше можно бы сделать. Нередко от него можно было слышать такую фразу: «Вы мне говорили, что мы не то делаем. А есть ли еще какой-то опыт строительства социализма? Если нет опыта — обязательно будем шишки набивать. Мы же первые пошли по этой дороге».
У нас все лидеры, начиная с Хрущева, обещали возвратить страну к Ленину, но никто ничего реального не делал. Андропов обратился к роли закона стоимости при социализме. Вспомним, первый лозунг партии после Октябрьской революции: «Учитесь торговать». Это же и есть рыночная экономика…
ШАРАПОВ: Еще в КГБ Андропов много внимания уделял экономическим, социальным проблемам — и по долгу службы, и как кандидат, а потом и член Политбюро. Он был очень ответственный человек, и эти вопросы всегда его волновали. Став Генеральным секретарем, он сразу же начал выдвигать идеи о том, как улучшить жизнь, поднять производство, как сделать людей более заинтересованными в результатах своего труда.
Постепенно он выстраивал целую систему подходов к решению многих острейших задач, стоявших перед страной. Главным его выводом было — нужно ускоренно осуществить совершенствование всей политической и экономической системы, присущей тому конкретному периоду социализма.
— Однако его правление началось с облав по магазинам и пивным…
ШАРАПОВ: Кстати, первым обращением Андропова к народу было: «Давайте всем миром решать назревшие задачи, давайте работать так, как нужно, давайте наведем порядок и дисциплину». Он предупреждал, что нельзя выхолащивать, переводить идею сознательной дисциплины на мелочи — кто на сколько задержался, где кто перекурил. Но на местах, как у нас бывает, перестарались.