— А как вы узнали про штурм дворца Амина?
— Тут все было засекречено настолько, что даже посол не знал, что это была за стрельба… Все началось уже затемно, и звуки боя продолжались где-то два-три часа. Советские граждане, которые находились в Кабуле, лишь наутро узнали, что произошло. Это была спецоперация, которая была проведена успешно…
— Как вообще можно охарактеризовать тогдашнюю ситуацию в регионе!
— Это был декабрь 1979-го, в начале которого в Иране произошла Исламская революция, и американцы были выброшены с позором со всех позиций, которые они там завоевали. Пакистан уже тогда был союзником США, но до американских материальных и финансовых вливаний это был еще совсем не тот военизированный Пакистан, которым он стал впоследствии… В 1979 году американская мощь находилась не на земле, а на воде. Хотя американский флот был оснащен средствами нападения до предела, но все-таки флот — это не плавучий остров, а просто корабли, к тому же отделенные от Афганистана территориальными водами Индии, позиция которой всегда была более благосклонной в отношении СССР.
— Получается, США в этом регионе были тогда максимально ослаблены?
— Создалась уникальная ситуация — они не только были лишены плацдарма в чисто военном отношении, но еще и опозорены захватом американского посольства в Тегеране, публикацией всех секретных документов. Конечно, все это ослабило имидж американской мощи, хотя мощь была. И если бы наши войска действительно ограничились функцией защиты суверенитета Афганистана, то США было бы трудно что-то предпринять в ответ. Ведь для начала им надо было бы куда-то поставить ногу — найти сушу, с которой можно было бы действовать.
— То есть наша главная ошибка оказалась в том, что войска втянулись в боевые действия, чего делать было нельзя?
— Да, и такая точка зрения — не втягиваться в войну — была у Генштаба. Ее, в частности, отстаивал генерал Варенников. Я считаю, что перед ним надо просто снять шляпу или фуражку, потому как он, будучи главкомом Сухопутных войск, сумел доказать Горбачеву, у которого не было видения проблемы, что вывод войск — это единственная возможность для СССР. Что речи о достижении победы быть не может, потому что этого не может быть никогда. Думаю, Валентин Иванович рисковал своей карьерой, своей репутацией…
(25 декабря 2004 г.)
«Я сделал все что мог, чтобы спасти державу»
Наш собеседник: Владимир Александрович Крючков. Генерал армии. Руководитель советской разведки в 1974–1988 гг., председатель КГБ СССР в 1988–1991 гг.
— Первая моя встреча с Юрием Владимировичем Андроповым произошла в 1955 году в Москве, когда он пригласил меня, как будущего сотрудника посольства в Венгрии. Потом — уже в Будапеште, куда я прибыл на работу в октябре того же года. С тех пор 29 с лишним лет мы были вместе — ближе или дальше… Первые впечатления у меня были очень сильные. Сразу чувствовалось, что это человек с большим пытливым умом, огромным интеллектом. По поводу одной шутки он сильно рассмеялся, и я подумал, что так могут смеяться только искренние люди, чистые душой. По тому, как он интересовался моей семьей, я видел, что он еще и заботливый человек. Когда же по ходу нашей беседы он поговорил с кем-то по телефону, то я почувствовал, что это человек масштаба не только Венгрии…
— Какие качества вы назовете главными в его характере?
— Он полностью отдавал себя делу, работе, и других забот у него, казалось, не было. Не знаю, уделял ли он какое-то внимание своей семье… Он мог часами беседовать с товарищами, умел слушать, задавал вопросы, уточнял, сам наполняясь багажом знаний, и давал тому, с кем вел беседу, ориентиры того, чем следует заниматься. Это был человек очень широкой эрудиции. Случалось, что какой-нибудь специалист по тому или иному вопросу пытался подчеркнуть, что он здесь стоит выше, но Юрий Владимирович умел удивительно обозначать вопросы, которые углубляли тему и порой высвечивали, что на самом деле стоил его собеседник… Его подход даже к проблеме, которую он не знал, был настолько интересен, глубок и разносторонен, что люди понимали, что имеют дело с неординарным человеком. К тому же он всегда был сдержан, вежлив и тактичен. Не помню, чтобы он кого-то оскорбил, унизил. Правда, иногда он выходил из себя, но не по отношению к собеседнику, а по какой-то проблеме — и тут-то он давал волю своему красноречию. Он говорил: «Ну что ж, слов нормальных не хватает, перехожу на другой лексикон!»
— В 1956-м выработали в Венгрии. Как вы оцениваете тогдашние события?
— Кажется, мы не смогли понять, что это была первая серьезная попытка пересмотреть итоги Второй мировой! После нее прошло 11 лет, и думалось, мир должен идти по той колее, в которую вошел по ее результатам. Но мы этот момент упустили — ни советская, ни венгерская пропаганда ничего не сказали по этому поводу. Хотя выходец из одного графского семейства мне тогда так заявил: «Итоги войны были не во всем справедливы — вероятно, придет время их пересмотреть. Может быть, сейчас мы это начали». Я не придал этому должного значения… Народный строй тогда еще по-настоящему не утвердился, «бывшие» теряли силу и торопились что-то сделать, чтобы отвоевать утерянные позиции.
— Вы считаете, тогдашняя политика Советского Союза была правильной?
— Если бы мы потеряли позиции в Венгрии, потом еще где-то, то, думаю, что то, что произошло у нас в 1990-х годах, наступило бы значительно раньше. Говорить, что в Венгрии была революция — глубокая ошибка. Против народной власти, ее институтов поднялась сравнительно маленькая часть венгерского населения, а большая была за эту власть… Кстати, как председатель КГБ СССР, я хорошо знаю, что в 1990–1991 годах и наши люди не помышляли о том, чтобы уничтожить Советскую власть — об этом думала весьма небольшая часть населения. Когда я сравниваю то, что было в 1956-м в Венгрии и в 1991-м у нас, картина примерно та же: один процент ломает жизнь 99 процентам населения…
— Разве нельзя было обойтись без «силовогорешения»!
— Другого выхода не было. На пять дней в конце октября 1956 года наши войска ушли из Будапешта — и там были убиты сотни людей. Если бы произошла полная смена строя, думаю, что кровавых жертв было бы намного больше.
— Вы заговорили о крушении СССР. Считаете ли вы, что причиной тому стало так называемое перерождение партийной номенклатуры?
— Одной из причин. Нельзя сказать, что номенклатура в целом возглавила борьбу против Советской власти, против строя, того мировоззрения, которого мы придерживались. Но часть ее была в числе тех, кто разрушал государство, перерожденцев было немало: Горбачев, Ельцин, Яковлев, Шеварднадзе и другие, пониже рангом. Конечно, переродились они не за день и даже не за два года… Мы думали, что Советская власть будет существовать вечно, ей ничто не угрожает, а если кто-то только поднимет голову — его остановят. И мы освободили народ, трудящихся от задачи защиты Отечества, того строя, при котором он жил. Мы воспитали народ в таком духе, что он оказался ни идейно, ни политически, ни организационно неспособным защищать свою народную власть. Когда опасность возникла, люди подумали: «Верхи справятся! Все будет в порядке…» Не вышло!
— Считаете ли вы в этой связи правильным решение о запрете контроля КГБ над партийными органами?
— В принципе это было правильное решение — спецслужбы не должны стоять над обществом, хотя бы над какой-то его частью. Но совершена была другая ошибка: когда поступали сигналы, органы госбезопасности могли проверять рядовых граждан, принимать соответствующие меры. Но функционеры партийных, профсоюзных, комсомольских и некоторых других общественных организаций, начиная с любого выборного поста, были «неприкасаемы». Их проверку можно было начинать только с согласия верхов, а пока его получишь… Таким образом, из-за недостатков нашего законодательства значительная часть «функционеров» ушла из-под контроля, и именно в той среде рождались люди, которые после сыграли огромную роль в разгроме существовавшего строя.
— А кого можно было считать самым осведомленным человеком в СССР?
— Трудно сказать, смотря в чем. Помню, выступая на XXVIII съезде КПСС, я говорил: мол, нас обвиняют в том, что КГБ не все знает, не информирован, не туда смотрит… Нет, мы смотрим куда надо и видим многое, но не всегда можем сделать то, что нужно, — даже по отношению к тем, кто в этом зале сидит. Раздались одобрительные аплодисменты… КГБ был очень осведомленной организацией, и, пожалуй, ее руководитель вмещал столько информации, сколько может вместить мозг человека. Но…
— Сколько в СССР после 1945 года было разведок?
— Две: внешняя, которую потом стали называть внешнеполитической, и военная. Контрразведка использовала свои возможности для добычи информации разведывательного характера… Были небольшие разведывательные подразделения в некоторых других структурах органов госбезопасности. Но всю разведдеятельность координировали две организации: ПГУ в КГБ и военные разведчики в Министерстве обороны. Мои предшественники по линии разведки проделали огромную работу и создали такую базу, такую кадровую основу, которые позволяли нам решать задачи просто удивительного свойства! Если, допустим, переводить на деньги, то отдельные операции приносили нам даже не сотни миллионов, а миллиарды долларов дохода! Я считаю, что разведка была самым рентабельным хозяйством в нашей стране. Тратишь рубль, а получаешь тысячу и даже больше… Почему? Дело мастера боится!
— В числе ваших предшественников был и Лаврентий Берия…
— Я слышал от многих, кто работал с Берией, да и от Андропова, что Хрущев приписал ему много преступных деяний, которые он не совершал. Любой его проступок называли преступлением, а каждое преступление называли ужасным. Берия не был шпионом, это придумано. Думаю, Хрущеву нужно было во что бы то ни стало убрать его не только с политической арены — морально, психологически, но и физически. «Нет человека — нет проблемы». Кстати, это самый ошибочный тезис! Если нет человека — это еще булылая проблема. Идея забудется, проблема заглохнет, но человек обязательно всплывет, рано или поздно. Берия был способным организатором, и наиболее трудные дела Сталин поручал ему, это бесспорно. Он приложил руку к организации атомной промышленности, слыл среди ученых большим специалистом, даже не будучи образованным в этом вопро