Он также установил деловые отношения с немецкой фирмой «Нептун», производившей аккумуляторы для подводных лодок.
Через несколько месяцев Этьен прибыл за семьей в Москву.
Совсем не сложно подмечать чужие ошибки и предлагать постфактум правильные решения. Мы этим заниматься не будем и ограничимся изложением событий в форме рассказа Татьяны Львовны:
— Ехать мы должны были вместе с отцом, но жить отдельно от него, в Вене, куда он смог бы время от времени приезжать. Ситуация осложнялась тем, что мама не знала ни одного иностранного языка. Но, так или иначе, вопрос был решен. Мама имела паспорт гражданки Финляндии, и нашей «родиной» был Выборг, город на самой границе с Россией. Таким образом, наш русский язык получал естественное объяснение. Как же тщательно и терпеливо отец готовил меня к моей новой роли! Мама и я должны были свыкнуться со своими новыми именами Мария и Айно; мы должны были все время помнить о том, что малейший мой промах может стоить всем нам жизни...
Однако вряд ли можно было всего за несколько недель, если не дней, подготовить маленькую девочку к совершенно чужой для нее обстановке, предусмотреть все, с чем ей придется столкнуться уже в ближайшее время.
— В вагоне-ресторане сидящие неподалеку от нас пассажиры с удивлением повернулись на мой громкий возглас: «Ой, папа, смотри, они налили нам суп в чашки и еще туда яйцо бросили!»... А в Берлине, в гостинице, произошел еще один эпизод, который мог нам очень дорого обойтись. Я, как и отец, ужасно любила петь и распевала целыми днями. И вот однажды я бежала по коридору гостиницы и громко пела какую-то песню, которая заканчивалась словами «Ура, ура, Советская страна!». С этими словами я и влетела в наш номер... До сих пор помню побелевшие лица родителей, бросившихся ко мне. Мама, со свойственной ей горячностью, начала меня упрекать. «Надя, оставь ее, — сказал отец. — Она ведь еще ребенок»...
Вскоре Этьен перевез семью из Берлина в Вену, где Надежда Дмитриевна с дочерью поселились на съемной квартире. Лев Ефимович провел с ними несколько дней и уехал — попрощавшись, как оказалось, навсегда... Между тем жена Этьена очень скоро почувствовала, что ею интересуется контрразведка: за ней стали наблюдать на улице, а в доме вдруг начали появляться люди в штатском, выспрашивавшие о господине Корнере. Надежда Дмитриевна не без труда сумела встретиться с представителем Разведупра, сообщила о происходящем и получила приказ немедленно возвращаться в Москву. Тут уже никаких возражений с ее стороны не последовало.
— Меня до сих пор не оставляет мысль, — говорит Татьяна Львовна, — что, может быть, наша неудачная жизнь там в какой-то мере способствовала тому, что отец был заподозрен в принадлежности к иностранной разведке...
Семья уехала, а Этьен продолжил свою работу в Италии в качестве руководителя миланской резидентуры.
Официально он считался представителем ряда австрийских, немецких и чешских фирм, производящих вооружение — в том числе и вышеупомянутого «Нептуна». На связи у резидента было девять агентов, по крайней мере именно так впоследствии установил суд. Однако думается, что вряд ли итальянской контрразведке удалось проследить и установить все контакты Этьена.
О результатах работы разведчика можно судить на основании следующего официального документа; «Только в течение 1931-1932 гг. миланской резидентурой были направлены в Центр 192 информационных донесения и документа, раскрывающих планы фашистского руководства Италии. Сотрудниками резидентуры были добыты чертежи опытных самолетов СК-30, СК-32 (истребители), самолета «Капрони-80», опытного бомбардировщика-гиганта ВЕС, подробные чертежи авиамоторов АЗОР, А5-5, документы по технологии и организации литейного производства, чертежи и описания подводных лодок, различных видов стрелкового оружия и много другой ценной технической документации». К этому перечню можно добавить полученную информацию о корабельных пушках и приборах центрального управления артиллерийским огнем на боевых кораблях, а также то, что до 70 процентов полученных от Этьена документов являлись, по внутренней классификации Разведупра, «ценными» и «весьма ценными».
Официально известно, что Маневич был арестован по доносу провокатора, но вряд ли все произошло столь однозначно. Иностранец, особенно работающий с разного рода секретной информацией, всегда вызывает повышенный интерес специальных служб. Внимание итальянской контрразведки Этьен ощущал постоянно, а вскоре это начало его серьезно беспокоить.
25 марта 1932 года Лев Ефимович сообщал в Центр; «Считаю опасным для организации мое излишне долгое пребывание здесь... Уже не один раз я сталкивался на работе с довольно серьезными неприятностями. Двое из числа тех, кого я пытался втянуть в антифашистскую работу, не оправдали доверия. Не нужно понимать меня так: грозит какая-то конкретная и немедленная опасность. Может быть, такой опасности нет, по крайней мере я ее не чувствую. Но зачем ждать, чтобы опасность, всегда возможная, обернулась бедой?..»
«Опасность, всегда возможная» — это одно из непременных условий работы любого разведчика, та особенность профессии, с которой всегда следует считаться. Чувствуя нарастание такой опасности, Маневич не требовал разрешения немедленно все бросить и эвакуироваться, но просил, чтобы ему подготовили и прислали преемника — человека, которому он бы мог передать все свои дела и связи.
Однако найти равноценную замену Этьену было непросто, о чем ему откровенно сообщили из Центра в ответной радиограмме: «Сам понимаешь, как нелегко подыскать подходящего, опытного человека, который мог бы тебя заменить. Поэтому с отъездом придется некоторое время обождать. Мобилизуй все свое терпение и спокойствие».
Пришлось «мобилизовывать», о чем Маневич докладывал в Центр через полтора месяца: «/Со мне вернулось равновесие духа, работаю не покладая рук... Мне обещали прислать замену месяца через два. С тех пор прошло четыре месяца, но о замене ни слуху ни духу. От работы я бежать не намерен, остаюсь на своей бессменной вахте. Этьен.
Можно сказать, что эти слова — насчет «бессменной вахты» — оказались пророческими. 25 августа Маневичу сообщили о подготовленной замене, но встретиться со своим преемником ему уже не было суждено...
Он был арестован 3 октября — взят с поличным во время встречи со своим агентом, перевербованным контрразведкой. Пакет с секретными чертежами стал весомым доказательством его «шпионской деятельности». Секретные документы были найдены и дома, однако господин Корнер упорно утверждал, что все объясняется его работой патентоведа, что он увлекается авиацией, что ему необходимо повышать свои технические знания. Отношение к какой-либо разведке он категорически отрицал, никаких лишних имен не называл, а на предложение признать свое советское гражданство отреагировал как на грубую провокацию. Тем самым он не дал противнику возможности развернуть большое «шпионское дело» против Советского Союза, что, несомненно, помогло бы в последующем «идеологическом обосновании» агрессии.
Избранной тактике Этьен оставался верен до самого конца следствия, а потому обвинительный приговор, вынесенный ему фашистским Особым трибуналом, был сформулирован оригинально:
«С целью военного шпионажа он получал сведения, запрещенные соответствующими властями к опубликованию. Сведения эти могли ослабить военную мощь государства и его военного союзника...
Точное установление личности Альберто Корнера не интересует трибунал. Для Особого трибунала достаточно того факта, что личность, привлеченная к суду, является той самой личностью, которая действовала совместно с другими обвиняемыми. То, что Альберто Корнер иностранец, — несомненно, а кто он по национальности — не имеет значения при оценке содеянного преступления. Следственная комиссия полагала, что Корнер работал в пользу Советской России. Трибунал не считает, что он должен при вынесении какого-либо суждения исходить из задачи определения государства, в пользу которого велись шпионские действия...»
Впрочем, для итальянской контрразведки и без точных доказательств вопрос был ясен, поэтому наказание было установлено максимальное: Альберто Корнер был приговорен к 16 годам тюремного заключения. Это был 1933 год, так что на свободу он мог выйти только в 1949-м, к своему 60-летию. Перспектива безрадостная, однако Этьен заботился не о себе, а об интересах дела, о товарищах и соратниках, интересах своей страны. Благодаря твердой его позиции из девяти агентов, задержанных по его делу, осуждены были только двое. Каждый — к двум годам. Все прочие привлеченные к суду по его делу лица были из-под ареста освобождены.
Лев Ефимович, отныне превратившийся в заключенного № 2722, был отправлен в тюрьму Кастельфранко-дель-Эмилия, бывшую пограничную крепость в 13 километрах от Модены.
Конечно, Маневич предполагал, что руководство Разведупра сделает все возможное для скорейшего его освобождения. И действительно, такие планы разрабатывались — вплоть до попытки отбить заключенного при поддержке участников антифашистского сопротивления. Есть даже свидетельства, что Этьена уже ждали в Москве. Большим препятствием оказалось также плохое физическое состояние Маневича, больного туберкулезом.
Между тем, как отмечено в официальных документах, «путем амнистии удалось сократить срок его заключения с 16 лет до 6». Но ведь и контрразведке не хотелось выпускать «перспективного» узника (должен же он, в конце концов, «расколоться»!) из своих рук. Реально амнистия распространялась не на политических заключенных, а только на «уголовный элемент». Поэтому в октябре 1937 года Корнер был передан итальянской спецслужбе, которая могла держать государственных преступников в заключении практически бессрочно.
В романе «Земля, до востребования» рассказывается о том, как находившийся в заключении Этьен собирал через других заключенных — в основном рабочих-коммунистов, трудившихся на оборонных заводах, — ценную военнотехническую информацию и по нелегальным каналам передавал ее в Центр.