Сам Пономаренко так вспоминал тот эпизод своей биографии: «Нас встретил первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии А. А. Волков. Оказалось, съезд уже закончил работу. Новый состав ЦК и ревизионная комиссия избраны, но объявление результатов голосования отложено до вечернего заседания. Вечером на этом заседании с короткой речью выступил А. А. Андреев: «Центральный комитет ВКП(б) считает, что Волков не справляется со своими обязанностями. Товарищ Волков человек честный, ему не предъявляется никаких обвинений, но ЦК считает необходимым его заменить. ЦК ВКЩб) рекомендует вам ввести в состав ЦК партии Белоруссии товарища Пономаренко П. К., молодого работника, хорошо зарекомендовавшего себя на работе в отделе руководящих органов ЦК ВКП(б). Если есть к нему вопросы, он на них ответит».
Разумеется, желающих расспрашивать будущего нового лидера не нашлось. Открытым голосованием Пономаренко избрали членом ЦК, а 19 июня на пленуме ЦК — первым секретарем.
«Дураков у нас еще много»
В 1938 году, после постановления январского (1938) пленума ЦК «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляции исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков», «чистки» в партийном и государственном аппарате постепенно пошли на убыль. Однако, как вспоминал вышеупомянутый Чуянов, тогда во многих местах продолжались репрессии под девизом борьбы с «неразоружившимися врагами партии и народа». В хозяйственных и партийных органах по-прежнему царила удушливая атмосфера клеветы, нашептывания и доносов, чем умело пользовались разного рода карьеристы, авантюристы и прочие негодяи, стремившиеся устранить конкурентов и сделать себе карьеру на репрессиях.
Сталин, решив задачу устранения своих политических противников в партийном руководстве, был заинтересован в свертывании репрессий, которые стали мешать ритмичной работе партийно-государственного аппарата, но запущенную им самим машину репрессий остановить уже было крайне сложно, особенно в регионах.
В подтверждение этого суждения можно сослаться на воспоминания Артема Сергеева, воспитанного в семье Сталина (его отец трагически погиб вскоре после Гражданской войны). Он утверждает в своих воспоминаниях «Беседы о Сталине», что направление Пономаренко в Белоруссию было напрямую связано с обеспокоенностью вождя бесконтрольностью местных органов НКВД, которые все больше действовали автономно. Кстати, в мае, за месяц до прибытия в Минск Пономаренко, там заменили главу республиканского НКВД — вместо Бориса Бермана им стал Алексей Наседкин, призванный «оптимизировать» аресты.
В трактовке Артема Федоровича Сергеева это выглядело так: «Это было в 1938 году. Иосиф Виссарионович дал ему четкие указания: прекратить репрессии. Сталин сказал: «Чего они добиваются? Что им нужно? Там так много людей пострадало, и до сих пор репрессии продолжаются. Уже был пленум ЦК партии по этому вопросу (пленум проходил в январе 1938 года). А они не унимаются. Поезжайте, наведите порядок — остановите репрессии».
Пономаренко спросил: «А как это сделать?» Сталин посоветовал: «Идите в тюрьму. Берите дела, знакомьтесь с ними, вызывайте осужденного, выслушайте его и если считаете, что он осужден незаслуженно, то открывайте двери, и пусть идет домой».
Пономаренко ответил: «Но, товарищ Сталин, там местные органы и разные ведомства могут быть недовольны моими действиями и воспротивиться». Сталин подтвердил, что, конечно, не для того они сажали, чтобы кто-то пришел и выпустил. Но ведомств много, а первый секретарь ЦК один. И если не поймут, поясните им это. От того, как вы себя поставите, будут зависеть ваш авторитет и успешность работы.
Пантелеймон Кондратьевич по прибытии на место, как и посоветовал Сталин, пошел в тюрьму, запросил дела. И стал осужденных вызывать к себе по одному. Ну вот такие, например, были заключенные. В деле одного говорится: «Неоднократно нелегально переходил государственную границу». Да, формально — действительно. Поскольку, когда в 1920 году произошел передел границ, белорусское местечко оказалось разделенным на польскую и нашу части. Семьи некоторые даже оказались разделены. Этот в то время осужденный гражданин гнал хороший самогон. А на польской стороне — сухой закон. За самогоном к нему приходят с польской стороны...
Пономаренко, выслушав, ему говорит: «Иди домой. Прямо из кабинета — свободен». А мужик отказывается: «Как это иди? До дома далеко, мне надо сначала свою пайку получить. А это будет завтра утром. Что я, до деревни голодным должен добираться? Нет, я подожду пайку».
Ушел, когда получил свою пайку.
Еще один сиделец. Поэт. Написал поэму «Сталин». Начинается первая строка со слова на букву «В», вторая — на «О», третья — на «Ш». В результате — акростих, получается: «Сталин — вош». Пономаренко отпускает его и говорит посадившим: «Вы — неграмотные люди. «Вошь» пишется с мягким знаком».
В итоге почти всех отпустил. Конечно, в местных органах и ведомствах были недовольные — это была их работа. Но Пантелеймон Кондратьевич сказал: «Решайте, по какую сторону тюремной стены вам больше нравится». Недовольные, видимо, быстро поняли, что это не острословие, а предупреждение, и все пошло как надо.
Когда Пономаренко докладывал об этом на Политбюро, Сталин сказал: «Передайте товарищам наше сочувствие, а поэту скажите, пусть и о тараканах не забывает. Дураков у нас еще много».
Истины ради следует сказать, что аресты в Белоруссии при Пономаренко не прекратились. Но, как справедливо указал один из исследователей жизненного пути Пономаренко, если бы в то время в Белоруссии не «приходили» за другими, то «пришли» бы за самим Пантелеймоном Кондратьевичем, который в меру возможности пытался уменьшить масштаб репрессий.
Из справки, подготовленной республиканским НКВД для Пономаренко, следует, что с 1 июня по 1 сентября 1938 года в Белоруссии было арестовано 6530 «врагов народа». Любопытно название самого документа «Статистические данные репрессированных шпионов, диверсантов и повстанцев польской, латвийской и немецкой разведок». Интересен социальный статус арестованных: среди них кулаков — 1844, колхозников — 1762, единоличников — 640, служащих — 1268, инженеров и научных работников — 16, рабочих — 424, рабочих совхозов, МТС и МТМ — 50, техников и мастеров — 20, кустарей — 227, служителей культа — 7, домохозяек — 48, без определенных занятий — 192, домработниц — 32. Арестовано было также перебежчиков — 610, дезертиров польской армии — 84, бывших царских офицеров — 163, добровольцев белых армий — 118, бывших контрабандистов — 579, членов «католического костельного актива» — 778.
Пономаренко, безусловно, понимал, что большинство арестованных никакими «врагами народа», а тем более латвийскими или иными шпионами не являются. В июле 1939 года в письме заведующему отделом ЦК ВКП(6) Георгию Маленкову Пантелеймон Кондратьевич откровенно указал: «Особенно массовый характер имело создание провокационных дел против советских и партийных руководителей в конце 1937 года и начале 1938 года. Были исключены из партии и по провокационным материалам арестованы руководители парторганизаций Белыничского, Руденского, Сенненского, Березинского, Червенского, Си-ротинского, Кормянского и ряда других районов. В течение второй половины 1937 года и начала 1938 года по прямому заданию руководства ЦК КП(6) в Белоруссии широко развернулись так называемые показательные процессы над районными руководителями. Арестовывались агрономы, директора МТС, заведующие райзо, райуполнаркомзаги, научные работники. Всякая ошибка или неудача в практической работе влекла за собой обвинение во вредительстве, шпионаже, диверсии и вызывала репрессии...»
Время было жестокое, и идти против его течения было бы самоубийственным. Поэтому неудивительно, что Пономаренко был вынужден играть по не им установленным правилам. Приходилось и ему ставить свою подпись на «расстрельных списках». В августе 1938-го он даже направил Сталину телеграмму с просьбой увеличить для Белорусской ССР квоту по «первой категории» (расстрел) на две тысячи человек, по «второй» (тюрьма или лагерь) — на три тысячи. Известно и его выступление в Гомеле 8 июля 1938 года, в котором он требовал решительно решать задачу по «выкорчевыванию врагов».
Но, повторим, имеющиеся факты позволяют утверждать, что Пономаренко пытался ограничить масштабы «чисток». Так, он потребовал от руководителя республиканского НКВД Наседкина — о чем тот позднее письменно доложил новому главе НКВД СССР Берии — отстранить от выполнения служебных обязанностей всех работников, которые принимали участие в избиениях арестованных. Но от этой идеи пришлось отказаться: Наседкин объяснил первому секретарю ЦК, что «если пойти по этому пути, то надо 80 процентов всего аппарата НКВД БССР снять с работы и отдать под суд».
К концу 1939 года Сталин и сам все больше понимал, что с репрессиями он «перегнул палку». В декабре, как вспоминал позднее Пономаренко, он докладывал вождю в Москве о ситуации в Белоруссии и затронул вопрос о «нарушениях социалистической законности». Сталин подошел к нему и вдруг сказал с горечью, как бы оправдываясь: «Люди на руководящие посты попадают случайные, выслуживаются как могут. А партия — единственное ведомство, которое должно наблюдать за работой всех, не допускать нарушений. Вы представляете в Белоруссии силу, выше которой ничего нет. Вы можете в любое время поднять трубку телефона и сказать мне, с чем или с кем вы не согласны. У вас неограниченные полномочия. Надеюсь, вы меня правильно поняли ?»
В 1939 году Пономаренко избрали членом ЦК ВКП(б), тогда же ему по должности пришлось стать членом военного совета Белорусского военного округа и принимать участие в руководстве войсками, вошедшими на территорию Западной Белоруссии. А в июне 1941 года он вместе с командованием округа испил до дна горькую чащу жестокого поражения советских войск. Но в отличие от военачальников, попавших под расстрел, судьба его хранила. Очевидно, Сталин считал, что за разгром войск и сожженные на белорусских аэродромах самолеты должны ответить военачальники, не сумевшие организовать отпор агрессору.