Хэл и Джейс живут неподалеку, на Седьмой авеню, в собственной квартире с гостиной и окнами в сад. Правда, Джейс дома нет, зато ужин есть – мясо в остром соусе. У Джейс тоже позднее совещание на работе. Когда ужин съеден, а дети отправлены смотреть телевизор, Лили с Хэлом остаются на кухне вдвоем. Он протягивает ей банку пива. Холодного. Они долго молчат. Хэл стоит возле раковины, на нем холщовые штаны и футболка, а Лили смотрит куда-то в пространство, чтобы не видеть фотографий на холодильнике. Надо мыслить логически. Но в голову приходит лишь: только не это, я не стану одной из тех женщин: средний возраст, горе, вожделение; не должно возникать таких желаний сразу после смерти близкого человека… Он касается ее уха, его пальцы пробегают по всем изгибам, спускаются ниже, на шею, в ямку между ключицами, и замирают там, где бьется пульс. Лили одной рукой держит пиво, вторая рука в кармане джинсов, Лили ждет прикосновения его губ, отвечает на него, чувствует застрявший в горле безмолвный стон и сдается… Они целуются так, как Лили не целовалась уже давно, неловко, влажно, жадно. Его рука у Лили под рубашкой. Хэл высвобождает из лифчика ее грудь. Рука Лили уже не в кармане, она скользит по его телу. Как будто они подростки, сбежавшие с уроков за город, целуются, гладят и ласкают друг друга, и каждое прикосновение обжигает и оставляет пылающие следы. Они не открывают глаз, за городом темно, только прикосновения и никаких звуков, ведь где-то рядом дети… А потом все прекращается. Дети, досмотрев серию, несутся к Лили и Хэлу, требуя десерт.
– Квартира 5, – говорит ей швейцар на следующий день. И добавляет:
– Мэм?
Лили кивает и идет к лифту. Она знает, что сама хотела прийти. Столько сил приложила. Но сегодня пустота особенно сильна. Она сидит у Лили в груди. Уходи, говорит пустота. Прочь из Верхнего Ист-Сайда, где живет Вивиан Барр; ступай мимо похожих на капусту кустов, между деревьями с маленькими заборчиками вокруг них. Садись на обратный поезд. Езжай домой и забирайся обратно в кровать.
Лили нажимает на кнопку лифта и едет наверх.
– Добро пожаловать.
Справа от Лили в дверном проеме стоит Вивиан Барр в платье с поясом и туфлях из оранжевой замши на каблуках. При виде нее Лили сразу чувствует неловкость: на ней шерстяная юбка и свитер с воротником-хомутом, симпатичные, но все же… Одна ее подруга называет такие воротники «новой заменой бабкиным кофтам», а Лили взяла и пришла в этом свитере в гости к женщине намного старше, одетой, несмотря на возраст, в платье с вырезом и туфли на каблуках.
– Иди, Джорджи, – добавляет Вивиан Барр, и Лили беспокоится, что ее с кем-то перепутали. Но тут в дверях появляется маленькая собачка и обнюхивает сапоги Лили.
– Впустим ее? – спрашивает Вивиан Барр.
И собачка, как ни странно, кивает.
Квартира, как Лили и предполагала, внушительная, но не очень большая. Высокие потолки, богатая лепнина. Гостиная, коридор с картинами, компактная кухня, соединенная аркой с обеденным зальчиком с темными стенами. Какой-нибудь бруклинский дизайнер назвал бы этот цвет: «грязное олово». Но здесь оттенок пришелся к месту. На столе из красного дерева – две плетеных подставки, и на каждой десертная тарелка, блюдце и чайная чашка. Подоконник занимает раскидистый цветок, который ловит жидкий полуденный свет, проникающий в окно квартиры. Очень уютно. В другой период жизни Лили чувствовала бы здесь умиротворение, сейчас же ей хочется включить свет. Хочется, чтобы вместо чая был обед, а вместо тишины – музыка.
Закипел чайник, и Вивиан Барр ушла на кухню. Лили неловко застыла в арке, не смея ни войти, ни выйти. Вивиан Барр хозяйничает с поразительной ловкостью. Повязывает передник, достает из ящика щипцы, закрывает ящик, открывает духовку. Тянется вниз и вдруг, пошатнувшись, начинает падать вперед.
Может быть, Лили это только кажется, ее восприятие искажено привычкой вечно ждать, что Рут вот-вот упадет. Однако, не успев остановить себя, она хватает Вивиан Барр за плечо и, даже осознав свою ошибку, не отпускает, словно пытается не дать ей упасть головой в духовку и в то же время делает вид, что не прикасается к ней.
Вивиан Барр не собиралась падать. Она выпрямляется, убирает тонкое, острое плечо из-под руки Лили и кладет на блюдо две булочки.
– Я каждый день подбираю неприятности Джорджи, – говорит она, не глядя на Лили.
– Да, конечно. Извините.
Вивиан Барр протягивает Лили блюдо, наливает в чайник кипятка, достает из ящика подставку и выходит из кухни.
– Впрочем, мне стоило бы перейти на более практичную обувь, – добавляет она.
– Нет, что вы! – восклицает Лили и идет следом. От страха она встрепенулась, и пустота ушла. – Нет! У вас прекрасные туфли.
Вивиан Барр разливает чай. Все на столике очень гармонично сочетается, от чайника до сахарницы.
– Надеюсь, вы любите «Дарджилинг», – говорит она.
Лили уверена, что обидела ее, а себя выставила подлизой или снисходительной, а может, и то и другое. Поэтому продолжает:
– Знаете, я у мамы в шкафу нашла очень красивые туфли на каблуках. Черные, с золотыми каблуками. Я о них и знать не знала.
– Роже Вивье? – спрашивает Вивиан Барр, расправляя на коленях салфетку.
– Не знаю.
– Помню, у нее была пара от Роже Вивье. Можете поставить булочки.
Лили ставит блюдо с булочками на стол.
– Пахнут изумительно.
– Из «Левэн», – отвечает Вивиан Барр. – Мои любимые. Чтобы не ждать, нужно приходить к семи, нам с Джорджи это не трудно.
Лили тоже кладет себе на колени салфетку и ждет дальнейших указаний. Уже можно взять булочку? Отхлебнуть чай? Вивиан Барр сидит без движения, взгляд устремлен на чайник, руки на коленях. Она что, молится? Не похоже. Сложно представить, чтобы Рут сблизилась с такой непостижимой личностью, хотя Вивиан, конечно, могла измениться. Даже должна была. Из тех немногих статей, что Лили сумела откопать, используя свои навыки проведения исследований (все еще вполне приличные), она выяснила, что Вивиан Барр в молодости экспериментировала с наркотиками и лесбийским сексом. После какого-то нервного срыва ее положили в знаменитую больницу «Фэйнрайт». Впрочем, не похоже, чтобы эти россказни имели отношение к женщине, которая сидит перед Лили и другими серебряными щипчиками, поменьше, перекладывает булочку с блюда на тарелку Лили. Из-за этой церемонности кажется, что она старше Рут. Вивиан кладет щипцы на специальную тарелочку для щипцов и поднимает взгляд на Лили (впервые с момента их встречи). В скудном освещении зрачки у нее удивительно яркого зеленого цвета.
Вивиан говорит:
– Я не спала с вашим отцом. Полагаю, вы пришли об этом узнать.
Лили не готова к такому повороту, теряет дар речи и не в силах сказать «нет» (хотя более честным было бы сказать «да», ведь она пришла и за этим тоже), поэтому одновременно качает головой и кивает, как игрушечная собачка, и намазывает булочку маслом. Вивиан Барр не знает, что Лили едва ли стала бы ненавидеть и осуждать ее. В глубине души Лили даже хотелось бы, чтобы между Вивиан Барр и ее отцом что-то было, ведь теперь и сама Лили виновата. Хоть Джейс не ее подруга, она и не посторонний человек. Хоть Лили и не спала с Хэлом, они вроде как соблазнили друг друга. Покидая с девочками дом Джейс прошлой ночью, Лили от стыда смотрела исключительно себе под ноги.
– Розмари была моей лучшей подругой, – говорит Вивиан Барр, словно в ответ на мысли Лили.
– Вы не пытались ей сказать?..
– Конечно, пыталась.
– Она не поверила?
– Я не знаю. Она разозлилась. И у нее случилось горе.
– Выкидыш. Мне братья рассказали.
Вивиан Барр кивает.
– Я была занята собой. С трудом понимала, что происходит. Но я видела, как ей плохо. Да и не обязана она была мне верить.
– И вы просто уехали?
– Она меня выгнала.
– И отца выгнала. Пару лет спустя.
– Охотно верю. – Вивиан Барр неторопливо пьет чай, потом добавляет:
– Со мной она, конечно, обошлась деликатно. В этом была вся Розмари.
Лили вдруг становится неприятно, как легко Вивиан Барр говорит о ее отце и то, как она говорит «Розмари», словно подмигивая. Будто Лили должна понимать, будто она тоже знала Розмари. Конечно, она знала про Розмари, про ее существование, но, как и остальные «до» – маму до принятия иудаизма, до развода, до того, как она бросила шить и начала курить, – Лили, младшая из троих детей, почти не помнит. Если она и думала о Розмари, то скорее как о дальней родственнице. Или о привидении. Лили вообще редко о ней вспоминала. Настолько редко, что назвала старшую дочь Рози! Похоже, Рут и сама не вспоминала о Розмари или делала вид, потому что не возражала против такого имени. Лили осознала это только утром в день похорон, когда перечисляла раввину имена членов семьи, а раввин спокойным голосом заметила: «Рози… Интересно, вы, наверное, знаете, что у евреев не принято давать детям имена в честь живущих родственников». Лили едва не ляпнула единственное, что пришло в голову: «Ну, теперь она умерла». Так ничего и не сказала. И сейчас не может сказать Вивиан Барр: «Перестаньте называть маму Розмари».
– Какая она была? – спрашивает Лили вместо этого. – Когда вы познакомились.
– Нам было по четыре года, дорогая. Я уже не помню.
– А ваше первое воспоминание о ней?
Вивиан Барр смотрит на булочку, оставшуюся на блюде.
– Что ж… Я помню, как нас учили ходить под парусом. В семь лет или в восемь. И ваша мама… ее буквально пришлось тащить на причал силой. Она так кричала. От страха. Матери пришлось передать ее учителю, из рук в руки, а учителю пришлось держать, пока мы не отчалили. Потом она вцепилась в одну из скоб и начала сползать за борт. Учитель ее поймал, конечно. Помню, как он пытался разжать ей руки… Не ругал, хотя и сам перепугался. Он тоже был совсем ребенок, лет шестнадцати, наверное.
– Какой ужас, – вздыхает Лили.
– Не знаю. – Не сводя глаз с булочки, Вивиан Барр берет ее руками, отламывает кусок и трясет им, пока не появляется Джорджи, чтобы угоститься. – Розмари это быстро забыла. И знаете? Через год она единственная из нас участвовала в парусной регате. Стала в итоге лучшей в классе, даже лучше мальчиков. И самой бесстрашной.