Вот и весь ее опыт с мужчинами. Два случая, сорок два года.
Кейт не могла сказать об этом Дэвиду.
Его объятья стали крепче и настойчивее, а пальцы теребили «молнию», пока не расстегнули. Кейт вывернулась из узкого синего платья – возможно, не так изящно, как хотелось бы. Дэвид стащил свитер через голову. На ближайшие час-полтора одежда – лишнее.
Кейт глубоко вздохнула, и Дэвид остановился:
– Всё в порядке?
Кейт помнила железное правило, словно на камне высеченное в любом психологическом руководстве для желающих найти свою вторую половину, – никакой интимной близости на первом свидании, ни даже на втором. Доступность женщины отталкивает мужчину, и связь обрывается, не успев окрепнуть. И все-таки Кейт полагала, что представляет собой особый случай и общие стратегии здесь не годятся. Если мужчины отказываются назначать второе свидание, ждать третьего тем более не имеет смысла. Лучше взять сразу все, что можно. Или же не брать ничего, если парень совсем безнадежен.
То утро после рождественской вечеринки с коллегами убедило ее, что быть невзрачной тихоней грустно и неприятно, но куда хуже проснуться рядом с мужчиной, к которому не испытываешь ничего, кроме отвращения.
Дэвид был другим. Кейт находила его не только привлекательным, но и добрым, чувственным, понимающим. Он назначил ей встречу в пабе, а потом еще напросился на сегодняшний вечер. Считая первый разговор в его квартире, это было третье свидание. Следовательно, Кейт не нарушала никаких правил, какими глупыми бы они ей ни казались.
Она не ответила Дэвиду, просто спустила колготки и осталась в одних трусах и бюстгальтере. Дэвид снял джинсы. Они стояли на коленях друг против друга, чувствуя, как их тела наполняются теплом, а мышцы напрягаются. Кейт поняла, что Дэвид тоже волнуется, не одна она. Он хотел, чтобы все прошло безупречно.
– Из этого не может получиться ничего плохого, – шепотом успокоила его Кейт. – Расслабься.
Он обнял ее, и Кейт с головой накрыла волна тепла. Впервые в жизни она поняла, что значит желать мужчину. Впервые в жизни трезвый мужчина воспылал к ней страстью, и она спрашивала себя, чем это может закончиться.
Он явно знал, что делает.
Какие холодные выходные… Нечасто здесь выпадает такая осень. Обычно ноябрь мягкий, хотя и влажный. Снега не бывает, или же его покров настолько тонок, что скорее походит на иней. Так или иначе, обычно не раньше февраля. Но в этом году уже морозно и пахнет снегом. Может, у нас будет белое Рождество. Все встало с ног на голову, хотя какое это имеет значение…
Я только думаю, достаточно ли топлива в пропановом обогревателе в комнате Мэнди. У нее довольно большая комната, выложенная плиткой. Кафель плохо сохраняет тепло, насколько мне известно. Сейчас около полудня. Я обычно долго сплю по воскресеньям, а потом завтракаю в одиночестве.
После завтрака я думаю о том, стоит ли ехать к Мэнди. Честно говоря, не хочется. В прошлый раз она вела себя ужасно, и вообще с ней, похоже, кончено. Это рекорд, остальные испытывали мое терпение гораздо дольше. Но то были девочки из хороших семей, и в них не было агрессии. Правда, они постоянно ныли, чем в конце концов меня и разочаровывали. Но Мэнди… ее ярость, злоба… Как можно строить отношения?
Наконец около половины четвертого я беру себя в руки. Погода склоняет к тому, чтобы остаться дома, зажечь камин и выпить горячего чая. Вместо этого мысль о тепле заставляет меня надеть ботинки, пальто и шарф. Нужно проверить, работает ли пропановый обогреватель у Мэнди. И она наверняка хочет есть и пить. В последний раз продукты и воду ей приносили в четверг. Меня мучает совесть. Я заставляю Мэнди так долго ждать и намереваюсь заставить ждать еще дольше… Ни с одной из девушек мы не достигали этой точки так рано. Обычно начинается с того, что мне все меньше хочется их видеть. Визиты становятся реже и даются все тяжелее, пока наконец не наступает момент, когда я просто не могу заставить себя это сделать. И это значит, что я больше ничего не чувствую к этой девушке.
Я беру бутылку минеральной воды и достаю из морозильной камеры на кухне завернутый в полиэтиленовый пакет сэндвич с чеддером и помидорами. К тому времени, как я туда доберусь, он успеет оттаять. Я включу отопление в машине.
Всё, пора. В машине настроение поднимается. Не дело дни напролет сидеть в квартире. От этого становишься ленивым, быстро устаешь, и в голову лезут разные мысли. День пасмурный, но по-своему красивый. Море аспидно-серое, как и небо, на его фоне колышутся бледно-желтые остовы травы. Облака громоздятся, как башни, вырастающие из-за горизонта. Трасса почти пуста. Редко когда мне попадаются другие машины. Такое ощущение, будто я последний человек на Земле. И меня это больше не пугает.
Сколько раз мы поднимали эту тему с терапевтами… Что одиночество губительно для меня. Что в таких ситуациях меня начинают мучить недобрые предчувствия.
«Что за предчувствия?» – допытывались терапевты.
«Не знаю», – был мой ответ, не совсем искренний.
Они настаивали:
«Попробуйте еще раз. Попытайтесь представить, что произойдет, если вы останетесь в одиночестве».
И в какой-то момент они услышали другой ответ:
«Я умру».
Это было мое искреннее чувство. Одиночество и смерть – одно и то же.
Уже не помню, когда эти мысли перестали меня мучить. Наверное, когда начались девочки.
Но с ними у меня получается плохо. Они не принимают меня, и я очень боюсь, что страх одиночества вернется. Вот почему мне обязательно нужно найти ее. Ту единственную, предназначенную только мне.
Я проезжаю Ньюкасл, и с этого момента держусь вблизи побережья. Нортумберленд. После двух с половиной часов езды я останавливаюсь на маленькой заброшенной парковке. Собственно, это даже парковкой не назовешь – чертополох, колючки, тростник… Но, поскольку я продолжаю сюда приезжать, дорожка не зарастает, даже если асфальт покрыт трещинами. Это все мороз. Или же корни растений, которые достают и досюда.
Я выхожу из машины, и на какой-то момент у меня перехватывает дыхание от холодного ветра с моря. К северу от Скарборо температура почти зимняя. Я поплотнее обматываюсь шарфом, беру корзинку с минеральной водой и размороженным сэндвичем и по протоптанной дорожке иду к дому. Заросли боярышника наступают с обеих сторон. Летом я подстригаю их, и это выглядит как живая изгородь. Зимой я этого не делаю, но вижу, что, если и дальше позволю ему свободно расти, боярышник загородит вид на дом с тропинки. Тогда его будет видно только со стороны моря. Хотя кого это волнует?
Открыв дверь, я чувствую почти такой же холод, как и снаружи. Разве что нет ветра, от которого на глаза наворачиваются слезы. Я медленно озираюсь. Нет ничего невозможного, и если Мэнди удалось освободиться, она может притаиться где-нибудь у меня за спиной. Сделав еще шаг и заглянув за угол, в маленькую комнату, я вижу, что она все так же висит на цепочке. Мэнди закуталась в одеяло, которое ей бросили, но оно не спасает от холода. Пропановый обогреватель давно заглох. Стены каждой пóрой источают сырость и соленый морской воздух. Летом здесь не так плохо, но зимой, без отопления…
Она пробыла без меня слишком долго.
Одеяло шевелится, и появляется голова Мэнди. У нее липкие, жирные волосы, опухшие глаза, синие потрескавшиеся губы. В ней не осталось ни капли привлекательности.
– Мне нужна вода, – беззвучно шепчет Мэнди. – Я мерзну.
Одеяло бесполезно на таком холоде, а воду она выпила самое позднее в пятницу. Я смотрю на ведро для мытья, оно пусто. Она выпила все. Что ей оставалось делать?
– У меня с собой и еда, и питье, – говорю я.
Она останавливает на мне дикий, блуждающий взгляд.
Я ногой подталкиваю к ней бутылку и сэндвич. Мэнди – девушка с улицы. Она выросла в суровых условиях и привыкла рассчитывать только на себя. Сражаться. Сейчас она переживает не лучший период жизни, но это не значит, что не сумеет воспользоваться случаем, если таковой представится.
Мэнди откупоривает бутылку и пьет… долгими, жадными глотками.
– Зачем ты это делаешь? – спрашивает она наконец.
Все так же тихо, почти беззвучно. Она выглядит более послушной, чем в прошлый раз. Голод, жажда и холод сломят кого угодно. Только я так не хочу. Мэнди должна полюбить меня, на что уже не осталось никакой надежды.
Я не отвечаю – все равно ей не понять сложности моих мыслей, идей и действий. Вместо этого беру ведро, выношу на улицу и выливаю в куст неподалеку от дома, на краю скалы. Где-то внизу плещется море, я слышу его рев. Чайки с криками падают на ветер и уносятся по широкой парящей дуге. Здесь так красиво… Будь у меня достаточно денег, можно было бы отремонтировать маленький дом и каждый день стоять здесь и любоваться морем.
Я возвращаюсь к Мэнди. Ведро воняет. Чтобы вымыть его, нужно спуститься в бухту, а сейчас для этого слишком холодно, да и скала скользкая. Я отмечаю про себя, какое отвращение вызывает у меня это ведро, и отчаянно пытаюсь осознать, что Мэнди не может им не пользоваться. Остальные ходили на унитаз. Смыв не работает, но я приносил двухлитровые бутылки с водой, и мы худо-бедно управлялись. Отсутствие здесь водопровода – большая проблема.
Мэнди приходится пользоваться ведром, потому что я не могу позволить ей свободно передвигаться. В том, что с ней обстоит сложнее, чем с остальными, виновата только она сама. Несмотря на холод, я чувствую, как ярость собирается в горячий комок у меня в животе. Я слишком хорошо знаю, что это значит. С определенного момента отношение к человеку становится необратимым. Так было и с остальными, которые меня отвергли. Они плакали, умоляли, чтобы их отпустили домой, не желая понимать, что со мной у них могла быть лучшая жизнь. Это жжение в животе означает, что все кончено. После этого они могут делать что угодно – ползать передо мной на коленях, ласкать и целовать меня, – но я больше ничего не смогу с собой поделать. Все, что после этого остается – закрыть дверь. В буквальном смысле.