А кто не понимает, насколько суетно и бессмысленно гордиться знатным именем? Оно, будучи покрыто славой, не распространяет ее на нас, [как бы отделено от нас]. Как представляется, знатность – это прославление, вытекающее из заслуг предков. Но если похвала есть основание славы, то славны те, которых хвалят; и чужая слава не придаст тебе блеска, если ты не имеешь своей собственной. Если в знатности и заключено какое-нибудь благо, то, как я полагаю, лишь единственное – необходимость быть благородным, чтобы не запятнать доблесть предков.
VI. Род человеческий весь из единого корня
выходит.
Ведь Вседержитель – один родитель всего
в этом мире.
Он ведь дал Фебу лучи, и рога только он дал
Селене.
Он ведь людьми населил нашу землю
и звездами небо.
Он заключил наши души в телах, устремленные
к свету.
В смертных он знанье вложил о высоком
их корне не зря ведь!
Что же кричишь, человек, о знатности рода,
о предках?!
Если ты убежден, что все мы от неба, то, значит,
Тот лишь низок у нас, кто тонет в пороках
постыдных!
VII. Что же сказать мне о телесных наслаждениях, жажда которых наполняет [душу] беспокойством, а избыток порождает раскаяние? Сколько непереносимых скорбей, какие болезни они приносят телу стремящегося к наслаждениям. Я не знаю, какой привлекательностью обладают они, но печальны их последствия. Кто же пожелает поразмыслить о своих страстях, пусть поймет, что если бы они могли привести к блаженству, то не было бы никакого основания для отрицания того, что животным также доступно блаженство, поскольку каждое животное торопится удовлетворить свои телесные желания.
Наиболее благородный род приятности доставляют брак и дети, но так установлено природой, – я не помню, кто это сказал, – многие обретают в детях своих мучителей. Нет нужды напоминать тебе, сколь печально положение таких людей, ведь ты сам испытал это состояние и все еще не свободен от беспокойства. Я привожу суждение об этом моего Еврипида[114], который сказал, что тот является счастливейшим, кто лишен детей по несчастью.
VII. Гонит человека жало
Страсти, что острее много
Жала пчел и клюва птицы.
Мед едва прольется сладкий
На тебя и убегает.
Слишком дорожишь им, смертный, —
В сердце страсть удар наносит.
VIII. Итак, нет никакого сомнения, что эти пути к блаженству на самом деле уводят в сторону от него. Они не могут привести человека туда, куда, как кажется, обещают. Насколько же спутаны они со злом, я вкратце покажу. Если ты пытаешься скопить деньги, то вынужден будешь их отнять у того, кто теперь владеет ими. Жаждешь почетных должностей – преклонишь колена перед дающими их, желая всех превзойти – обесславишь себя унижением. Стремишься к могуществу – на тебя обратится вероломство подданных, и ты будешь окружен опасностями. Ищешь славы – но отречешься от нее из-за трудностей и беспокойства, связанных с ней. Желаешь проводить жизнь в наслаждениях – но кто же не станет презирать и не сочтет ничтожнейшим человека, порабощенного страстями своего тела? Ведь те, которые ставят блага тела превыше всего, стремятся к обладанию столь малой и хрупкой вещью. Ибо разве можешь ты превзойти слонов величиной тела, а волов – силой или, быть может, тигры уступят тебе в ловкости? Обратите же свой взор к простору небес, их неизменному и стремительному вращению и перестаньте, наконец, восхищаться вещами, которые не имеют подлинной ценности. Ведь даже небо достойно восхищения не из-за этого вращения, но из-за того порядка, посредством которого оно управляется. Что касается внешней красоты, то она преходяща и более быстротечна, чем весеннее цветение. Если бы, как говорит Аристотель[115], люди обладали глазами Линкея[116] то они своим взглядом проникали бы через покровы. И если бы можно было увидеть то, что находится внутри человека, разве не показалось бы безобразным тело Алкивиада[117], славившегося своей красотой? Следовательно, то, что человеку кажется прекрасным, не вытекает из его природы, но является следствием слабости взирающих на него глаз. Теперь поймите, сколь тщетно желать блага красоты лица и тела. Ведь то, чему поражается человек, может быть уничтожено жаром горячки за три дня. Из всего этого следует, что и эти блага не могут дать того, что обещают, и не являются собранием всех благ; они не указывают путей к блаженству и сами не делают людей блаженными.
VIII. Сколь горько людям знать, что жалким и
несчастным
Незнание закрыло путь.
На дереве цветущем вам искать не стоит,
Конечно, золота. [Зачем?!]
Не стоит и срывать с лозы каменьев редких
И ставить сети на горах,
Чтоб рыбу изловить. Вам коз в тирренских мелях,
Конечно, не искать. К чему?
В науку погрузившись, вы познали, люди,
Отливы моря, глубину
Морскую тайную, что жемчугом богата
И словно в пурпуре лежит,
Узнали вы, брега какие изобильны
Нежнейшей рыбой, брег какой
Ежами населен колючими морскими.
Познал и это человек.
Но где блаженство то, к которому стремятся
Все смертные? И знают ли
И ведают в печальной слепоте несчастной
Они, что скрыто в небесах
Высоких, полных звезд, и в глубочайших недрах?
Туда проникнуть тщетно им.
Так что же у небес просить теперь мне должно
Для этих ослепленных душ?
Что пожелать мне нужно им? Быть может,
это?
Вокруг богатств кружатся пусть
И почестей. Пускай несут обмана злого
Ярмо – прозреют их глаза!
IX. – Достаточно много говорилось уже о том, что представляет собой обманчивое счастье. Теперь, если ты обрел проницательность, наступило время раскрыть, в чем состоит суть истинного счастья.
– Из твоих рассуждений, – ответил я, – вижу, что невозможно получить ни достатка через богатство, ни могущества посредством царской власти, ни уважения с помощью почестей и чинов, ни знаменитости через славу, ни радости посредством наслаждения. А причины, вследствие которых так происходит, я вижу, мне кажется, как бы через узкую щель, но мне хотелось бы узнать об этом от тебя подробнее.
– То, что просто и неделимо по природе, человеческое заблуждение разделяет, и это уводит от истинного и совершенного к ложному и несовершенному. Может быть, ты считаешь, что могущество не имеет ничего, в чем бы нуждалось?
– Нет, – ответил я. – Ты прав, ведь если чему-нибудь в каком-либо деле не хватает собственной силы, то оно нуждается в поддержке извне.
– Согласен.
– Итак, достаток и могущество одной и той же природы.
– Да, кажется, так.
– И что же, ты считаешь такое состояние заслуживающим презрения или же, напротив, в высшей степени достойным уважения?
– В этом, – сказал я, – нельзя усомниться.
– Тогда присоединим к достатку и могуществу еще и уважение и будем судить о них как о едином предмете.
– Сделаем так, если хотим придерживаться истины.
– Как ты полагаешь, – спросила Философия, – это соединение лишено славы и цены или же достойно всяческого прославления? Посмотрим же, разве то, что считается не нуждающимся ни в чем, наиболее могущественным и наиболее достойным уважения, не испытывает недостатка в славе, которую оно себе добыть не может? Ему отчасти недостает ее, и вследствие этого оно кажется лишенным чего-то.
– Не могу не признать, – сказал я, – что оно нуждается в большем прославлении.
– Итак, мы пришли к согласию и признали, что и слава ничем не отличается от трех вышеуказанных благ.
– Конечно, – подтвердил я.
– Итак, разве то, что не нуждается ни в чем, ему не принадлежащем, что может всего достичь своими силами, что прославлено и достойно уважения, не является также наиболее доставляющим удовольствие?
– Но не могу понять, – сказал я, – как во все это может проникнуть печаль; поэтому необходимо признать, если придерживаться сказанного ранее, что оно полно приятности [удовольствия].
– В таком случае, оно с необходимостью является одновременно достатком, могуществом, славой, уважением, удовольствием: названия их различны, но по сущности своей они нисколько не различаются.
– Несомненно, – сказал я. – То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого, лишенного частей, вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого, к которому мало стремятся.
– Как же так?
– Стремящиеся к богатству желают избежать бедности. Они совершенно не заботятся о могуществе, пребывают в безвестности, отказывают себе в удовлетворении многих естественных желаний, чтобы не растерять добытое имущество. Однако и таким путем не обретает довольства тот, кого покинуло здоровье, преследуют несчастья и поражают болезни, кто пребывает в безвестности.
Тот, кто желает только могущества, расточает богатство, презирает наслаждения, приносит в жертву власти почет и славу. Ты видишь, сколь многого ему недостает при этом. А ведь иногда он теряет необходимое, его терзает страсть достичь желаемого, когда ему это не удается, и, таким образом, то, к чему он стремился больше всего, лишает его могущества. Подобным же образом следует поразмыслить о почестях, славе и наслаждениях. Ибо каждое из этих благ есть то же, что остальные; если же человек стремится к одному из них, оставляя в стороне все прочие, он не получает желаемого.
– Как же так? – спросил я. – А если кто-нибудь вознамерится получить все блага одновременно?
– Значит, он стремится достичь вершины блаженства, но сможет ли он обрести блаженство в благах, которые, как мы показали, не в состоянии дать то, что сулят?