I
1. Затем она помолчала немного и, снискав мое внимание скромным безмолвием, начала так: — 2. Если я вполне поняла причины и свойства твоей болезни, ты изнываешь от желанья и тоски по былой Фортуне; настолько она перевернула твою душу, потому что, как тебе мнится, переменилась. 3. Ведомы мне многообразные этого чудовища притворства и с теми, кого она стремится обмануть, приятельство столь нежное, что нежданно ею покинутые погружаются в несносной скорби. 4. Если ты вспомнишь ее природу, нравы и заслуги, поймешь, что ничего прекрасного ты в ней не обрел и не потерял; но думаю, мне не много надобно труда, чтобы ты восстановил это в памяти. 5. Ведь и в ту пору, как она еще была с тобою и еще ласкала, ты обыкновенно нападал на нее с мужественными речами и порицал ее доводами, из нашего святилища вынесенными. 6. Однако всякая внезапная перемена в делах сопряжена с неким волнением духа, потому и случилось, что даже ты ненадолго утратил невозмутимость. 7. Но приспело время почерпнуть и вкусить кое-что мягкое и приятное, что, проникнув внутрь, проложит путь более сильному питью. 8. Пускай же поможет убедительность сладостной риторики, которая лишь тогда движется верной стезей, когда не отступает от наших наставлений и когда музыка, в доме нашем рожденная, ей вторит то легкими, то торжественными ладами.
9. Что же, о человек, в печаль и плач тебя повергло? увидал ты, я думаю, нечто новое и необычное. Ты мнишь, Фортуна к тебе переменилась: ошибаешься. 10. Нрав ее всегда таков, такова природа. Напротив, она соблюла по отношению к тебе в самой своей переменчивости свойственное ей постоянство: такою же была она, когда тебя ласкала, когда прелестями мнимого счастья тебя дурачила. 11. Ты открыл двоякий лик слепого божества: та, что доныне укрывается от других, сделалась тебе вполне ясною. 12. Если ты ее ценишь, применяйся к ее нравам и не жалуйся. Если вероломства ужасаешься, презри и отвергни ее, ведущую пагубные игры: ведь та, что ныне причиняет тебе столь великую скорбь, должна бы быть причиною спокойствия. Ушла от тебя та, от чьего ухода никому и никогда нельзя защититься. 13. Или дорого ты ценишь счастье, имеющее исчезнуть, и любезна тебе Фортуна присущая, но не сулящая верности и уходом своим приносящая печаль? 14. Если же нельзя ее удержать по твоему желанию, а улетая, она оставляет за собою несчастных, что такое ее летучесть, если не знак грядущего несчастья? 15. Ведь недостаточно видеть то, что пред глазами: благоразумие мерит конец вещей, а одинаковая в том и другом жребьи изменчивость внушает не страшиться угроз Фортуны и не желать ее ласкательств. 16. Наконец, тебе следует равнодушно сносить все, что творится на поле Фортуны, если единожды склонил шею под ее ярмо. 17. А если б ты хотел предписать закон, когда оставаться и когда уходить, той, которую добровольно избрал себе госпожою, разве бы не сделался несправедлив и не отягчил нетерпением жребий, которого изменить не можешь? 18. Если ветрам предаешь паруса, не туда движешься, куда стремится желанье, но куда дуновение гонит; если нивам вверяешь семена, должен соизмерять годы урожайные с бесплодными. Ты отдался правлению Фортуны: надобно приноровляться к обыкновениям госпожи. 19. Ты же, напротив, силишься удержать напор крутящегося колеса?{57} но, из всех смертных безрассуднейший, если начнет она останавливаться, случайностью быть перестанет.
I
Когда рукой надменною вратит жребьи{58},
Когда, с Эврипом буйственным сходна{59}, реет,
Крушит, свирепая, царей, досель грозных,
И побежденным поднимает лик лживо.
5 Не внемлет бедным, на слезу глядит хладно,
Встречает причиненный ею стон смехом.
Вот игрища ее, вот сил ее проба,
Великое являет всем она чудо:
Счастлив и сломлен смертный в час один зрится.
II
1. Но я хотела бы немного побеседовать с тобою словами самой Фортуны; ты же примечай, требует ли она того, что надлежит ей по праву. 2. Почему ты, человек, преследуешь меня каждодневными пенями? какую я тебе нанесла обиду? какие у тебя отняла блага? 3. Пред любым судьей веди со мной тяжбу о владении богатствами и чинами, и если докажешь, что хоть что-нибудь из них принадлежит смертным, я охотно соглашусь, что то, чего ты требуешь вернуть, было твоим. 4. Когда из материнской утробы произвела тебя природа, я прияла тебя, не имеющего никаких средств и беспомощного, тешила моим богатством и — из-за чего я тебе ныне несносна—благосклонная и чуткая, воспитала с великою щедростью, окружив всяким изобилием и блеском, что в моей власти. 5. Теперь мне угодно отвести мою руку: будь мне признателен, ибо пользовался чужим; у тебя нет права пенять, будто ты потерял что-то безусловно свое{60}. 6. Отчего же ты стонешь? Богатства, почести и прочее в этом роде—под моей властью. Служанки знают госпожу: со мною приходят, по удалении моем отступают. 7. Смело утверждаю: будь твоим то, чего потерю ты оплакиваешь, ты бы никак не мог его утратить.
8 . Ужели мне одной запретят блюсти мои права? позволено небу являть ясные дни и прятать их в темных ночах, позволено году то увивать лицо земли цветами и плодами, то тучами и стужами туманить; дано морю право то ласкать пространною гладью, то вздыматься бурями и валами: меня же ненасытная людская алчность обяжет к постоянству, моим нравам чуждому? 9. Вот наша сила, вот игра, в которую мы играем мы беспрестанно: вращаем колесо стремительным круженьем, радуемся, превращая низшее в высшее, высшее в низшее. 10. Взойди, если угодно, но с тем условием, чтобы не считал ты себе обидою спуститься, когда потребует этого порядок моей игры.
11. Разве ты не знал моих нравов? не ведал, что Крез, царь лидийцев, немногим раньше страшный Киру, а чуть позже — жалкий, был предан пламени костра и спасен ливнем, посланным небесами?{61} 12. Разве от тебя ускользнуло, как Павел проливал слезы сострадания над бедствиями царя Персея, им плененного?{62} О чем стенает вопль трагедий, как не о Фортуне, произвольным ударом крушащей счастливые царства?{63} 13. Неужели ты в юности не выучил, что две урны, одна со злом, другая же — с благом, лежали на Юпитеровом пороге?{64} 14. Что если тебе обильней досталось от той, что с благом; что если не вовсе я от тебя отступила; что если сама моя переменчивость дает тебе справедливую причину надеяться на лучшее? Итак, не изнывай душою и, коль скоро пребываешь в общем для всех царстве, не притязай жить по своим законам.
II
Если б, сколько песка бурный вращает понт{65}
Под стремительным ветром,
Сколько блещет светил, на небесах в ночи
Звездоносной явившись,
5 Столько лило богатств, не отводя руки,
Изобилье из рога,
Все бы не преставал жалобам род людской
Предаваться плачевным.
Хоть внимает мольбам с благоволеньем бог,
10 Расточающий злато,
Пышной хоть он дарит алчного почестью —
Все им мнится ничтожно,
Но, добычу пожрав, хищность свирепая
Снова зев разверзает.
15 Есть ли в свете узда, чтобы неистовым
Вожделеньем владычить,
Если, щедрых даров полная, все ж горит
Обладания жажда?
Ввек не будет богат тот, кто, дрожа, стеная,
20 Мнит себя неимущим.
III
1. Если бы Фортуна так говорила с тобою в свою защиту, ты, конечно, не нашел бы, чем прекословить, но если есть что-нибудь, чем ты мог бы справедливо обосновать свою жалобу, то объяви: я дам тебе возможность молвить. — 2. На это я отвечал: — Да, прекрасны эти доводы и напитаны медом риторической и музыкальной сладости, но отрадны, лишь пока их слушаешь; у несчастных, однако, ощущенье их злополучия обретается глубже, поэтому, едва все это отзвучит в ушах, укоренившаяся печаль отягощает душу.
3. — Да, так, — говорит она: — это ведь еще не лекарства твоему недугу, но как бы средства для облегчения боли, досель противящейся врачевству. 4. Снадобья же, кои проникнут вглубь, я применю, когда придет время. Не следует тебе, однако, считать себя злополучным: разве забыл ты достоинство и меру твоего счастья? 5. Опущу то, что, оставшись без отца, принят был ты под покровительство виднейших мужей и, избранный вступить в родство с первыми гражданами — многоценнейший вид близости—сделался для них дорогим прежде, чем родственником. 6. Кто не провозгласил тебя счастливейшим — как по великой славе тестя твоего и тещи, так и по целомудрию супруги{66}, и по удаче иметь мужеское потомство{67}? 7. Умолчу (о том, что всем ведомо, лучше умолчать) о достигнутых в юности санах, в каких старцам отказано; хочу приступить к несравненной вершине твоего счастья. 8. Если какой- нибудь плод смертных дел имеет значение счастья, может ли громада обрушивающихся бедствий, сколь бы ни была велика, изгладить воспоминание того дня, когда ты узрел, как два твоих сына, оба консулы, вышли из дома средь сонмища сенаторов, средь народного ликованья; когда пред ними, восседающими в курии на курульных креслах, ты, королевской славы вития, удостоился хвалы за дарование и красноречие; когда в цирке, между двумя консулами, ты утолил ожидание разлившейся кругом толпы триумфальною щедростью? 9. Ты, я думаю, отделывался пустыми словами от Фортуны, пока она тебя ласкала, пока лелеяла тебя, как своего любимца. Ты получил дар, каким она ни одного частного человека не наделяла. Итак, ты хочешь свести с Фортуной счеты? 10. Ныне она впервые задела тебя неприязненным взором. Если бы взвесил ты число и меру веселий и печалей, не мог бы отрицать, что доныне счастлив. 11. Если же не почитаешь себя счастливцем оттого, что прекратилось некогда казавшееся радостным, это не повод считать себя злополучным, ибо то, что ныне мнится печальным, также проходит. 12. Или на сию сцену жизни{68} ты ныне вышел впервые, чужаком и нечаянно? Или думаешь, людским делам присуще какое-нибудь постоянство, когда самого человека часто стремительный час уносит? 13. Ведь даже если редко блюдут верность, оставаясь с тобою, дары случая, но последний день жизни есть также и смерть Фортуны, пусть даже и хранившей верность. 14. Думаешь, важно, ты ли ее, умирая, покидаешь, или она тебя, убегая?
III
Как по небу Феб рассыпать возьмется{69}
Свет квадригою розовой,
Меркнут звезды все с побледнелым ликом,
Сим огнем угнетенные.
5 Как лесок, омыт теплотой Зефира,
Рдеет вешними розами,
Вдруг жестоко Австр задувает хмурый,
И пропала шипов краса.
Блещут иногда под небесной тишью
10 Моря струи покойные,
Иногда же, глубь воздымая, гонит
Аквилон бури ярые.
Если мира лик не блюдется долго,
Если все в нем меняется,
15 Верь же ты людским преходящим благам,
Верь же счастью летучему!
Вечный то закон утвердил, чтоб прочным
Не бывало рожденное.
IV
1. Тогда я: — Истину, — говорю, — молвишь, о кормилица всех добродетелей, и я не могу отрицать стремительнейший бег моего благополучия. 2. Но это-то еще сильнее жжет воспоминания: ведь при всякой превратности Фортуны несчастнейший род злополучия — в том, что ты был счастлив{70}.
3. — Но в том, что ты, — отвечает она, — терпишь кару за ложные мнения, не можешь по справедливости винить обстоятельства. Ведь если волнует тебя пустое имя случайного счастья, тебе следует размыслить со мной, сколь более многочисленные и великие блага у тебя досель в изобилии. 4. Итак, если то, что в общем счете твоей Фортуны было у тебя самого драгоценного, по божественной воле соблюдено тебе целым и невредимым, вправе ли ты, сохранив все лучшее, жаловаться на злополучие? 5. Живет ведь и здравствует драгоценнейшее рода человеческого украшение, Симмах, тесть твой и—что без промедления ты купил бы ценою жизни—муж, мудростью и добродетелями исполненный, и, не заботясь о своих обидах, горюет над твоими. 6. Жива жена, скромная нравом, целомудрием и стыдливостью превосходная и — чтобы все ее достоинства заключить в кратких словах — похожая на отца; жива, повторяю, и для тебя одного, жизнь сию возненавидев, хранит в себе дыханье, и я должна признать, единственное, чем умаляется твое счастье, — то, что от тоски по тебе она чахнет в слезах и печали. 7. Что говорить о детях-консулах, в которых, насколько доступно отрокам в эти лета, уже блещет образ отцовского и дедовского духа?
8. Итак, коль скоро главная забота смертных—жизнь сохранять, о, сколь счастлив ты, если сумеешь постичь свое благоденство, — ты, у кого даже и ныне вдоволь вещей, кои, никто не усомнится, дороже жизни! 9. Посему осуши слезы; еще не возненавидела Фортуна всех твоих близких до одного, не обрушилась на тебя безмерно могучая буря, пока держатся цепкие якоря, не позволяющие потерять ни утешение в настоящем, ни надежду на будущее.
10. — Пусть они держатся, — отвечаю: — я молю о том; будь они крепки, мы выплывем, как бы ни обернулись дела. Но ты видишь, сколь многое из славы нашей исчезло. — 11. На это она: — Продвинулись мы немного, если уже не все в твоей участи тебя удручает. Но нестерпимо мне удовольствие, с каким ты, в печали и тревоге, жалуешься, что недостает чего-то в твоем благоденстве. 12. Кто обладает счастьем столь безупречным, чтобы хоть с какой-нибудь стороны не ссориться со своим положением? ведь состояние человеческих благ — вещь беспокойная: или не сполна они достаются, или остаются не навечно. 13. У этого денег в избытке, но низкий род ему стыден; этот по знатности своей известен, но, скудостью средств стесненный, предпочел бы безвестность. 14. Тот, одним и другим наделенный, оплакивает жизнь безбрачную; иной, осчастливлен супружеством, но детей лишен, блюдет богатство для чуждого наследника; другой, радостный иметь потомство, проливает слезы над преступленьями сына или дочери. 15. Потому никто легко не мирится с состоянием своей фортуны; каждой ведь присуще нечто, чего не испытавший не знает, а испытавший трепещет. 16. Прибавь к этому, что у человека более счастливого чувства нежнее, и, если не удается все по его прихоти, он, ко всякой неудаче непривычный, от малейших приходит в уныние: столь незначительны вещи, способные отнять у счастливца высочайшее его блаженство. 17. Сколь много, как ты думаешь, таких, кто почитал бы себя близкими к небу, достанься им малейшая часть оставшегося у тебя благополучия? Это самое место, которое ты называешь изгнанием, для здешних жителей — отечество. 18. Итак, ничто не будет несчастьем, если ты его таковым не сочтешь, и обратно — всякий жребий блажен для невозмутимо терпеливого. 1д. Кто счастлив настолько, чтобы, поддавшись недовольству, не пожелал переменить свое состояние? 20. Сколь великою горечью окроплена сладость человеческого счастия! даже если оно и кажется отрадным наслаждающемуся, однако не помешаешь ему уйти, когда захочет. 21. Итак, ясно, сколь плачевно блаженство смертных дел, которое ни у безмятежных не остается навечно, ни беспокойных не радует сполна.
22. Что же, о смертные, снаружи ищете внутри вас обретающееся счастье?{71} Заблужденье и неведенье вас смущают. 23. Опишу тебе вкратце стержень высшего счастья. Есть ли для тебя что-нибудь драгоценнее тебя самого? Нет, скажешь ты. Следственно, став обладателем самого себя, ты овладеешь тем, чего ни сам лишиться вовек не пожелаешь, ни Фортуна отнять не сможет. 24. И чтобы ты уразумел, что блаженство не может заключаться в случайных вещах, прими в соображение вот что. 25. Если блаженство есть высшее благо природы, живущей согласно разуму, и высшее благо не есть то, что можно каким-либо образом похитить — поскольку то, чего нельзя отнять, всего превосходнее — очевидно, что Фортуна с ее непостоянством не может притязать на обретение блаженства. 26. К тому же тот, кого несет непрочное это счастье, или знает, или не знает, что оно переменчиво. Если не знает, может ли какой жребий быть блаженным в слепоте неведенья? Если знает, то неизбежно боится, как бы не упустить то, что, без сомнения, можно упустить; посему непрестанный страх не позволяет быть счастливым. 27. Или он думает, что, если упустит, следует этим пренебречь? Тощее это благо, коли его можно потерять со спокойной душою. 28. И так как тебе, я знаю, внушено и обильными доводами привито, что души людские никоим образом не смертны, и поскольку ясно, что случайное счастье прекращается со смертью тела, нельзя усомниться, что если такое счастье может принести блаженство, весь смертный род скатывается на смертном рубеже к злополучию. 29. Если же мы знаем, что многие стяжали плод блаженства не только в смерти, но даже в скорбях и муках, каким образом может делать людей блаженными нынешнее благоденство, которое, миновав, не делает их несчастными?
IV
Кто хочет, осторожный{72},
Дом создать долговечный,
Недвижный под дыханьем
Многошумного Эвра,
5 Кто понт, волнами грозный,
Презирать уповает,
Пусть гор бежит высоких
И песков, томных жаждой:
Тем дерзостного Австра
10 Досаждает насилье,
А эти, расступаясь,
Груз нести избегают.
Беги опасной доли
Обиталищ изящных,
15 Дом утверди надежно
На камнях невысоких.
Хотя грохочет ветер,
Возметая пучину,
Ты, водворясь в покое,
20 За оградою счастлив,
Живешь без бурь, эфирным
Улыбаяся гневам.
V
1. Но так как припарки моих доказательств уже в тебя проникли, я намерена воспользоваться средствами посильнее. 2. Так вот, если бы не были непрочными и мимолетными дары Фортуны, что в них есть такого, что могло бы когда-нибудь сделаться вашим или по рассмотрении и исследовании не потеряло бы в цене? 3. Богатства ваши ли и по своей ли природе драгоценны? и что предпочтительнее, золото или огромная груда денег? 4. Однако они ярче блещут, когда их расточаешь, а не когда загребаешь, ибо алчность всегда делает людей ненавистными, а славными — щедрость. 5. Если же не может оставаться с человеком то, что передается другому, деньги тогда делаются дороги, когда, по щедрости переданные другим, перестают быть в твоем распоряжении. 6. А если деньги, сколько их ни есть во всех народах, стекутся к одному человеку, все прочие сделаются нищими. Голос весь целиком одновременно наполняет слух многих, а ваши богатства, пока не раздроблены, достаться многим не могут; если же это случается, неизбежно беднеют те, кого деньги покидают. 7. О скудное и нищее богатство, которое целиком иметь многим нельзя и которое ни к кому не приходит, не обедняя других!
8. Сияние ли самоцветов привлекает взоры? Но если и есть что замечательное в этом блеске, это свет камней, не людей, и дивно мне, что люди им дивятся. 9. Что же это такое, что, не имея ни движенья, ни единства, присущих душе, могло бы одушевленной и разумной природе по праву казаться прекрасным? 1о. Хоть по труду своего создателя и по своим переливам эти камни несут след ничтожнейшей красоты, однако, стоя ниже вашего превосходства, отнюдь вашего восхищения не заслуживают.
11. Отрадна ли вам краса полей? Почему же нет? Это ведь прекраснейшего созданья прекрасная часть. 12. Так иногда мы наслаждаемся ликом спокойного моря, так удивляемся небу, звездам, луне и солнцу. Разве что-нибудь из этого тебе принадлежит, разве ты дерзаешь хвалиться блеском какой-нибудь из таких вещей? 13. Украшаешься ли ты сам вешними цветами, твое ли в летних плодах наливается изобилье? 14. Что даешь себя увлечь пустым радостям, что обнимаешь внешние блага, словно свои? Никогда не сделает Фортуна твоим того, что природа вещей сделала тебе чуждым. 15. Плоды земли, несомненно, должны служить пищей живым существам, но если желаешь восполнить то, чего недостает (хоть этого и достаточно твоей природе), у тебя нет повода искать обильных даяний Фортуны. 16. Немногим, даже малейшим довольствуется природа, и, если захочешь отяготить ее, уже сытую, излишествами, добавляемое тобою или неприятно будет, или вредно.
17. Далее, ты считаешь прекрасным блистать в разноцветных одеждах, но если их вид любезен очам, я буду дивиться или свойству ткани, или искусству художника. 18. Или длинная вереница рабов делает тебя счастливым? Они, если дурного нрава, — обуза, опасная дому и самому господину весьма враждебная; если же честны, как можно числить средь твоих богатств чужую честность? 19. Из всего этого ясно видно, что средь того, что почитаешь ты своими благами, ничто не есть подлинно твое благо. Если ничего им не присуще от вожделенной красоты, почему же ты скорбишь, их утратив, или радуешься, сохранив? 20. Если же они по природе прекрасны, как это тебя касается? ведь они и сами по себе, от твоего именья отдельно, были бы приятны. 21. Не потому ведь они драгоценны, что причлись к твоим сокровищам, но поскольку казались драгоценными, ты захотел их к своим богатствам прибавить.
22. Итак, чего же вы добиваетесь, столь шумно хваля Фортуну? вы думаете, я полагаю, отвадить нужду изобилием. 23. Но достигается этим прямо противоположное; надобно ведь много средств, чтобы хранить это разнообразие драгоценной утвари, и справедливо суждение, что многим владеющий во многом нуждается{73} и, наоборот, весьма мало требуется тому, кто измеряет свое богатство природной нуждой, а не излишеством тщеславия. 24. Итак, разве не имеете вы никакого блага, вам принадлежащего и в вас укорененного, что ищете ваших благ в вещах внешних и отделенных? 25. Таково ли положение вещей, чтобы существо, благодаря своему разуму божественное, могло явиться в блеске не иначе, как через обладание неодушевленной утварью?
26. Другие довольны своим, вы же, разумением Богу подобные, ищете украшать превосходную природу низшими вещами и не постигаете, какую обиду наносите вашему создателю. 27. Он пожелал, дабы род человеческий был выше всего земного, вы же низвергли ваше достоинство ниже самого низкого. 28. Ведь если ясно, что всякое благо ценней того, кому принадлежит, вы, презреннейшие из вещей почитая вашими благами, своим суждением ставите самих себя ниже их. 29. И вы это вполне заслужили. Ибо положение человеческой природы таково, что лишь тогда превосходит она прочие вещи, когда познает себя, однако ниже зверей опускается, если перестает себя знать; ведь для прочих животных не знать себя—природное свойство, а для людей — изъян.
30. Сколь широко простирается ваше заблуждение, если вы считаете, что можно украшаться чужими украшениями! 31. Однако этому быть нельзя; ведь если что сияет убранством, убранство и похваляют, то же, что им сокрыто и одето, за всем тем остается в своем безобразии. 32. Далее, я утверждаю, что никакое благо не может вредить владельцу. Может, я ошибаюсь? Ничуть, говоришь ты. 33. И все же много раз вредило владельцам богатство, так как всякий сквернавец, вследствие этого весьма охочий до чужого золота, считает себя одного достойным владеть всем золотом и самоцветами, сколько их ни есть. 34. Ты, ныне боязливо сторонящийся копья и меча, мог бы пред разбойником петь{74}, если б на поприще этой жизни ступил неимущим путником. 35. О преславное блаженство смертных богатств, которое обретая, теряешь безопасность!
V
Был начальный век благоденствен{75},
Довольный надежною нивой,
Не погибший в пышности праздной,
Привыкший голод неспешный
5 Без труда утолять желудями.
Не умел он Вакхова дара
С текучим смешивать медом
И руна лучистые серов
Тирийским напитывать зельем{76}
10 Сон целебный трава подавала,
Питье — стремительны токи,
И тень — высокие сосны.
Не браздил еще глуби морския
И, товар отовсюду сбирая,
15 Нова брега не зрел чужеземец.
Свирепые трубы молчали
И, горькой пролита враждою,
Кровь ужасной не красила нивы.
Для чего враждебная ярость
2о Впервые взялась за оружье,
Коль свирепые зрелися раны
И за кровь никаких награждений?
О, когда бы к нравам старинным
Времена возвратилися наши!
25 Но огней лютее этнейских
Пылает страсть обладанья.
Кто был, увы нам! Тот первый,
Кто сокрытого золота груды
И хотевшие прятаться камни,
30. Драгоценную вырыл опасность?
VI
1. Что же мне сказать о честях и могуществе, которые вы, не ведая истинной чести и могущества, возносите до небес? Если достанутся они худшему из людей, какая Этна, пламень изрыгающая, какой потоп произведет столь же великое опустошение? 2. Я уверена, ты помнишь, что консульскую власть, ставшую началом свободы, из-за надменности консулов захотели уничтожить ваши предки, которые из-за той же надменности прежде истребили в городе самое название царской власти. 3. Если же, что весьма редко бывает, сан и власть даются честным людям, что иное в них отрадно, как не честность владеющих? Вследствие этого не добродетелям по сану, но санам по добродетели воздается уважение. 4. Что же такое это ваше вожделенное и преславное могущество? Неужели, о земные животные, не разумеете, кто вы и над кем, по-видимому, властвуете? Если б ты средь мышей увидел одну, требующую себе права и власти над прочими{77}, каким разразился бы смехом! 5. Но если рассмотришь тело, сможешь ли что найти слабее человека, которого часто убивает мошка, или укусив, или заползя в скрытые части?{78} 6. И можно ли властвовать над другим человеком, если не над одним его телом и тем, что ниже тела, то есть имуществом? 7. Разве ты сможешь приказывать свободному духу? Разве выведешь душу, основавшуюся на прочном разумении, из присущего ей безмятежного состояния? 8. Когда некоего свободного человека тиран думал предать пыткам, чтобы выдал сообщников учиненного против него заговора, тот откусил себе язык и выплюнул в лицо свирепствующему тирану{79}; так мучения, которые тиран почитал орудием жестокости, мудрый муж сделал орудием доблести.
9. Есть ли что-нибудь, что человек может сделать другому, чего сам бы не мог от другого претерпеть? 10. Бусирид, как мы слышали, имевший обыкновение убивать пришельцев, был умерщвлен пришельцем Геркулесом{80}. 11. Регул многих пунийцев, на войне плененных, заключил в оковы, но вскоре сам протянул руки цепям победителей{81}. 12. Считаешь ли ты, что обладает могуществом человек, не могущий предотвратить по отношению к себе то, что сам может совершать в отношении других?
13. Кроме того, если бы санам и власти было присуще некое природное и собственное благо, никогда бы не доставались они худшим людям. Ведь противоположности обычно не соединяются: природа не терпит, чтобы сочеталось противное. 14. А так как несомненно, что по большей части худшие люди обладают санами, ясно и то, что вещи, допускающие соединение с худшими людьми, по природе своей не суть блага. 15. И так по справедливости можно думать обо всех дарах Фортуны, кои в изобилии достаются самому беспутному. 16. По этому поводу я считаю должным заметить, что никто не сомневается, что храбр тот, в ком видна храбрость, а кому присуща быстрота, тот, несомненно, быстр. 17. Так музыка делает людей музыкантами, медицина — медиками, риторика — риторами: ведь природа каждой вещи совершает то, что ей свойственно, не смешиваясь с действиями противоположных вещей и даже отталкивая то, что ей противно. 18. Но богатство не способно утолить ненасытную алчность, а могущество не даст власти над самим собой тому, кого порочные похоти держат, стиснув нерасторжимыми оковами, и доставленная негодным почесть не только не делает их почтенными, но еще более выдает и обличает их бесчестность. 19. Почему так случается? Вам ведь по нраву называть ложными именами вещи, которые совсем не таковы, так что эти имена легко опровергаются действиями самих вещей; посему ни это богатство, ни это могущество, ни эти почести не могут по праву так называться. 20. Наконец, то же можно заключить обо всяком деле Фортуны, в которой ничего желанного, никакой природной благости очевидным образом нет, ибо она ни с добрыми людьми навсегда не соединяется, ни тех, с кем соединится, добрыми не делает.
VI
Знаем мы, каких был невзгод виною{82},
Град огнем, сенат истребляя казнью,
Тот злодей, что, смерть причинивши брату,
Материнскою орошенный кровью,
5 Охладелый труп озирал пытливо,
Не омыв лица ни слезой, способен
Умерщвленной быть красоте судьею{83}.
Скиптр, однако, он простирал народам,
Кои видит Феб, под волной скрывая
10 Луч и с крайнего восходя востока,
Кои хлад семи тяготит Трионов,
Кои Нот, в сухом неудержный зное,
Жжет, горючие пламеня пустыни.
Выспренней ужель не под силу власти
15 Ярость гнусного обуздать Нерона?
Жребий злой, увы! коль отраве лютой
Меч неправедный поспешает в помощь!
VII
1. Тогда я говорю: — Ты знаешь сама, что честолюбивое влечение к тленным вещам надо мною весьма мало господствовало; но я желал поля для деятельности, чтобы добродетель не старилась в безмолвии.— 2. А она: — Да, единственное, что способно привлекать души, выдающиеся от природы, но еще не достигшие последней черточки в совершенстве добродетелей, — это желание славы и молва о превосходных заслугах в публичных делах. 3. Сколь это ничтожно и лишено всякого веса, размысли так. Весь охват земли, как тебе известно из астрономических показаний, сравнительно с пространством небес составляет лишь точку{84}, то есть, сравнив ее с величиной небесного шара, решишь, что она вовсе никакого пространства не занимает. 4. Из этой, столь скудной, области мира лишь четвертая часть, как ты знаешь из доказательств Птолемея{85}, населена известными нам живыми существами. 5. Если от этой четверти ты мысленно отнимешь то, что покрыто морями и болотами, и те области, что опустошены жаждой, едва останется самое тесное поле людскому жительству. 6. И в этой-то малейшей точке загражденные и запертые вы помышляете, как распространить свою славу, как разгласить имя? Что блестящего и величественного имеет слава, в столь тесных и жалких пределах зажатая? 7. Сверх того, в ограде сего невеликого жилища многие обитают народы, языком, нравами и образом жизни разнящиеся, которых, как из-за трудности пути, так и несходства языка и редкости в сообщении, достичь не может слава не только отдельных людей, но даже и городов. 8. Во времена Марка Туллия, как сам он где-то замечает{86}, слава Римской республики еще не перевалила за Кавказские горы, хотя та уже возмужала и страшна была парфянам и прочим народам в тех краях. 9. Итак, видишь, как стеснена, как сжата слава, которую вы усердствуете распространить и расширить? туда, где слава римского имени водвориться не может, доберется ли молва об одном римлянине? 1о. Говорить ли, что нравы и установления разных племен несходны меж собою, так что считающееся у одних достойным похвалы у других казни достойно? 11. Вот почему, даже если кого-то радует распространение его славы, ему отнюдь не полезно разглашать свое имя средь многих народов. 12. Пусть всякий довольствуется тем, что молва о нем будет странствовать среди своих, и что в рубежах одного народа заключится блистательное бессмертие его славы.
13. Но сколь многих мужей, в свое время именитейших, по недостатку в писателях истребило забвение! хотя чем бы им помогли писания, которые вместе с их сочинителями поглощает древность долгая и темная? 14. Но вы, помышляя о славе в будущих веках, мните, что продлится для вас бессмертие. 15. Если же размыслишь об этом в сравнении с бесконечной протяженностью вечности, найдешь ли повод радоваться долготе твоей славы? 16. Ведь долгота одного мгновенья, если сравнить ее с десятью тысячами лет{87}, поскольку длительность того и другого ограничена, будет с ними, хоть в малейшей степени, но соизмерима; но сие самое число лет, и даже сколь угодно большее, никак не сравнить с беспредельной длительностью. 17. В самом деле, конечные вещи можно так или иначе сравнивать между собой, бесконечное же с ко- нечным—никак нельзя. 18. А посему, сколь бы долговечною ни была слава, если сообразить ее с неисчерпаемой вечностью, представится не только малой, но прямо никакой.
19. Вы же не умеете поступать правильно иначе как ради народных ушей и пустых толков и, пренебрегая превосходством совести и доблести, домогаетесь награды от чужих пересудов. 20. Послушай, как изящно осмеял некто пустоту таких притязаний. Он накинулся с поношениями на человека, который не ради упражнения в прямой добродетели, но ради пышной славы лживо облекся именем философа, и прибавил, что скоро узнает, точно ли он философ, если причиненные ему досады снесет кротко и терпеливо. Тот недолго хранил терпение и, снеся обиды, молвил, как бы насмешливо: «Признаешь наконец во мне философа?» А тот, с еще большей язвительностью: «Признал бы, — отвечает, — если б ты смолчал»{88}. 21. Что же выдающимся мужам (речь ведь идет о них), которые ищут славы доблестью, что, повторяю, нужды им в славе после того, как тело дотла разрушится смертью? 22. Ведь если — чему рассудок наш возбраняет верить — люди умирают полностью, нет вовсе никакой славы, ибо тот, кому она воздается, вовсе не существует. 23. Если же душа, самое себя сознающая, от земной избавившись темницы{89}, устремляется, вольная, к небу, не гнушается ли всяким земным занятием та, которая, наслаждаясь небом, радуется свободе от земного?
VII
Кто, духом пылок, реет лишь за славою{90},
Верховным благом чтя ее,
Пускай пространство области эфирныя
Сравнит с земною скудостью
5 И устыдится, круг наполнить крохотный
Своим не в силах именем.
Почто ж, о гордый, с шеи втуне силишься
Низринуть иго смертное?
Хоть меж далеких странствует племен молва,
10 Всяк о тебе вестит язык,
Хоть пышно блещет дом великий титлами —
Высоку славу презрит смерть,
Смиренну с гордой вместе погребет главу,
Сравняет с высшим низшее.
15 Где ныне кости верного Фабриция{91},
Где Брут, Катон незыблемый?
Пустое имя буквами немногими
Молва чертит посмертная.
Но нам, прозванья ведающим звучные,
20 Дано ль самих умерших знать?
Итак, лежите вы, совсем безвестные,
И слава не прославит вас.
А если мните жизнь еще продлить себе
Молвы ширяньем смертныя,
25 Когда, хоть поздний, и ее похитит день,
Вторая смерть к вам явится{92}.
VIII
1. Но не думай, что я веду против Фортуны безжалостную войну: случается иногда, что она, ничуть не обманчивая, обретает заслуги перед людьми, а именно, когда она открывается, когда обнажает чело и изъявляет свой нрав. 2. Возможно, ты еще не постигаешь моих речей; дивно то, что я хочу сказать, и потому я едва способна выразить мою мысль словами. 3. По моему мнению, много полезней людям враждебная Фортуна, чем благосклонная: последняя всегда под видом счастья, выглядя ласковой, лжет, первая же всегда правдива, когда в переменах являет свое непостоянство. 4. Та морочит, эта учит; та видом обманчивых благ опутывает умы наслаждающихся, эта, давая познать хрупкость счастия, их освобождает; таким образом, ты видишь, что та — ветреная, текучая, о себе самой в вечном неведенье, а эта — трезвая, собранная и — даже когда выказывает свою враждебность — благоразумная. 5. Наконец, счастливая Фортуна своими ласками отклоняет от истинного блага, а враждебная обыкновенно тащит крюком обратно к истинным благам. 6. Или ты считаешь маловажным, что сия ожесточенная, сия ужасная Фортуна открыла тебе души верных приятелей? Она отделила для тебя искренний облик друзей от неверного; уходя, своих забрала, твоих оставила. 7. Сколь дорого заплатил бы ты за это, когда был невредим и, как казалось тебе, благополучен? Ну, сетуй теперь о потерянном добре: ты ведь обрел драгоценнейший род богатства — друзей.
VIII
Коль с незыблемой верностью{93}
Перемены свершает мир,
Коль стихии враждебные Непреложный блюдут союз,
5 Коль в златой колеснице Феб
Выезжает с днем розовым,
Дабы Феба владычила
Над ночами, чей Геспер вождь,
Дабы алчного моря зыбь
10 В твердых гранях держалася,
Чтоб нельзя было свой удел
Ширить землям кочующим,—
Всю связует вселенную,
Морем правя и землями
15 И царя в небесах, любовь.
Коль отпустит она узду,
Все приязни взаимные
Обернутся тотчас войной,
И громаду, что движима
20 В несравненном согласии,
Растерзать разом ринутся.
Договором торжественным
Съединяет людей любовь,
А святое супружество —
25 Целомудренной склонностью,
И надежному дружеству
Свой дарует она закон.
О счастливейший род людской,
Коль владычит душой любовь,
30 Небосвода владычица!{94}