Солас выглядела не так уж плохо. Цвета платья сочетались со светлым париком, и фасон подчеркивал стройные бедра. Я сложила джинсы и запихнула их в рюкзак. «Ты умерла, Холли Хоган», – сказала я зеркалу. Они могут искать Холли Хоган по всей стране и не найдут, потому что ее больше не существует. «Отныне можешь звать меня Солас», – сказала я своему отражению.
Но платье с кроссовками и носками смотрелось не очень. Так что я забралась в пугающий стеклянный лифт, чтобы снова спуститься на первый этаж. Я встала у самых дверей, и, когда кабинка ухнула вниз, мое сердце устремилось туда же, как это бывало раньше, в лифтах небоскреба, и захватило дух. Клянусь, я чувствовала, как мама сжимает мое плечо. «Держись, Холл», – прошипела она. Мы жили на верхнем этаже, номер 12. В доме было два лифта – для четных и нечетных этажей. Поэтому, когда четный был занят, мы поднимались на одиннадцатый этаж, а дальше пешком, по лестнице. В металлических лифтах всегда пахло мочой, и мама их ненавидела. «Лучше в собственном гробу, чем в этой мерзкой коробке, Холл», – говорила она.
Я чуть не грохнулась, когда прозрачный лифт резко приземлился, и испытала облегчение, ступив на твердую землю. Я вышла, побродила еще немного по оксфордским улицам и нашла благотворительный магазин.
Грейс говорит, что в таких магазинах одеваются только убогие и монашки. Фиона была бы первой в этом ряду, потому что она не может пройти мимо благотворительного магазина. Грейс любит только новые и модные шмотки. Но я захожу в такие заведения, когда никто не видит, и иногда покупаю футболку за два фунта. На этот раз я не собиралась воровать. Во всяком случае, в благотворительном магазине. Даже приемыши имеют свой кодекс чести. Я зашла в магазин и нашла черные босоножки своего размера, на довольно высоком широком каблуке. Стоили они пятерку. На один фунт больше, чем у меня было. Я огляделась по сторонам. Две престарелые продавщицы, могиты, болтали о предстоящем теннисном матче. «Уим-бл-дон-тен-нис», – гнусавили они. Так что я подошла к двери с босоножками в руке, как будто проверяла погоду. Я встала у полки с книгами, делая вид, что читаю названия, перекладывая босоножки из руки в руку, чтобы их не увидели с кассовой стойки. Незаметно я выплыла за дверь.
– До свидания, – крикнула мне вслед одна из дамочек-могитов.
Я помахала свободной рукой и рванула вниз по улице, размахивая босоножками, которые удерживала за ремешки.
Но в душе я чувствовала себя брошенным мимо урны клочком бумаги, и меня преследовал неприятный запах, о котором говорил Майко, потому что я украла из магазина для бедных. Я промчалась мимо больших желтых зданий и отыскала лужайку с каменной скамейкой во дворе церкви. Я села и переобулась. Но когда встала, у меня подкосились ноги. Непривычно высокого роста, я сделала несколько шагов. Может, когда-нибудь я подрасту еще немного и на каблуках смогу смотреть Майко прямо в глаза. Тут я вспомнила, что он ушел навсегда, за реку, и снова рухнула на скамейку. У меня еще оставались деньги, и я умирала с голоду. Я подумала о зануде Джейн Эйр, скитающейся среди пустошей. Мы читали в классе про то, как гордость не позволяла ей просить милостыню, и она предпочитала питаться холодной кашей из свиного корыта. Как грустно. Мне бы хватило денег на бигмак и еще чего-нибудь, а подкрепившись, я бы села на автобус. И уехала отсюда на запад в своей новой модной одежде. Так я задумала.
Я купила бургер с жареной картошкой и умяла все, устроившись на странной скамейке – то ли полусидя, то ли полулежа – на главной улице. Какой-то урод придумал такой дизайн, чтобы выделиться. Наверняка тоже переборщил с экстази. Спина после этой скамейки просто отваливалась. Вскоре набежали облака, и небо начало плеваться дождем. Последняя картошка исчезла у меня в животе, а я так и не наелась. Мимо спешили люди, на ходу раскрывая зонтики.
Иногда чувства похожи на оладьи. Их переворачиваешь, а они кое-как приземляются на сковороду, и никак нельзя понять почему. Как из мягких и пушистых мы превращаемся в скользких и колючих?
Беда в том, что мне некуда было идти. Я понятия не имела, в какой стороне находится эта гребаная А40. А в кошельке оставалось всего два фунта и мелочь. Их не хватило бы даже на покупку зонтика.
Этот город с его велосипедами и крыльями летучей мыши доконал меня окончательно.
Все неслись мимо, не замечая меня.
Мир превратился в зону клонов.
Во рту собрались капли воды, но я сразу догадалась, что это не дождь, потому что они были солеными. Возьми себя в руки, Холл. Я встала с идиотской скамейки и на каблуках побрела по улице. Я подумывала о том, чтобы вернуться в церковь – там хотя бы можно отсидеться внутри, и за это не возьмут денег. Но я, должно быть, не туда свернула, потому что все шла и шла, а церкви все не было. Впереди тянулась длинная дорога с огромными деревьями. Моросящий дождь усилился. Я беспокоилась о парике. Вдруг показалось большое здание с вычурными освещенными окнами; оно стояло чуть в стороне от дороги, позади лужайки. Вывеска на воротах гласила, что это музей, и бесплатный. Люди входили и выходили, но в основном все-таки спешили войти.
Я и музеи – вещи несовместимые. Все это барахло в стеклянных ящиках вызывает у меня головную боль. Но дождь разошелся не на шутку, и парик был бы испорчен, не найди я убежище. Поэтому я поплелась к двери и скользнула внутрь.
15. Мертвое царство
Тяжелая деревянная дверь открылась в большой, ярко освещенный зал с динозаврами. Ощущения пространства добавляла высокая остроконечная крыша из металла и стекла. В музее царило душное молчание. Школьники гоняли по проходам.
Я застонала. Повсюду мертвецы в ящиках. Совы. Страус. Лиса. Кто-то ведь убил их и превратил в чучела, и это подло. Мертвые должны гнить в земле, как заведено природой. Выдра с большими темными глазами шлепала по фальшивому подлеску и воде, как живая. Я представила себе, как она шарила по лесу, выискивая добычу, рыла землю, а кто-то подошел и пристрелил ее в голову, как это делают с тюленями в Арктике. Это ли не жестокость?
Я остановилась перед древним динозавром с массивной кистью и большим шипом на первом пальце, чтобы убивать своих врагов. Каким стал бы мир, подумала я, если бы у людей были такие же смертоносные шипы? Наверное, поубивали бы друг друга, и последний человек на земле умер бы от старости, не оставив после себя потомства. Тогда, возможно, выдры и тюлени бегали бы в свое удовольствие и мир изменился бы к луч-шему.
Затем я увидела странную будку с занавеской вместо двери. ФЛУОРЕСЦЕНТНЫЕ МИНЕРАЛЫ. За занавеской было темно, на полках лежали груды камней, и рядом располагались кнопки, включающие подсветку. Камни, конечно, мертвые, как и все в этом музее, но они мерцали подобно драгоценностям, а драгоценности я обожаю. Молочно-белый. Лиловый. Серебристый. Янтарь, как кольцо моей мамы. Я подумала о том, как их выкапывают из земли, делают из них украшения за миллион долларов, которые вызывают восхищение у всего мира, особенно если их носит Грейс Великолепная. Я могла бы часами смотреть на эти камни, но буквально следом за мной в будку вломилась толпа детей. Они завизжали, как будто обнаружили машину времени. Только они не утруждали себя созерцанием камней, просто шныряли туда-сюда и баловались подсветкой. Все, кроме одного серьезного парнишки в круглых очках. Он приподнялся на цыпочках, так что оказался вровень с моим локтем, и приклеился носом к стеклянной витрине, внимательно читая надписи. Другие дети вскоре заскучали и исчезли, но он словно прирос к месту. Мы вместе смотрели на камни.
– Клёвые они, – сказала я. – Правда?
– Как будто из космоса, – ответил он. На вид лет восьми, но уже с гроздьями винограда в носу.
– О, неужели? – протянула я. – Здесь сказано, что этот из Исландии.
– Может, он упал как метеорит.
– Да ладно.
– Да. – Он повернул голову и впился в меня глазами, увеличенными стеклами очков. – Мы все родом из космоса, – продолжил он. – Каждый атом внутри нас. Мы появились из Большого взрыва.
Я усмехнулась.
– Правильно сделали.
– Инопланетян не существует, – разошелся мальчик. – Потому что мы все инопланетяне. – Он словно читал лекцию студентам своим аристократическим, почти взрослым голосом.
– Если мы все инопланетяне, значит, они существуют, – возразила я.
Он вздернул подбородок, как будто его мысли были слишком велики для его мозга.
– Либо все инопланетное, либо ничего, – заявил он. – А если все инопланетное, тогда ему нечего противопоставить.
– Боже мой, – пропела я и поскребла парик. Через десять лет он будет расхаживать по Оксфорду в балахоне «летучей мыши», выигрывая пачками призы за гениальность. – Слушай, я тебя поняла, – сказала я. – Это вау-виль. – «Вау-виль» придумал Трим, выражая этим словечком крайнюю степень восхищения. Мальчик посмотрел на меня и широко улыбнулся.
– Ты правда так думаешь? – спросил он.
– Ага, – ответила я. – Когда с Марса прилетят зеленые человечки, они окажутся такими же, как мы. И нам с тобой придется сформировать команду встречающих. Мы угостим их пиццей и диетической колой.
Юный Эйнштейн всерьез задумался об этом.
– Не уверен, что первые гости будут с Марса, – сказал он.
– Почему нет?
– Марс – мертвая планета, – изрек он. – Я ставлю на Андромеду.
– Ладно. Пусть будет Андромеда.
Мы кивнули друг другу, оба на одной волне. Потом юный Эйнштейн вдруг снова застеснялся, видимо, вспомнив, что не должен разговаривать с незнакомцами, и уткнулся в стекло, словно от этого зависела его жизнь. Так что я оставила маленького гения и вышла из кабинки, улыбаясь и думая о том, что попался наконец один милый мальчик, и его надо срочно спасать от участи могита.
Дневной свет ламп резал глаза. Я прошла мимо скелета слона в следующий зал. Там царил полумрак и все было забито экспонатами. Я ходила кругами, скользила взглядом по окружающим меня предметам, как это делала в школе. Когда вроде бы смотришь, но не видишь. Отключаешь мысли, водишь глазами и ни о чем не думаешь – так, испускаешь пузыри и флюиды. Они попадают прямо в нос школьным слугам ада. Но как бы я ни старалась, мне не удалось проигнорировать аккуратные надписи на табличках и вещах, которые выглядели так, будто принесены с помойки. В одном шкафу валялась старая веревка – кроме шуток. Музей, где выставляют веревку, производит грустное впечатление.