– Солас? – окликнул меня Фил.
– Да?
– У тебя какие-то… – Он нахмурился, словно забыл, что хотел сказать. – Неважно. Ничего.
Я зашла в туалет и ополоснула лицо. Зеркала не было.
Потом я выглянула в щель приоткрытой двери, и угадайте, что увидела. Фил разговаривал по мобильному.
«Он звонит в полицию. Нужно убираться отсюда».
Я оцепенела, расслышав хруст гравия. Он что, преследует меня?
Нет, он просто шел в соседнюю кабинку, для джентльменов.
Быстро, как молния, я переобулась обратно в кроссовки.
За стенкой спустили воду в унитазе.
«СЕЙЧАС ИЛИ НИКОГДА, – подумала я. – БЕГИ».
Тихо, крадучись, я пробралась на задворки. Там перелезла через ворота и спряталась в поле за кустом. Отсюда я могла видеть и заправку, и грузовик, и дорогу. Нас разделяла какая-то полусотня метров.
Мир замер вместе со мной.
Фил вышел из туалета, руки в карманах, и огляделся по сторонам.
Он ждал, прислонившись к колесу грузовика.
Может быть, даже звал меня по имени.
Он обошел вокруг туалетов, постучался в дверь дамской кабинки.
Потом нырнул в магазин.
Вышел оттуда и подождал еще немного.
Он вернулся к грузовику.
Достал из кармана мобильный, посмотрел на него и поднял взгляд. На мгновение мне показалось, что он смотрит прямо на меня, но потом он отвел глаза, его плечи поникли, как будто ему стало грустно.
Он забрался в грузовик. Но двигатель не завел.
Прошли минуты. Издалека донесся отдаленный гул. Гром.
Потом двигатель заработал. Грузовик тронулся с места. А с ним и Фил.
Мир снова завертелся.
Я расселась на зеленом поле. Я, она же семнадцатилетняя Солас, и рюкзак из кожи ящерицы.
«Ящерка» выглядела побитой.
Девушка по имени Солас подула на одуванчики.
– Вот и побрились, – пропела она.
Девушка открыла ладонь, в которой лежала пара монет, украденных из тайника Фила. Видимо, трудно избавиться от старых привычек. Все-таки она плохая девочка, эта Солас.
Но настоящая я не двигалась. Холли чувствовала себя такой же безжизненной и раздавленной, как та норка.
Снова загрохотал гром.
Майко и Фил, одна и та же история. Уходят, уходят, уходят из моей жизни.
Фишгард с таким же успехом мог быть Китаем.
Я сидела посреди поля в Уэльсе, под грозовым небом, и за мной по пятам гнался закон. И рассчитывать я могла только на помощь вороватой гламурной девицы, которая существовала лишь в моей больной сумасшедшей голове.
31. В черных горах
Помню, Майко говорил, что в дороге можно встретиться с Богом. Странно слышать это от бывшего панк-рокера, но, возможно, он прав. Я думала о Филе с его скорбным ртом, страдающими глазами и грустной музыкой; вспоминала, как он покупал мне сосиски, будучи веганом, не говоря уже о праздничном торте с воображаемыми свечками. И еще я помнила, как он жалел мою избитую в Уэльсе маму и одолжил мне свой телефон. Я никогда не увлекалась верой во Всевышнего. В души, парящие в небесах. В мертвецов, выходящих из могил. Маму, как истинную ирландку, воспитывали в католической вере, но она говорила, что церковь – пустая трата времени и места и чем скорее все они будут превращены в хорошие просторные квартиры, тем лучше. Но в тот день, когда мне исполнилось семнадцать, 11 июня, я сидела на том зеленом поле и думала, что, может быть, Бог и существует, хотя бы частичка его. Может, он живет в душах людей, смотрит на мир их глазами, как тот парень в фильме, вернувшийся назад во времени на пятнадцать минут, чтобы изменить мир. Может быть, Бог проникает внутрь тебя и заставляет совершать добрые дела, а ты даже не знаешь, что он там. Наверное, к таким, как я, он никогда и не приблизится. Но людей вроде Фила, с его живописными маршрутами и веганскими мечтами, он определенно любит.
Я, настоящая, посмотрела на украденные у него деньги, и мне захотелось их выбросить. А потом я подумала, что лучше сохранить их и отдать первому бездомному, которого встречу в пути. Или опустить в церковный ящик для пожертвований. Но пока я положила их в потайной карман, где были спрятаны мамино янтарное кольцо и SIM-карта.
В небе осталась всего одна голубая полоска, да и та съеживалась. Я поднялась с земли и вернулась на заправку. Пошла прямиком в туалет и расчесала свои настоящие волосы. Потом снова надела парик, расчесала и его тоже. Когда я вышла, над темными горами уже зависло уродливое грязное облако. Воздух сгустился и пожелтел.
«…Они настойчиво призывают девушку связаться с приемными родителями…» Фионой и Рэем. Ведь я отправила их на задворки памяти, но они, как сломанные пружины дивана, вырываются наружу. Ты чувствуешь, как они впиваются в задницу, когда садишься, потом тебе удается о них забыть, пока ты смотришь увлекательное телешоу, но, как только оно заканчивается, назойливое подталкивание возобновляется. Я вспомнила, как в день нашей первой встречи в Темплтон-хаусе Фиона смотрела на меня, как на последнего выжившего кита. Вспомнила, как улыбался мне Рэй, стоя под моим окном в саду. Щелк-щелк, заработали ножницы, и буквы моего имени, сотканные из облака, поплыли по небу.
Олдриджи не поверили в историю о моем отъезде на Тенерифе. Если подумать, у меня даже паспорта не было.
Надо же, один звонок – и все пропало. Меня опять поместят в камеру. Фиона и Рэй будут знать, что я жива, но снимут с себя ответственность и уже никогда не захотят меня вернуть. И кто посмеет их винить? Я бы на их месте поступила так же.
Я достала из рюкзака мобильный и SIM-карту и собрала их вместе, чтобы посмотреть, нет ли новых сообщений от Олдриджей. Но, когда попыталась включить телефон, стало понятно, что он сдох. Зарядка кончилась. Я чувствовала себя воздушным шариком, из которого выходит воздух. Да скорее всего, и сообщений-то не было. Олдриджи, наверное, умыли руки.
В воздухе стоял странный запах, как от подгоревшего супа из консервной банки. Горы почернели, и людей на улице не было видно. Я заскочила в магазин на заправке и на последнюю мелочь купила у продавщицы-могита банку Red Bull. Трим обычно выпивал сразу по три банки и потом уже не знал удержу. Никто не мог его остановить, даже Майко. Он рычал и бесновался, так что хотелось вызвать ветеринаров, чтобы те успокоили его электрошокером. Мне тоже необходимо было взбодриться, срочно.
Я села на придорожный камень и жадно выхлестала напиток. «Шевели ногами. Возвращайся на дорогу, пока Фил не позвонил в полицию и они не выследили тебя, как лису».
И тут небо прорезали вспышки. Я зашагала по дороге, но машин заметно поубавилось, и уж, конечно, никто не останавливался.
Начался дождь. Я свернула на проселочную дорогу, решив, что полиция вряд ли найдет меня здесь, и спряталась под большим деревом. Я сняла парик и, аккуратно сложив его, убрала на дно рюкзака, чтобы не намок. Небо снова вспыхнуло, а через несколько секунд прогремел раскат грома. Я вспомнила дерево в «Джейн Эйр». Молния раскалывает его надвое, и миссис Аткинс сказала, что это наказание за то, что мистер Рочестер сделал Джейн предложение под этим деревом, когда не должен был, и Судьба сердится на него из-за сумасшедшей жены на чердаке. Я подумала, что судьба и на меня сердится за то, что я украла деньги у Фила. Я двинулась дальше по дороге в поисках лучшего укрытия.
Голубь выпорхнул из зарослей живой изгороди, напугав меня до смерти. Громкий хлопок взорвался на соседнем поле. Во мне все перевернулось. Моя жизнь была одним длинным списком зла. Бог, вероятно, решил поразить меня молнией. И все шло к тому, что я сгорю в огне и от меня останется дымящаяся кучка пепла. Что ж, поделом.
Я побежала по узкой проселочной дороге. Дождь падал крупными и тяжелыми, как монеты, каплями. И вскоре они посыпались градом, так что коже стало больно.
Я добралась до странного каменного моста с башенками. Под ним бежала маленькая речушка.
Молния, раскинув паучьи лапы, озарила небо. И следом за ней оглушительный хлопок разорвал небо в клочья, как тот армейский самолет. Я вскрикнула и прижалась к стенке моста.
Господи, пощади меня, завопила я.
«Ящерка» промокла насквозь, и это означало, что скоро и парику конец.
Я перелезла через стену и, спустившись к берегу, забралась под мост. Я даже не заметила, как вода захлестывает мои кроссовки.
И тут я вспомнила. Мама. Она тоже боялась гроз. Накидывала покрывала на зеркала, чтобы отражение молнии никого не убило. Задергивала шторы. Снимала телефонную трубку с рычага. Выдергивала вилки из розеток. Потом ложилась на диван, обитый тканью тигровой расцветки, и стонала: «Почему мы должны жить на вершине этой проклятой башни, Холл? Почему?»
Вода в речке бурлила и пенилась. Я, как могла, вжималась в камень моста. Буря грохотала и крушила, то приближаясь, то удаляясь. Я достала из потайного кармашка мамино янтарное кольцо. Вряд ли здесь появились бы грабители, чтобы отрубить мне палец и завладеть кольцом, поэтому я могла его надеть. «Оно спасет меня. Обязательно». Я надела кольцо на средний палец. Прикоснулась к янтарю и закрыла глаза.
Вспышки молнии проникали даже сквозь опущенные веки, поэтому я открыла глаза и вгляделась в крошечное насекомое, застрявшее в сердцевине камня. Когда я показала Майко кольцо, он сказал, что насекомое заперто там сотни тысяч лет. Он рассказывал, что янтарь – это смола сосновых деревьев, затвердевшая давным-давно, еще до того, как на земле появились люди. Снова громыхнуло. Темное пятнышко могло быть древним комаром, говорил Майко. Или мухой.
Я уставилась на жучка, распластанного и неподвижного. Замурованного в камне. Навсегда.
– Мамочка, – прошептала я. – Где ты?
В мгновение затишья между ударами грома и вспышками молний в голове у меня прояснилось, и я увидела отчетливую картинку.
В наступившей тишине мама явилась мне.
– Холл. – Мамин голос, высокий и сильный, зовет меня.
Снова дом в небесах, со стеклом, балконом, дневным светом. Я иду по коридору, и мама там, на кухне, готовит чай. Ее лицо закрыто прозрачным шарфом. Как у восточной невесты, ее глаза мерцают сквозь невесомую материю. Она улыбается? Я не вижу. Нет, она сердится. Хлопает ящиком, открывает банку печеных бобов. «