Сходи в магазин, Холл. Купи эти чертовы рыбные палочки. Я не могу пойти. В таком виде». Картинку сжигает еще одна яркая молния. Мамочка исчезает. Вместо этого раздается стук в дверь. Кто бы это ни был, он не уходит и продолжает стучать, поэтому я открываю дверь, и там стоит женщина из городского совета, с портфелем, и улыбается мне. Я смотрю на ее браслет, потому что он прямо перед моими глазами: нанизанные на руку разноцветные кольца клацают друг о друга. Голубые. Красные. Зеленые. Желтые. Розовые. Цвета чередуются, как двери на Меркуция-роуд.
«Холли. Твоя мама дома?»
«Нет, мисс».
«А ее бойфренд?»
«Нет, мисс».
«Ты что же, одна?»
«Да, мисс».
«Твоя мама спустилась в магазин?»
«Можно посмотреть, мисс?» – Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до браслета.
«Тебе нравится, Холли?»
«Да. Очень красиво».
Она снимает браслет и передает мне. Я играю с ним, как с погремушкой, и улыбаюсь переливам цветов. – «Напоминает мне», – говорю я.
«Что, Холли?»
«Мамин напиток».
«Мамин напиток?»
«Не цвет. Звон. Так звенят кубики льда».
Снова вспыхивает молния, и мама медленно снимает с пальца янтарное кольцо, кладет его мне в ладошку, и лицо у нее белое, а рука дрожит. «Береги его, Холл. Сохрани его. Там, куда я иду, отрубят палец за такое кольцо. Береги его… Береги…»
Последний раскат грома прогремел далеко в горах. Вода забурлила громче, и голоса смолкли. Дождь еще хлестал, но буря утихла так же быстро, как и началась. Я выкарабкалась из-под моста, размяла затекшие конечности. И посмотрела на кольцо, мерцающее на руке. Я погладила его, как будто могла вернуть к жизни застрявшее крошечное насекомое.
– О, мама! – воскликнула я. – Мамочка. Не уходи.
Я оглядела реку, берега, мост, деревья, колышущиеся на ветру, и горы. В этом странном грозовом свете все краски стали серыми. И вдруг что-то сдвинулось в облаках, и прорезался солнечный луч, и тогда вернулись зеленые и коричневые цвета, и снова защебетали птицы. Я достала из рюкзака парик и расчесала его – вжик, вжик, как дождь стекает с крыши. Пряди приобрели медовый оттенок, и я надела парик.
Я перевела дух.
– Сейчас. Сейчас.
Меня била дрожь. Я замерзла, стоя под дождем и по щиколотку в воде. Вытерев глаза и разгладив руками платье, я достала брюки и надела их под платье. Прикид, конечно, из прошлого века, но, кто знает, возможно, здесь, в Уэльсе, платья поверх брюк все еще считали писком моды.
Снова в образе блондинки, я прочитала себе нотацию: «Холл. Если ты пережила такую бурю, значит, сможешь пережить что угодно. Что угодно, девочка. Тебя не остановить. Точно тебе говорю».
Насквозь мокрые кроссовки отчаянно хлюпали, когда я вернулась на проселок. Я сняла их, связала шнурки вместе и подвесила к ремню «ящерки». Потом переобулась в босоножки. Они обжимали ногу, как капканы, но зато были сухими.
Я медленно брела по проселочной дороге к шоссе А40. Никакая буря меня не прикончит. Ни один полицейский не узнает меня, потому что я семнадцатилетняя блондинка, а не четырнадцатилетняя брюнетка. Я поймаю попутку, доберусь до ирландских паромов и стану свободной. Как будто мамочка стояла на вершине одной из этих гор, в образе средневековой дамы в конусообразной шляпе со шлейфом и под развевающейся вуалью сверкали ее глаза. В ее стакане с прозрачным напитком все так же звенели кубики льда, а стихающий дождь был мягким, как шелк, и воздух таким чистым, что я могла пить его большим глотками. Мамочка. Стой, где стоишь. Я ближе к тебе с каждым шагом.
32. Свинский грузовик
Вжжжж, проносились легковушки.
Дзззз, мчались скутеры.
Кхххх, кряхтели грузовики.
Блестело полотно дороги, и воздух был теплым и светлым после бури. Я стояла на широкой обочине, возле ворот, за которыми тянулось бескрайнее пастбище для овец. Пытаясь сосчитать их, можно не то что уснуть, но умереть от старости. Я снова выставила руку с оттопыренным большим пальцем и ждала попутку. Янтарное кольцо поблескивало на среднем пальце.
Никто не останавливался. Машины мчались мимо, шумные и быстрые. Когда движение замирало, слышно было, как блеют овцы и шуршат деревья под порывами ветерка.
Я попробовала повторить трюк с одуванчиком. Все без толку. Возможно, я единственная во всей Британии голосую на дороге, а Фил – единственный ненормальный, осмелившийся остановиться.
После долгого затишья я увидела, что какая-то машина едет чуть медленнее, и снова выставила большой палец. Зевнула. Белая с голубым машина свернула в сторону и снова появилась на дороге, приближаясь ко мне.
И тут до меня дошло. Это же полицейская машина.
Балда! Я опустила руку, отвернулась к воротам и уставилась на овец. Сделала вид, будто пересчитываю их.
Интересно, заметили они меня? И не по мою ли душу явились?
Неужели Фил позвонил в полицию после того, как я сбежала?
Я чувствовала, что машина притормаживает и вот-вот остановится.
Я продолжала пересчитывать овец, как будто от этого зависела моя жизнь. Мысленно я представляла, как меня сажают в машину и отвозят в участок, а потом они приходят – Рейчел, копы, Фиона и Рэй, психиатры – и разговаривают со мной так, будто я не в себе, и меня отправляют в психушку. «У Холли высокая невротическая потребность в поддержке», – говорят они, качая головами. Так сказала однажды дама из социальной службы.
Невротическая. Высокая. Потребность. Да, это про меня.
Но полицейская машина ускорилась после поворота. Она пронеслась мимо и вскоре исчезла из виду. Я снова могла дышать. Ветерок играл прядями парика. Овцы блеяли. Я проблеяла в ответ. Одна из овец уставилась на меня, и, клянусь, это была копия Трима. С такими же узкими глазами и длинной мордой, она, казалось, пережевывала весь мир и собиралась выплюнуть его обратно. Я зашлась от смеха, так что даже закололо в боку, и будь рядом со мной Грейс, она бы тоже разразилась диким хохотом.
Я вернулась на свое место у изгиба дороги.
Ко мне приближался драндулет KATERBLATTUMM для перевозки скота. Это такая нелепая конструкция с кабиной спереди и открытой платформой сзади, куда загоняют коров. Но я не могла заглянуть внутрь, поскольку в деревянном загоне практически не оказалось щелей. Я представила себе, что он под завязку набит несчастными животными, которых везут на бойню. И очень скоро они будут болтаться на крюках в мясной лавке. Я выставила вперед большой палец, но почему-то вспомнила вегана Фила и опустила руку. И удивительное дело: грузовик все равно остановился.
Я не двигалась. Водитель открыл дверь и высунулся. Пухлый, круглолицый, с темными кудряшками на макушке и выбритым затылком, он улыбался во весь рот. В его облике встретились Семейка Аддамс и Джек-потрошитель.
– Подвезти, детка? – крикнул он.
– Хм… – буркнула я.
– Куда тебе?
– А ты куда едешь?
– Лампетер.
– Не пойдет, – важно заявила я, как королева этой страны. – Мне нужно в Фишгард.
– Могу подбросить до Лландовери, – сказал он.
Я вспомнила знакомое по карте название, только произнес он его по-другому: Клан-до-вери.
– Ты имеешь в виду Ландо-вери?
Он хлопнул себя по ляжке.
– Смешно. Это как назвать твой одуванчик в ухе «оде-ван-чиком».
Он завизжал от смеха. Я не сдержала улыбку. Вытащив одуванчик из-за уха, я отшвырнула его в сторону.
– Так ты едешь или нет? – спросил парень.
– А что там сзади? – Я слышала какую-то возню и дыхание в загоне, и темные формы проступали сквозь щели.
– Свиньи.
– Свиньи?
Я сморщила нос. Вспомнила Фила и его историю про овец с проколотыми ушами. Я шагнула вперед, заглянула в щель между деревянными планками и различила бледную щетинистую шкуру и темные пятна. Потом я услышала хрюканье. Что же до запаха, оставляю это вашему воображению.
– Тебе не нравятся свиньи? – сказал он.
– Свиньи мне как раз нравятся, – ответила я.
– Тогда чего ты ждешь? Они не кусаются. Садись.
Мозги опять встали враскоряку. Я подумала о полицейской машине и о том, что мне нужно поскорее убраться с дороги. С другой стороны, этот парень не вызывал у меня доверия, не то что Фил. Я вгляделась в его глаза в лучиках морщинок и сказала себе: «Он просто обычный водила, Холл. Никакой не убийца с топором».
– Ладно. – Я забралась в кабину и застегнула ремень безопасности. Сиденья были не такими высокими, как в грузовике Фила, и в обшарпанной кабине воняло пóтом и куревом. Но когда мы выехали на дорогу, белые разделительные полосы встретили меня, как старые друзья. Грузовик потряхивало, как будто все свиньи разом отбивали чечетку.
– Как тебя зовут? Меня – Кирк.
Я только что заметила пластмассовый леденец, свисающий с зеркала заднего вида. В нем помещалась женская фотография по пояс. Сногсшибательная голубоглазая блондинка. Сердце ушло в пятки.
– У тебя его нет?
– Чего?
– Имени.
– Ах да. Солас.
Кирк наклонил голову, как сбитый с толку пес.
– Солас?
– Ага.
Он усмехнулся.
– Ничего себе имечко. Экзотика.
«Возможно, он совершенно безобиден, – успокаивала я себя. – Многим мужчинам нравятся такие картинки. Помнишь тот журнал у Трима? Там все было намного грубее. И Трим ведь нормальный, не так ли?» Тут я подумала, что назвать Трима нормальным – все равно что назвать Гитлера святым. «Ладно, Трим-Неприятность не совсем нормальный. Но я же с ним справлялась, верно?»
– Ты очень серьезная, – сказал Кирк. – Выглядишь так, будто за тобой гонится налоговая служба.
– А?
– Налоговый инспектор.
– О. Ха-ха. Нет, не гонится.
– А за мной охотится, – сказал Кирк. – Вот уже пять лет не подаю декларацию. Хочешь послушать радио?
– Не-а, – сказала я. Хватит с меня новостей. – Скажи, Кирк?