– Да?
– А что будет с хрюшками?
– В смысле?
– Я имею в виду, это же твои свиньи?
– Нет. Я просто везу их на своей машине.
– И куда везешь?
– Как я и сказал. В Лампетер.
– Да, но, когда они туда доберутся, что будет потом?
– А, понял. – Кирк хлопнул ладонью по рулю и рассмеялся. – Ты из тех защитников прав животных?
– Просто любопытно. Я имею в виду, они для отбивных или чего-то еще?
– Эта партия направляется на свиноферму, – сказал он. – Насколько я знаю, они предназначены для разведения.
– Разведения?
– Ага. Так что можешь не волноваться, дорогая. К вечеру они будут кататься как сыр в масле. Валяться в грязи. Жевать желуди.
– Это здорово. Ты меня успокоил.
Я решила, что, возможно, он лучше, чем выглядит. Меня больше не тревожила обнаженная фигура в леденце. Я просто думала об этих свиньях и о том, что они в безопасности, так же как и я, пусть даже и в драндулете, потому что никто, никто не знает, где я. Мы ехали молча, рассекая лужи, оставленные дождем. Горы становились все выше и утопали в густой дымке, так что невозможно было различить ни деревьев на склонах, ни вершин. Они возникали из ниоткуда, словно голубые призраки.
Мы проехали мимо старого каменного паба, освещенного рождественскими огнями. Мне не приходилось видеть такое средь бела дня, да еще в июне. Помню, Майко однажды сказал, что бедные вывешивают рождественские гирлянды пораньше, потому что живут надеждой, а богатые не торопятся и делают это перед самым Рождеством, потому что их надежды уже сбылись. Должно быть, люди в том пабе совсем отчаялись, подумала я.
Мы проезжали Брекон, и я сидела, положив руки на «ящерку», поглаживая мамин янтарь.
– Красивое кольцо. – Кирк бросил взгляд в мою сторону.
«За такое кольцо и палец отрубят».
– Да, ерунда, стекляшка, – беспечно произнесла я. – Сюрприз из рождественского крекера.
– Счастливый попался крекер. А мне вечно достаются записочки с дурацкими загадками.
– Понимаю.
– Хочешь послушать самую глупую из всех, что я получил?
– Ну, давай, – сказала я.
– Что живет под водой и убивает русалок?
– Не знаю.
– Ну, подумай.
– Акула?
– Не-а.
– Кит?
– Это Джек-киппер[21]. – Кирк взревел, как матерый головорез, и в сочетании с внешностью Джека-потрошителя это производило не очень хорошее впечатление.
– Ужас, – прохрипела я.
От некоторых шуток действительно коробит. Взять хотя бы мою, про плакучие ивы. Черный юмор. Это напомнило мне одного странного мальчика из моего класса в школе, Макса. Он был настолько нелеп в своих шутках, понятных только ему одному. Старик Макс – такое прозвище приклеилось к нему из-за его голоса, как у диктора на радио Би-би-си. Мегачудик, лучший в классе по математике, он одевался, как могит пятьдесят лет назад. И знаете, какое у него было хобби? Бить в колокола. Вот именно. Это так старомодно и в то же время так круто. Я как-то сказала Каруне, что, может, нам всем пойти со Стариком Максом и тоже ударить в колокола. Она подумала, что я шучу, и посмеялась надо мной, но мне казалось, что, если мы с Максом и Каруной устроим колокольный перезвон по всему Южному Лондону, это будет нечто.
Горы стали пониже. Дорога вихляла, и грузовик с живностью вместе с ней.
– Эти хрюшки, должно быть, уже летают, – сказала я, вцепившись в парик, когда нас подбросило.
Белая разделительная полоса тянулась непрерывной линией, и на асфальте то и дело появлялась надпись:
МЕДЛЕННО
ARAF[22]
Я никак не могла сообразить, что такое ARAF. Может, эти буквы несли какой-то особый смысл? Скажем, предупреждали об ограничении скорости до 40 миль в час. Или о том, что все дороги смертельно опасны. Я услышала, как Майко вопит дурным панковским голосом: падая… падая…И тут до меня дошло. Мы же в Уэльсе, верно? Стало быть, ARAF по-валлийски означает «медленно». Вот тупица.
Следующий знак подсказывал, что до Лландовери осталась одна миля.
Фишгард приближался с каждым поворотом.
Мы проехали прямо через центр города, пересекли железнодорожные пути, и, когда Лландовери остался позади, дорога пошла по глубокой долине с серыми скалами, поросшими какими-то колючками.
Впереди показалась придорожная стоянка для автомобилей, и Кирк припарковался. Мне казалось, что я только что села в его грузовик, и вот поездка уже закончилась.
– Сейчас будет поворот на Лампетер, – сказал он. – Ты можешь и там выйти. Если только… – Он пожал плечами и усмехнулся.
– Если что?
– Если только не хочешь поехать со мной дальше и, может, поужинать где-нибудь.
Мысль о том, чтобы встречаться с парнем с такой бандитской внешностью и таким дебильным чувством юмора, была до смешного несмешной. Блондинка в леденце покачнулась, а я крепче вцепилась в «ящерку».
– Спасибо и все такое, Кирк. – Я открыла дверь. Свиньи в загоне никак не могли угомониться. Они хрюкали, фыркали, возились, как будто уже хотели вырваться на волю. – Предложение очень заманчивое, только, понимаешь, я должна встретиться со своим парнем.
– С парнем?
– Ну да. Мы вдвоем плывем ночным паромом в Ирландию. Начинаем все с нуля. Совершенно новую жизнь. Он будет учиться на жокея, а я на танцовщицу.
– Танцовщицу?
– Да. Только классическую. Балет и все такое.
– О. – Он выглядел разочарованным. – Так ты переезжаешь туда навсегда?
– Да, Кирк. Я и Дрю. Мы ирландцы по рождению, понимаешь?
– Никогда бы не подумал.
– Это правда.
– С такими волосами я принял тебя за шведку.
– Ха-ха. Спасибо, что подбросил, Кирк. – Я толкнула дверь.
– Постой, Солас. Прежде чем ты уйдешь. Может, мне кое-что достанется?
– Что?
– Ну, хотя бы разочек? – Он многозначительно выпятил губы, как будто допускал один шанс на миллион, что я профессионалка.
– Не сегодня, Кирк, – сказала я. – Бойфренд придет в ярость.
Я спрыгнула на землю, захлопнула дверь и помахала ему рукой. Грузовик заурчал, и Кирк пожал плечами на прощание, уголки его губ опустились, как будто он остался с разбитым сердцем, но я видела, что он просто дурачится. Он отпустил тормоз, подмигнул мне, и грузовик, кряхтя, вернулся на дорогу, а звери в кузове начали сходить с ума.
– Оставь это для свиней, Кирк, – крикнула я ему вслед.
Но вряд ли он расслышал.
33. 154 машины спустя
Солнце садилось за горы. Я даже не догадывалась о том, что уже так поздно. От нечего делать я решила пересчитывать машины.
Проехало десять легковушек. Один грузовик. Потом еще 15 легковушек. 26. Я представила себе Джейн Эйр на верховых болотах, где ей пришлось ночевать в высокой траве. Эта девица все-таки балда, каких поискать. Оставила свой сундук в карете, все ценности, и теперь у нее ничего нет. Как глупо. Если бы уехала с мистером Рочестером, как он предлагал, жила бы припеваючи на Ривьере, по уши в бриллиантах, в белых перчатках до локтя. Вообще, вся эта история меня рассмешила. Я сразу догадалась об этой чокнутой жене на чердаке. У автора этой истории, кажется, тоже не все в порядке с головой, решила я. Белый фургон. 47. А я, не в пример Джейн Эйр, находилась посреди Уэльса. Передо мной расстилался зеленый туннель дороги, и в воздухе веяло прохладой. Но я вовсе не собиралась ночевать в поле. Я погладила янтарное кольцо. Как и расставаться со своей драгоценностью. Нет уж, спасибо.
Машина неслась по дороге, как будто за ней гнались. Номер 63. Никогда еще я не слышала, чтобы двигатель ревел так громко. Я выставила большой палец, но на такой скорости водитель вряд ли мог меня заметить, не говоря уже о том, чтобы остановиться. Он обогнал впереди идущую машину, с трудом вписываясь в поворот. И тут я услышала:
СКРИИИИП
Я невольно заткнула уши, мысленно представляя, как перевернутая машина крутится, как в кино, и бензин хлещет на дорогу, и люди внутри всмятку, и все это взрывается пламенем. Но я услышала только скрип, а не…
ТРЕЕЕСК
В противоположном направлении двигалась машина, мигая фарами и сигналя клаксоном: должно быть, водитель чудом увернулся.
Я усмехнулась. Трим мог бы жизнь отдать за то, чтобы оказаться в такой машине. Я представила, как он мчится по автостраде, Грейс рядом с ним со своими суицидальными намерениями, подсказывает ему, как держаться белой линии.
Но улыбка исчезла с моего лица, когда я вспомнила скунса с его игрушечными машинками. Как я уже говорила, скунс – это мерзкий сынишка Каванагов, у которых я жила когда-то. Мне не нравились Каванаги, потому что они всегда были на стороне скунса, их гордости и радости. А я кто? Девочка из приюта, немного похожая на Джейн Эйр с ее ужасными кузенами. В любом случае у скунса был целый парк машин, которые он гонял по кухонному столу. Я до сих пор помню, как зеленая машинка сорвалась с края стола и с грохотом упала на пол. Он наступил на нее, раздавил и сказал: «Ты была в ней, Холли Хоган. Теперь ты мертвая». Он так визжал, когда не мог добиться своего, что лопались барабанные перепонки. Если бы я так вопила, меня бы отшлепали, но его – ни за что и никогда. Я уже и не помню, сколько продолжалась моя пытка у Каванагов. И вот однажды я проснулась и нашла мамину фотографию, которую обычно держала на тумбочке у кровати, разорванной на мелкие кусочки, разбросанные на покрывале. И тогда я закричала что есть мочи, громче, чем скунс. Я бережно собрала обрывки фотографии: с босой ногой и лодыжкой в песке, с половиной руки, придерживающей шляпу на ветру. Туловище тоже было изуродовано, так что проглядывал лишь краешек зеленого бикини. Я пыталась найти мамино лицо, но эти клочки оказались настолько крошечными, что не разглядеть ни губ, ни глаз, ничего. Я завывала так, что дрожали стены. Пришла миссис Каванаг и отругала меня. Я показала порванную фотографию и сказала, что это дело рук скунса, потому что он ненавидит меня. Она фыркнула и заявила, что я, должно быть, сама это сделала, потому что ее милый мальчик на такое не способен. Я колотила ногами по матрасу. «Наверное, ты сделала это во сне», – огрызнулась она. Тогда в окно полетел ночник с тумбочки. И на этом моя жизнь в приемной семье закончилась.