я.
Меня как будто не существовало, судя по тому, что никто не замечал моего присутствия.
Трим, бывало, рассказывал, как это прикольно – ездить «зайцем» в поездах. Перемещаешься по вагонам, скрываясь от контролера, а если запахнет жареным, запираешься в туалете. Он говорил, что объехал так всю Англию, вплоть до Ньюкасла, где его младший брат жил в приемной семье, и до Грейвзенда, где жил его настоящий отец и где все еще хуже, чем кажется. И эти путешествия обошлись ему бесплатно. Сначала, как учил он, проходишь билетный контроль, прикидываясь панически испуганным ребенком, отставшим от мамы. Потом садишься в поезд и там уже бегаешь по вагонам от контролеров. Потом ты выходишь и говоришь, что твоя мама уже прошла через контроль со всеми билетами, и показываешь на женщину, которая уходит с выводком детей. Если верить Триму, эти сказки все принимают за чистую монету. Впрочем, я бы не стала доверять Триму, Мистеру-Рожденному-в-Самолете.
Я шла по вагону, нервничая и ожидая, что вот-вот мне навстречу выскочит билетер.
В тамбуре я остановилась у окна, но в следующем вагоне маячила фигура, похожая на охранника, поэтому я бросилась назад. Кто-то приоткрыл окно, и стало холодно. Я поежилась. На двери туалета снова появилась надпись СВОБОДНО, и я шмыгнула в кабинку, запираясь там.
Я перевела дух. Посмотрела в зеркало.
Если не считать зеркальца в тюбике губной помады, я не видела собственного отражения целую вечность.
И что же я увидела?
Достаточно, чтобы плакучая ива зарыдала в голос.
Гламурная няшка исчезла. Я больше походила на террориста под кайфом, которого только что протащили через живую изгородь. Щеки в пятнах и подтеках, волосы растрепаны, белокурые пряди вперемешку с каштановыми, ошметки грязи на воротнике. Глаза и нос покраснели и зудели, искусанные губы потрескались и кровоточили. Рука дрожала, когда я потянулась за расческой. Я сняла парик. Сначала расчесала свои волосы, потом парик, натянув его на кулак. Умылась. Достала зубную щетку и вспомнила, что у меня нет зубной пасты. Я почистила воротник, но лишь размазала грязь. И тогда я села на стульчак и заплакала. Слезы просто катились по лицу и капали с носа, и глаза еще больше опухали, но я не могла остановиться.
Майко снова оказался рядом со мной, как когда-то в приюте, когда у меня случалась истерика. «Плачь, сколько хочешь, Холли, – говорил он. – Потому что, когда ты выплачешь все слезы, мир изменится. Станет лучше. Обещаю, Холли».
Но на этот раз Майко ошибся. Если я перестану плакать, ничего не изменится. Свет в туалете будет таким же болезненно-зеленым, как и девушка в зеркале, и все вокруг. Она посмотрела на меня покрасневшими глазами-щелками и вдруг снова стала маленькой Холли, девочкой в спущенных носках, с золотыми звездочками из школы. Раздался свисток, поезд качнулся, и я схватилась за края умывальника, чтобы не упасть. «Помогите, – кричала мне девушка, запертая в зеркале, как муха в янтарном кольце. – Помогите мне. Кто-нибудь. Пожалуйста». Я протянула руку и дотронулась до нее и как будто оказалась по ту сторону зеркала, и неведомая сила потащила нас обеих в высотный дом, на этот раз настоящий.
Облупленная краска на стенах, источающих зловоние. Я крадусь по коридору, навстречу голосам. Мама и Дэнни снова ругаются. Их голоса звучат то выше, то ниже, как шум лифтов, но доносятся из кухни. Я стою в дверях. Мама жарит на сковороде яичницу с беконом, переворачивая ломтики, примостившись на высоком табурете, который Дэнни притащил с помойки. Как будто она слишком устала, чтобы стоять. В одной руке у нее стакан с бесцветным напитком, в другой – лопатка, и она в своем черном прозрачном халате, сквозь который просвечивает лососево-розовая ночнушка, и она хмурится.
– Я бы предпочел жидкий ужин, – ворчит Дэнни, шлепая ее по руке.
– Заткнись, – огрызается мама. – Я из-за тебя уже разбила желток.
– Терпеть не могу, когда желток растекается, Бридж. – Дэнни поворачивается и смотрит на меня. Поднимает глаза к небу. – Она – худший повар в истории графства Корк. Согласна, Хейч? – Так он меня теперь называет. Не Кукла или Тролль, просто Хейч. Он произносит это по-ирландски, и звучит, как сильный зуд.
– Иди, почисти зубы, Холл. Проваливай. – Это говорит мама. Она протягивает Дэнни тарелку. – Уходите, вы оба. Мне нужно погладить блузку.
Погладить блузку. Погладить блузку. Поезд ускоряется, и слова мамы кружатся вместе с колесами. Потом Дэнни кричит: «Деньги. Сука. Лгунья. Вон». Хлопок, грохот падающего стула. Я в ванной, сгорбленная над раковиной, бледная, со спутанными волосами, и мне страшно. Никогда еще голоса не были такими громкими. Никогда. Я выдавливаю зубную пасту, но из сморщенного тюбика ничего не выходит. Так что я снова иду к маме. Она уже в комнате, гладит блузку, мою любимую. Блузка красного цвета, с желтой вышивкой на воротнике и манжетах, с драконом на спине и крошечными пуговками спереди, застегивающимися слева направо. Она тычет утюгом, как дротиками, и не обращает внимания на Дэнни, который кричит так, будто он на скачках. Он стоит с тарелкой в руке, опрокинутый стул валяется вверх ногами, а яичный желток растекается до самого края тарелки.
– Мамочка. – Они оборачиваются и смотрят на меня. – Зубная паста кончилась. – Я протягиваю тюбик.
– Выдави еще немного, – отрезает мама. И заливается безумным смехом. – Растяни эту сосиску. И начинай давить снизу, Холл, медленно продвигаясь наверх. Давай работай.
Она корчится от хохота, и Дэнни тоже гогочет, и они как будто разыгрывают пантомиму.
– Черт, Бридж, – хрипит он. – Опека тебя достанет за скабрезные разговоры с дочерью.
Они визжат от смеха, а я не понимаю, что тут смешного.
– Проваливай, Холл. В кровать. Сейчас же, – фыркает мама.
Она просит меня уйти, и я слушаюсь. Пошатываясь, я выхожу из туалета поезда, возвращаюсь в тамбур, и тормоза шипят у меня в голове. Я стою у открытого окна, подставляя лицо колючему воздуху, дышу, но все равно слышу голоса, доносящиеся из дома в небесах. Поезд делает петлю, и прямо на нас летит встречный; они как будто трутся друг о друга яркими металлическими боками, и я мертва, нет, я еще жива. Огни другого поезда мелькают, проносятся мимо, приближаясь и удаляясь, и мы покачиваемся, как пьяные, и я вижу лицо мамы в окне. Теперь ясно вижу ее. Она смотрит поверх меня на что-то еще, чего ей хочется больше. Ее руки трясутся, едва удерживая утюг. Узкие серо-голубые глаза обрамлены слипшимися каштановыми волосами. Она надрывается от смеха, растягивая красные потрескавшиеся губы, так что видны ее зубы, кривые и желтые, и даже десны. Дэнни рядом с ней, и они оба хохочут, надрывая животы, размахивая руками, и желток капает с тарелки, а я хватаюсь за парик, когда встречный поезд со свистом пролетает мимо, унося их с собой.
40. Беги быстрее, Холли Хоган
Поезд со вздохом замедлил ход, и высотный дом исчез. Откуда-то из коридора донесся голос контролера: «Приготовьте ваши билеты, пожалуйста». Я метнулась обратно в туалет. Уставилась в зеркало и увидела лицо, белое как полотно. Я включила горячую воду. Умылась. Отражение затуманилось, и капли воды усеяли стекло.
– Мамочка? – прошептала я. – Это была не ты?
Поезд содрогнулся и затормозил.
– Над чем ты смеялась, мама?
Мое лицо проступало сквозь дымку, искаженное в каплях воды.
Я взяла бумажное полотенце и протерла зеркало. Парик перекосило ветром из открытого окна, и я поправила его. Разглаживая пепельные пряди, я заметила, как блеснуло янтарное кольцо. Все неправда. Лицо мамы. Она совсем не такая. Нет. Вычеркни это. Я попыталась процарапать кольцом крест на зеркале. Но ничего не вышло. Как я ни старалась, мне не удавалось отправить эту картинку из прошлого с Дэнни и мамой в закрома памяти, куда попадают забытые вещи. Я села на унитаз и покрутила кольцо на пальце.
Возьми его, Холли. Береги его.
Сердце застучало ровнее, и я вздохнула. Это голос мамы. А не тот, насмешливый. Сохрани. Сохрани. Кто-то дергал ручку двери, но мне было все равно. Поезд остановился. Стало тихо. Но двери не хлопали, и я догадалась, что это не станция, просто остановка в чистом поле. Я сняла янтарное кольцо и оглядела след, оставленный им на пальце. За такое кольцо и палец отрубят. Я убрала драгоценность в потайной кармашек «ящерки». Так надежнее.
– Вот, мамочка, – прошептала я, застегивая молнию. – Оно снова в безопасности. Спрятано.
Из динамика раздался голос. «Мы прибываем в Фишгард Харбор. Пожалуйста, не забывайте свои вещи при выходе из поезда…» Поезд со стоном тронулся с места. Я в последний раз поправила парик и подхватила «ящерку». Потом открыла дверь туалета и выглянула. Люди набились в тамбур, с чемоданами и рюкзаками. Я перешагнула через какие-то тюки, чтобы найти свободное место, и поставила сумку в ноги. Поезд ускорился, потом сбавил ход и, когда за окном проплыло ожерелье желтых огней, пополз еле-еле, пока рывком не остановился у тихой платформы.
Мужчина высунул руку в окно и дернул наружную ручку. Дверь открылась. Он соскочил с подножки, волоча за собой чемодан. Следом за ним потянулись остальные. Я вышла последней. Прохладный воздух тронул мои щеки. Где-то над головой раздался скорбный крик – не иначе как чайка, забывшая про сон.
Я чувствовала запах, но не слышала моря.
«Фишгард. Мне снится, или это наяву?» Я плыла по платформе, как судно на воздушной подушке. Никто меня не остановил. Пандус. За угол. Дальше по коридору. Впереди маячила очередь на паром. Именно туда направлялись все пассажиры поезда. Паром. Каждый шаг приближал нас к нему. Скоро, подумала я. Мы уплывем в мечту. Скоро.
И тут я наткнулась на охранника, проверяющего билеты. Я оцепенела от ужаса. «Покажи на женщину с детьми впереди тебя,