Стало быть, детское кресло = ребенок = детский замок.
А что, если попытаться открыть переднюю дверь? Может, сработает? – подумала я.
Надежда воришкой прокралась в меня.
Я так боялась разочарования, что какое-то время не двигалась. Замерла в нерешительности. Откроется или нет?
«Давай, Холл. Действуй».
Я пролезла вперед через сиденья, перемахнула через ручной тормоз и уселась в кресло миссис Могит. Я закусила губу. И, хватаясь за ручку двери, задержала дыхание, а сердце понеслось вскачь…
45. «Звезда Киллорглина»
…И дверь открылась с тихим щелчком. Как по волшебству.
Я с трудом выволокла из машины свое измученное тело. Размяла затекшие конечности, перевела дух. Захлопнула дверь. Снова запереть ее я не могла. Мистер и миссис Могит подумают, что забыли щелкнуть замком, вот и все. В трюме пахло маслом и металлом. Я прокралась между машинами, боясь, что кто-нибудь заметит меня. Но вокруг не было ни души. Машины мягко покачивались в тусклом свете. Все это напоминало плавучую многоярусную парковку, куда никто не заезжал и откуда никто не выезжал, и автомобили выглядели брошенными и забытыми навсегда.
Я нашла дверь с табличкой-указателем: НА ВЕРХНИЕ ПАЛУБЫ и открыла ее. Перешагнула через высокий порог, который, казалось, служил только для того, чтобы бить по лодыжкам. За дверью находилась лестница. Я осторожно поднялась по ступенькам, все выше и выше.
И вот я уже шагала по широким салонам, мимо игральных автоматов, и в ушах стоял гул разговоров. Сквозь иллюминаторы пробивался дневной свет, но сквозь толстые стекла мало что можно было разглядеть. Люди спали в креслах или потягивали напитки из пластиковых стаканчиков. В углу я заметила мистера и миссис Могит. С нахмуренным лицом она читала журнал, а он так встряхивал газетой, словно пытался ее просушить. «Только послушай, что пишут, – сказала миссис Могит. – Уму непостижимо». Но продолжения я не услышала, потому что проплыла мимо них, поднялась по ступенькам и пошла по коридору, мимо иллюминаторов. Мне навстречу двигался мужчина, которого шатало так, будто корабль попал в шторм, но на самом деле он был попросту пьян. В стельку. Щеки красные, взгляд тусклый, и я знала, что внутри у него пустота, как и у меня, а может, и как у мамы с Дэнни.
Мне попался еще один зал игральных автоматов, безлюдный, если не считать одного маленького мальчишки. Я остановилась, наблюдая за ним. Он напомнил мне спящего мальчика в вагоне ночного поезда, ирландца с большой буквы «И», только у этого были рыжие волосы, и он ускользнул от своей мамы. Он дергал массивный джойстик, с трудом дотягиваясь до него. Когда приз не выскочил, он пнул ногой автомат, сморщившись от обиды.
– Эй, парень, – сказала я. – Не унывай. На, держи.
Я вспомнила про оставшиеся монеты Фила, спрятанные в кармане кофты, и протянула их мальчугану. Тот с прищуром посмотрел на меня, как на фрика.
Я улыбнулась.
– Бери. Мне они не нужны.
Он напоминал мне малышей из нашего приюта. Они не очень-то доверяли старшим. Мальчик медленно протянул руку и взял монеты. Ресницы у него были песочного цвета, а на носу веснушки. Когда он заговорил, я услышала такой сильный акцент, что завяли уши.
– Та хватайка. Отстой.
– Автомат?
– Ага. Жулит.
– Попробуй другой.
Он поплелся к соседнему. Я хотела посмотреть, как у него получится, но он обернулся и недобро зыркнул на меня, давая понять, что я мешаю ему сосредоточиться. Я отступила на шаг назад, подмигнула, сложила руки в молитвенном жесте, и он улыбнулся. Потом потянул рычаг, и струйка монет звонко скатилась вниз по желобу. Парнишка взвизгнул и закричал, как взбесившийся ослик.
– Класс, – сказала я.
– Хочешь порубиться? – предложил он, только это прозвучало как «пооробиться».
– Нет. Это твой выигрыш.
– Уверена? – Он протянул мне десятипенсовик.
– Конечно. – Я вспомнила другого мальчишку, юного Эйнштейна из музея с его теориями о пришельцах и метеоритах, и мне стало интересно, что, если бы эти двое поменялись местами?
– Уверена, что уверена? – Он предложил мне еще десять пенсов.
– Оставь себе. Попробуй еще раз.
Успех повторить не удалось, поэтому он пнул автомат и вернулся к первому, куда сунул еще одну монету, и на этот раз получил заветную звонкую струйку.
– Ты счастливчик, – сказала я. – Как тебя зовут?
– Джозеф Уорд. А тебя?
– Холли Хоган. – Я улыбнулась.
– Сестра моего па тоже Хоган, – сказал он.
– О, да?
– Может, ты тоже путешественник?
– Да, конечно, – сказала я. – Я путешествую по миру и семи морям.
Он нахмурился.
– Это Ирландское море.
– Думаю, это считается. Куда вы направляетесь?
– Не знаю. Мы сойдем с лодки и поедем на машине, и па устроит привал, и там будет дом, а мама сделает чай.
– О.
– А я на каникулах и не пойду в школу. Никогда. Па говорит.
– Да ты просто суперсчастливчик.
– А ты куда едешь? – спросил он.
– Тоже домой.
Он усмехнулся.
– Хочешь попробовать? – снова предложил он, протягивая мне монету.
– Не-а. – Я вспомнила, как прощаются ирландцы, и добавила: –Удачи.
– Удачи, – сказал он и отвернулся к автомату.
Я ушла, без наличности.
Я толкнула дверь на открытую палубу, и порывистом ветром меня чуть не сбило с ног.
Пришлось ухватиться за парик, чтобы остановить его полет, и я крепко зафиксировала язычки сетки. Я прошлась по палубам, нижним и верхним. Мне бросились в глаза спасательные круги, красно-белые, с надписью «Звезда Киллорглина», и так я узнала название судна.
С одной стороны палубы было ветрено, с другой – тихо, и там все и устроились. Я осталась на ветреной стороне, подальше от людей. Правда, пришлось придерживать парик. Корабль мощно рассекал волны. В моем мозгу открылся еще один ящик. Я увидела себя в доме Каванагов, когда проснулась на рассвете после ночного кошмара и посмотрела на мамину фотографию, которую держала на прикроватной тумбочке. Слегка приоткрытый рот, взгляд в сторону. Волосы разлетались, и она подставляла лицо ветру, как своему возлюбленному. И это было так похоже на нее. Она всегда смотрела мимо меня, как будто я не в счет – подпиливала ногти, наносила тональный крем, примеряла новые туфли, выбирала сумку или просила меня исчезнуть. Она всегда уходила, уходила, уходила, спускаясь на лифте, оставляя меня одну.
И в то утро у Каванагов я вспомнила настоящую маму в настоящем доме в небесах. Губы, которые не улыбались, порваны. Глаза, как узкие прорези, порваны. Клочки бумаги, разбросанные на одеяле. Потом я снова заснула. Когда я проснулась и обнаружила изуродованную фотографию, мне показалось, что это сделал кто-то другой, в чужом сне.
Я посмотрела на море. Красивое и какое-то знакомое. Ярко-синяя вода со сливочной пеной, как будто закипающей. Вода холодная и правдивая, как моя память; тяжелая и ясная, как мой выбор.
Хлоя из Оксфорда улыбнулась мне. «Тулий. Это как Святой Грааль. Личное место чудес. Я думаю, у каждого из нас есть такое».
Впереди лежала земля, темно-фиолетовая, как синяк. Ирландия. С грустной улыбкой она плыла по воде. Я улыбнулась в ответ, потому что теперь знала, о чем говорила Хлоя и чего раньше я не понимала.
Нежные глаза Грейс смотрели на меня из пены. Трим смеялся так, будто никогда не остановится. Я не верю в современные чудеса, сказала я тому писателю, что приходил к нам в школу. Может, они случаются с другими людьми, но не со мной.
Я вспомнила, как долго ждала маму дома, когда она сбежала. Как наступила ночь, и я включила свет во всех комнатах. Как наступило утро, и я не пошла в школу, потому что знала, что должна остаться и ждать. Я, стены и тишина, тишина. Я бродила по квартире, словно призрак, чтобы не потревожить соседей.
Я вспомнила, как вошла в мамину спальню, села за ее туалетный столик и увидела, что мое ухо покрыто волдырями, а волосы изуродованы и обожжены, и подумала о том, что мне позарез нужен парик. Я взяла ножницы и срезала сожженные волосы пучками, под корень. Потом я поиграла с маминой губной помадой, а в ящике нашла пляжную фотографию и спрятала ее вместе с янтарным кольцом, которое она мне подарила, в потайное место.
Я вспомнила, как ела хлопья, размачивая их в кока-коле, потому что молоко закончилось.
И играла в снап[23] сама с собой картинками животных, только половины карт не хватало.
Я не помню, как долго пробыла одна, дожидаясь маму. Но однажды в дверь позвонили, постучали, и женщина назвала мое имя через щель почтового ящика. Я спряталась под кроватью с кольцом и фотографией. Я помню пыль, старые ботинки и жесткий колючий ковер. Потом кто-то вытащил меня за руки и унес из нашего дома в странный безмолвный мир, где воспоминания прятались в ящиках на задворках.
Паром приближался к берегу. Мои мечты разбились вдребезги. Свежий воздух, коровы на зеленых холмах, смеющиеся собаки с выставленными животами – мечта. Мама, встречающая меня с улыбкой, в платье с высоким воротом – мечта. Воздух большими глотками – мечта. Шелковый дождь – мечта.
Майко держал в руке мое пухлое досье. «Она оставила тебя, Холли. И что ты после этого чувствуешь?»
Он бросил на меня последний взгляд и отвернулся.
Фиона с грустью смотрела на меня, когда мы впервые встретились в моей комнате в Темплтон-хаусе. Я не тот ребенок, о котором она мечтала. Я другая.
Рэй смотрел на небо, и буквы «Х-О-Л-Л-И» разбегались в разные стороны, исчезая, как будто их никогда и не было.
Я пригнулась на ветру и расшнуровала кроссовки.
Майко, Грейс, Трим, Фиона, Рэй. Уходят, ушли, убрались из моей жизни. Только на этот раз я их покидала, а не они меня.
Солнце выглядывало из-за облака, и плясали волны.
«Вперед, девочка, – прошептал парик. – Ты и я, вместе навсегда».
Горло сжалось, и я как будто разучилась глотать.