«Не бойся, девочка. Иди».
Я разулась.
«Пока не передумала. Быстрей».
Я подошла к самому краю палубы. Корабль скользил по воде, оставляя за собой пенистый след, пузырящийся и игривый, который тянулся до самой Англии. В воде разливался свет. В дороге можно встретиться с Богом, Холли. Бог в дороге, Бог в дороге. Колеса грохотали копытами лошадей. Фил ехал на грузовике над верхушкой леса и смотрел вниз на широкую Северн, свернувшуюся змейкой. Сделай это. Голоса из прошлого, хороших и плохих людей, тех, кому не все равно, и тех, кому плевать. Девушка на «Титанике» смеялась, ее волосы развевались на ветру, и богиня указывала путь.
Давай, девочка. Прыгай.
Кричали, смеялись, тянули, тащили. Вспыхивали шахматные квадраты на танцполе. Тела извивались, переплетались и снова расходились. Чьи-то ладони пролетели мимо меня, как птица. Дорога входила и выходила из меня, как тяжелые цепи, которые снимали с меня, выпуская меня на свободу. Солас кричала во мне, громко и яростно. Вперед! Корабль нырнул, и его захлестнуло волной. Мои пепельные локоны взметнулись вверх, как реки, устремляющиеся к небу.
46. Воспарение Солас
Но перед самым прыжком случилось неожиданное. На меня обрушился шквал ветра, срывая с головы парик. Я пыталась поймать его, но он оказался слишком шустрым. Он скользнул за борт и танцевал в воздухе сам с собою, раскланиваясь и делая реверансы, и его локоны метались, как хвост воздушного змея. Он воспарил над морем, и пряди зажглись серебром, как огненное колесо фейерверка, словно невидимка, надевший его, крутился от радости. Потом он спикировал вниз и умчался от меня. Волосы – каштановые, живые – хлестали меня по лицу, и голос Фионы громко звучал в голове: «Мои волосы отросли, Холли. Только стали другими». Я коснулась тонких темных прядей и почувствовала, что они родные. Сильные и прямые, и запах гари исчез.
Искусственная блондинка, вспыхнув в последний раз на солнце, погрузилась в сливочную пену и исчезла.
И я не поспешила следом за ней. Я остановилась у этой черты.
Как будто Фиона тронула меня за плечо. Она шла по бродвейскому рынку, звала меня, шла ко мне, а не уходила от меня. И покупатели оборачивались и тоже звали меня, а в гуще толпы стоял высоченный Майко и кричал громче всех: «Подожди, подожди, Холли Хоган. Подожди».
Так парик, который напоминал Фионе о худшем времени в ее жизни, унесло прочь белой водой. Может быть, он выплыл в открытый океан и путешествует по семи морям. Или затонул и дрейфует по дну, и рыбы снуют сквозь пепельные светлые пряди, и он покрывается коркой ракушек. А может быть, он достиг Ирландии, где его выбросило на берег вместе с опилками и водорослями, и он дремлет на песке, укачиваемый приливами. А большая ирландская чайка выщипывает из него волоски для своего гнезда, и пухлым пернатым птенцам в нем тепло и сухо.
Не знаю.
Но Солас ушла, и Холли Хоган, в возрасте 15 лет и одного дня, вернулась.
47. Тулий
Я отвернулась от перил и босиком прошлась на палубе. Я забыла надеть кроссовки. Впереди неясный горизонт развернулся скалами, холмами и полями, розовыми и серыми пятнами. Мы заходили в порт Рослэр. Я увидела зеленый холм с коровами, лазурное море и сияющую ленту дороги, огибающей скалу, и это была Ирландия, окутанная дымкой мечты.
Но я не встала в очередь на выход. Я не спустилась в трюм, чтобы найти попутку. Я стояла на палубе и смотрела на причал, на людей и машины. Я вдыхала ирландский воздух.
Потом я ушла с верхней палубы и отыскала кабинет офицера. Мужчина и женщина, оба в униформе, увлеченно беседовали о чем-то. Я вошла, а мужчина повернулся и сказал: «Пора на берег». На мое признание в том, что я безбилетник, они отреагировали таким заливистым смехом, будто я сыграла роль самого веселого жлоба. Но я не рассмеялась в ответ. Я сморщилась от досады и обиды, но не издала ни звука. Потом они увидели, что я босиком, да и вообще, наверное, выглядела как кошка драная, потому что смех тотчас затих. Мужчина спросил, кто я и где моя мама. Я назвала свое имя – Холли Хоган, и возраст – 15 лет и один день, а потом сказала, что у меня нет мамы, и я живу в приемной семье Фионы и Рэя в доме 22 по Меркуция-роуд в Лондоне.
Они попросили меня оставаться на борту и отвели в комнату с маленьким иллюминатором. Женщина принесла мне колу, рыбу и жареную картошку, и я с жадностью все проглотила. Потом пришлось бежать в туалет, чтобы снова очистить желудок. Меня отправили обратно в Британию, и я даже пальцем не ступила на ирландскую землю. Я как тот римлянин, который проплыл мимо Тулия и не успел остановиться. Не знаю, стало ли мне грустно от этого, потому что я твердо знала, что однажды снова поплыву туда, самостоятельно, и непременно сойду на берег и, может быть, тогда найду свою мечту.
Меня повезли обратно через Уэльс и Англию на машине. Я не очень хорошо помню дорогу. Я выглянула в окно, но мы ехали по скоростному шоссе, и смотреть было не на что, поэтому я заснула.
48. Пыль дорог
Меня не отправили в исправительное учреждение. Вместо этого меня отвезли в клинику психических расстройств в Южном Лондоне. И, увидев вывеску, я чуть было не тронулась умом, но пришла медсестра и успокоила меня, сказав, что я пробуду там совсем недолго и нахождение в этой клинике не означает, что я сумасшедшая, поэтому не стоит беспокоиться об уколах или смирительных рубашках. Она добавила, что в моей палате лежат такие же, как я, уставшие и несчастные люди, которым нужно серьезно разобраться в своих проблемах.
И она не обманула. Меня не держали взаперти, и в большие окна больницы светило солнце.
Каждый день ко мне присылали женщину-психолога. Она чем-то напоминала Гейл из службы доверия, но ее звали миссис Раджит, и она была индианкой, не такой, какой я себе представляла Гейл. Мы болтали о том, что нам нравится и не нравится. О цветах, числах, еде – короче, обо всем на свете. Я рассказала ей о дороге, о белых разделительных линиях, о том, как в конце концов добралась до дома в небесах, и о своих открытиях.
Рассказала и о том, как едва не прыгнула в море.
– Зачем ты сняла кроссовки, Холли? – спросила она.
– Не знаю. Просто сняла.
– Ты планировала прыгнуть?
– Да. Думаю, да.
– Ты хотела умереть?
– Да. Наверное. А иначе зачем тогда прыгать? Ты же не прыгаешь с такого огромного корабля только ради того, чтобы искупаться, верно?
– Тогда почему ты сняла кроссовки?
Она меня доконала, эта дама-психолог.
– Не знаю. Как я уже сказала. Загадка.
Но я знала, к чему она клонит, поэтому сказала, что хотела спрыгнуть, но и плыть тоже. Может, без кроссовок у меня появился бы шанс выжить. Может, прошла бы другая лодка и меня подобрала. Но раз я не прыгнула, зачем спрашивать? И миссис Раджит улыбнулась и перешла к следующему вопросу.
Потом ко мне допустили Фиону, королеву вопросов. Я ужасно боялась, что она будет в ярости, и дрожала, пока она шла по проходу между кроватями.
– О, Холли, – только и сказала она, когда увидела меня. – Холли.
Она присела на кровать, и ее глаза наполнились слезами, и я официально стала последним убитым китом.
Она рассказала, как они с Рэем места себе не находили, как она принялась шить лоскутное одеяло, чтобы справиться с беспокойством, и это выглядело забавно, потому что швея из нее никудышная. И все это время, пока она сшивала квадраты, ее мучила мысль: что она сделала не так, что заставило меня сбежать? Скрепя сердце я рассказала ей про парик, который совершенно меня преобразил, превратив во взбалмошную, плохую девчонку по имени Солас; рассказала о том, как отправилась в путь, добиралась автостопом до самого Уэльса; и как надеялась разыскать свою маму в Ирландии. Я не стала утаивать историю про утюг, про то, как мама сожгла мне волосы; и рассказала обо всем, что открыла для себя в настоящем высотном доме.
– О, Холли, – прошептала она. – Ты действительно все помнишь.
После этого она стала приходить каждый вечер, и Рэй тоже.
Фиона приносила мне виноград, журналы и кусочки пиццы, которые можно было разогреть в микроволновке на кухне. А Рэй купил мне гарнитуру взамен той, что я потеряла, и мой любимый диск Storm Alert и от себя добавил еще диск какой-то новой странной группы под названием String Theory.
Однажды Фиона принесла мне мое личное дело. Я имела право ознакомиться с ним и сказала, что хочу этим правом воспользоваться. В полицейском отчете говорилось, что мама занималась проституцией и употребляла, а Дэнни был дилером и тоже употреблял, но что именно они употребляли, не уточнялось. Социальные службы давно следили за ней и поместили меня в так называемый Реестр неблагополучных детей, что звучит как детская мафия. Потом мама сбежала, вернулась в Ирландию под своей девичьей фамилией Куинн и пропала. Перед своим побегом она позвонила в социальную службу и сообщила, что я одна в квартире, что она сожалеет, но больше не может заботиться обо мне, и попросила меня забрать. И в отчетах говорилось о том, как они нашли меня с обгоревшими искромсанными волосами, с волдырями на ухе и опухшей ступней, и я ни с кем не разговаривала, только спрашивала: «Где мама?» Прочитав все это, я окончательно убедилась в том, что память меня не обманула и открылась во всей своей страшной правде.
Все это было в папке и в моей голове, только я держала это в закрытом ящике и не заглядывала туда годами.
Фиона сказала, что на моем месте кипела бы от ярости и взорвала весь мир, чтобы отомстить той, которая должна была любить меня, но вместо этого вот так ушла из моей жизни. Представив себе, как Фиона с ее глазами спасительницы китов взрывает мир, я невольно улыбнулась. На моем месте она, вероятно, стала бы девочкой-мечтой для социальных служб Англии, потому что выросла в хорошей семье, а не в притоне, и очередь желающих удочерить ее растянулась бы по всей Пэлл-Мэлл.