– Ничем, – согласилась я.
– Вы можете нам помочь? Ей ведь плохо, а я просто уже не понимаю, куда…
– Не знаю. Но, конечно, попробую.
Есть такой метод – сказкотерапия. Когда-то я его очень любила.
– Инна, ты ведь много сочиняешь, правда?
– Да.
– А рассказываешь кому-нибудь?
– Иногда – Нике. Ей нравится. А девочки из школы не слушают, им неинтересно.
– Мы будем сочинять с тобой вместе. Вот смотри: я это брошу, и оно упадет. Вниз, не вверх. Это закон всемирного тяготения. У сказок, как и у жизни, есть законы. Сейчас ты увидишь, поймешь. Вот начало сказки: это было ужасное место. Самая окраина города, недалеко от городской стены, тесная и темная. Туда никогда не заглядывало солнце. В развалинах, которые никто не восстанавливал, среди сгнивших бревен и обвалившейся штукатурки жили крысы, мухи и пауки. В помойке копошились грязные нищие, но не находили там ничего съедобного и достойного внимания, ибо все люди вокруг были очень бедны и несчастны. И вот однажды там…
– …Однажды там родилась маленькая девочка с золотыми волосами, – тут же подхватила Инна. – Все удивлялись ей и думали, что она долго не проживет в этом ужасном месте. Но она все не умирала, а когда чуть-чуть подросла, любила играть в развалинах с крысятками, которые ее ничуть не боялись, и могла вырастить розу на помойке, на куче картофельных очистков…
– А мы будем сегодня сочинять сказку? – нетерпеливо спросила Инна.
– Разумеется. Но другую. Вот вводная: это была просторная квартира со свежим евроремонтом. В ней не было пыли, а полы всегда отлично вымыты – за этим тщательно следила уборщица. На стенах висели картины, а в огромном холодильнике на кухне всегда лежали свежие и дорогие продукты. Хозяева квартиры были банкирами: они ездили на работу на длинных красивых машинах и часто приглашали к себе гостей – таких же важных и богатых людей, всегда аккуратно и фирменно одетых, и от них всех пахло дорогим одеколоном и французскими духами. У банкиров, конечно, были дети, но все они учились в пансионах за границей и дома почти не бывали. И вот однажды…
– …И вот однажды, когда к ним пришли гости… – Инна задумалась, потом ее тонкие ноздри вдруг хищно раздулись, как будто она учуяла какой-то возбуждающий запах. – Все они вдруг услышали громкий стук и выстрелы, и побежали туда, и долго бежали по длинному коридору с зеркалами, и там… там увидели, как по чистому паркету из-под кровати расползается огромная лужа крови…
– Дочь пересказала мне сказки, которые вы с ней сочинили, – сказала мать Инны. – И отцу, и Нике, и няне, и даже, кажется, репетитору по математике – и каждый раз, по-моему, она что-то туда добавляла, оттачивала сюжет. Она сейчас вообще на удивление живая, и голова меньше болит. Она не понимает, но я, конечно, все поняла про законы. Но что же нам делать? Я же не могу уехать с ней жить на лесную заимку, чтобы мы там рубили дрова и ходили на ручей за водой! Или… могу? Ради ребенка?..
– Нет, мне кажется, лесная заимка – это будет все-таки лишнее! – я с некоторым испугом помахала рукой перед ее носом, выводя из транса. – Но направление мыслей верное. Нужно что-нибудь не розовое и по теме. Пусть будут лошади, но не элитный пони-клуб. У меня остались с давних пор знакомства, я дам вам телефон и адрес конюшни, записывайте, но учтите: мои знакомые грубоваты, и ваша девочка будет там не столько развлекаться, сколько работать.
– Да, да. Я записываю.
Из двенадцатилетней Инны получилась отличная «лошадиная девочка» – это такая специальная прослойка, я их знаю с подростковости, хотя сама к ним никогда не относилась. Под руководством моей старинной приятельницы она научилась убирать навоз, чистить, седлать, кормить, поить и вываживать лошадей. Про головные боли и обмороки вспоминала только в школе, да и то много реже, чем раньше.
Я попыталась объяснить маме, что лошади – это симптоматическая терапия, а вообще-то Инна относится к классу «создателей миров», и об этом тоже надо думать, но она замахала на меня руками:
– Конечно, конечно, спасибо, но это потом, а сейчас пускай, пускай… мы уже четыре месяца к врачу не обращались и нигде не обследовались… первый раз за много лет, я не хочу сейчас ничего менять, поймите…
Я пожала плечами. Что ж, есть законы сказок и законы жизни. Они свое слово еще скажут.
Несчастье материнства
– Я к вам пришла за помощью.
– Ага, – я киваю. Ко мне в кабинет редко заходят просто поболтать. Хотя и такое бывает.
– Я хочу, чтобы у меня с сыном были теплые, доверительные отношения, чтобы мы с ним были друзьями, понимали друг друга. Но у нас как-то совсем ничего не получается. Я думаю, я что-то делаю не так. Вот, пришла с вами посоветоваться.
Это клише. Я его тысячу, наверное, раз слышала, прямо вот слово в слово. В нем нет ни смысла, ни толку, ни содержания. Интересно, что у них происходит на самом деле? Сдается мне, что ничего хорошего. Что-то у нее такое в лице…
– Сколько лет вашему сыну?
– Пятнадцать.
Поздно. Совершенно неподходящий возраст для установления «теплых и доверительных».
– Ваша семья – это вы, ваш сын?..
– Всё, мы вдвоем. Была еще моя мама, она умерла три года назад.
– Почему вы пришли одна? Он отказался идти?
– Нет, я Роде даже не говорила, что к вам иду. Я хотела сначала сама.
– Расскажите о вашем сыне Родионе. Откуда он у вас взялся, какой он, как он развивался.
– Я хотела ребенка. Я была замужем, неудачно, развелась, детей не было. Потом я именно хотела ребенка. Почему-то именно сына, не дочку. И вот он у меня появился, и это было счастье. Он был такой красивый, так трогательно разевал ротик, махал ручками, ножками…
– Родион родился неврологически здоровым? Что говорили врачи?
– Да, у нас никогда никаких особых проблем со здоровьем не было. Он хорошо ел, хорошо спал, развивался абсолютно по возрасту, прямо вот по их врачебным таблицам. Когда что положено начать делать, он тогда и начинал. Сплошная радость. Он спал тогда вместе со мной на нашем широком диване и так всегда возился где-то у меня под рукой, устраиваясь на ночлег, как маленькая теплая зверюшка. Это было так здо́рово…
Женщина стерла пальцем слезу, навернувшуюся, должно быть, от счастливых воспоминаний.
– А характер?
– О, Родя всегда, чуть ли не с самого начала был очень упрямым. Даже в два годика. Вот если ему что-то надо – вынь да положь. Орал как пожарная сирена.
– А вы?
– Ну я тогда как-то справлялась. Отвлекала его, объясняла. Предлагала что-то другое. Мама моя (она тогда была жива и мне помогала) очень хорошо с ним договаривалась. А потом он в садик пошел…
– Как было в садике?
– Все нормально. Он, в отличие от других детишек, не истерил на входе, вполне спокойно меня отпускал и там все делал как положено: сам ел, одевался, раздевался (дома с этим могли быть проблемы). Иногда воспитатели жаловались, что он балуется, дерется, отнимает у детей игрушки. И вот странно: одна воспитательница жаловалась часто, а другая – никогда. Я даже специально спрашивала у второй: дерется? отнимает? Она отвечала: «Нет, не замечала такого. Да у меня и не забалуешь!»
– Вы сделали вывод?
– Да, конечно. Отдала его в первый класс к той учительнице, которая считалась строгой, но справедливой. И все было прекрасно. Он не особо любил учиться, но с программой справлялся, делал у нее же уроки на продленке. Учился на четыре и пять. Хорошо и охотно решал задачи по математике, учительница даже давала ему карточки повышенной сложности и говорила мне, что ему вообще-то показана школа математического цикла. Про характер говорила так: «Хулиганистый, но твердую руку понимает. В пятом классе будьте внимательны». Как в воду глядела – в пятом классе все рухнуло…
– А дома вы в это время как? Всё «договаривались»?
– Знаете, по-разному, увы. Когда-то было хорошо, мы просто душа в душу с ним жили; когда-то – ссорились ужасно, я не сдерживалась, обзывала его, могла даже подзатыльник дать – все больше из-за школы, из-за уроков. Как раз тогда я в последний раз пыталась устроить свою личную жизнь. Родя моего мужчину не принял категорически. Так прямо и говорил: мама, он козел, неужели ты не видишь?.. В общем, у нас не сложилось. Он мне, как-то разозлившись, сказал: твой сыночек сидит у тебя на шее, кому нужна женщина в хомуте!
– Это пятый класс? Что было дальше?
– Я понимала, что из этой школы надо уходить. Предложила ему подготовиться в математическую. Он согласился, занимался с учителем, поступил в шестой класс. Сначала ему там все нравилось, он успевал по математике (там это главное), а потом как-то постепенно все опять стало портиться. Учителя мне говорили: мы в нашей школе не склонны никого заставлять учиться. Хочешь – учись, не хочешь – вон дверь.
– Когда его выгнали?
– После седьмого класса.
– Где он теперь?
– Числится в дворовой школе, в девятом классе, но почти туда не ходит. Я думаю: хоть бы доучился девять классов, получил хоть какой аттестат…
– Ваши отношения?
– Ужасные! – она заплакала. – Я пытаюсь заставить его учиться, ходить в школу, делать уроки; он мне хамит, может матом послать, говорит: ты обязана меня до восемнадцати лет кормить. Я уже была у психолога, она сказала: надо сказать ему о моих чувствах. Я сказала. Он ответил: это твои проблемы, а меня оставь в покое. Недавно я отобрала у него планшет (он там все время играет или общается с кем-то, даже за столом, когда мы вместе сидим, и ночью, а потом спит до трех часов дня), он меня толкнул, я упала…
– Приведите ко мне Родиона.
Высокий, полноватый, неуклюжий, настороженный.
– Родя, какие у тебя планы? Чего ты хочешь?
– Не знаю. Ничего. Меня все устраивает.
– И отношения с матерью?
– Пусть она отстанет, и все.