– А какие у вас сейчас отношения с Кирюшей?
– В общем, хорошие, хотя, конечно, всякое бывает. Но могу вам честно сказать: кто свой, кто чужой – это я сейчас почти не различаю.
– Ага, это хорошо, – я почему-то сразу ей поверила.
– Вы, наверное, уже давно думаете: ну где же тут подвох? – улыбнулась Юлия. – А его тут, получается, и нет…
– То есть как это нет?! – изумилась я. – То есть вы хотите сказать, что вот сейчас встанете, распрощаетесь со мной и уйдете, ничего не добавив?
Женщина грустно потупилась:
– Вот теперь вам все рассказала, сама себя услышала и склоняюсь к тому.
Я поняла, что она не лукавит и со своей самокритической честностью и вправду может сейчас уйти.
– Что с вами происходит?
Юлия заплакала, тихо и безнадежно. Я ждала – ей это явно было нужно. Ведь для всех с ней ничего не происходило. Чего же плакать?
– Я не могу дышать. У меня даже с сердцем проблемы начались, врач не понимает откуда. Все говорят: боже, как тебе повезло! Подруга (из тех двоих, что меня когда-то «пасли», – она так и осталась безмужней и бездетной) плачет от зависти: ну почему одним всё, а другим – ничего?! Я работаю, воспитываю двоих детей, веду дом. Мы купили машину, взяли квартиру в ипотеку, у обоих детей теперь свои комнаты. Муж мне во всем помогает, стоит только намекнуть, по выходным мы ходим в музеи и гулять. Мать говорит: он святой человек, взял тебя с брюхом, а потом и вообще непонятно какого ублюдка – и всех вас обхаживает двадцать четыре часа в сутки…
– Может быть, вы просто Романа не любите?
– Да это я, конечно, сто раз сама себя спрашивала. Не нужна мне никакая такая уж любовь-разлюбовь, было, наелась, спасибо. А с Ромой у меня всё, в общем-то, нормально, и в сексуальном смысле тоже. Но при этом – душно. И все время чувствую себя неблагодарной сволочью…
– Это постоянное ощущение или – как бы это сказать? – то и дело возобновляемое?
Юлия задумалась.
– Пожалуй, возобновляемое.
– Пример.
– Да каждый день по многу раз. Вот мы оба пришли с работы, Кирюша нахватал двоек, я устраиваю «проработку», Рома: давай я тут разберусь, а ты пойди отдохни. Люба дерзит, я пытаюсь ее окоротить, он: у нее сейчас сложный возраст, давай оставим ее в покое, она потом сама извинится. Суп пригорел на дне, привкус отвратительный, дети морщат носы, Рома: это даже пикантно, костром пахнет, мне нравится. Ему хочется секса, я не очень настроена, но готова согласиться, он: о, прости, что я не понял сразу, спи, я пойду еще за компом поработаю…
– Семья – сосуд. Закон сообщающихся сосудов: общий уровень праведности на всех. Если он святой (всю святость слили в один сосуд), то вы кто?
– Точно! – Юлия смеется с облегчением. – Я – распоследняя неблагодарная сволочь! И дети, кстати, тоже. Они же знают, что Рома им не биологический отец, и иногда мне этим тыкают (вот ты нам, а вот папа никогда, хоть мы ему и не родные…), а иногда и сами сокрушаются, раньше Кирюша себя даже по голове бил: я плохой! Я плохой! А недавно Люба мне сказала: как это папа меня такой терпит? Лучше бы, ей-богу, заорал или даже по морде съездил…
– Вы сами все это устроили, точнее, сами это длите, вы понимаете, да?
– Кажется, понимаю, но вы все равно скажите.
– Есть люди, которым для самореализации надо быть «святыми»: это и светская самореализация может быть, и прямо религиозная. Религиозная честнее. Потому что в светском варианте приходится быть «святым» «об кого-то». Всегда есть люди, которые нуждаются в помощи, поддержке, благодеяниях. Только совершая их, такой человек чувствует себя на месте, нужным, важным и т. д. Такие благодеяния могут быть разовыми или, так сказать, хроническими. Вторые сложнее, но приносят больше удовлетворения. То есть Роман, когда много лет назад констатировал: «Наконец-то я тебя нашел!» – был совершенно искренен. Побочный эффект данного феномена: в хроническом варианте «жертву», если она не сопротивляется, можно ненароком и придушить.
– Как сопротивляться?! – страстно воскликнула (хочется даже написать «вскричала») Юлия.
– Перестать, если не хочется, играть в его игру. Открыть карты, сообщить, что вы разгадали алгоритм, что он вам не нравится, и перелить обратно себе в сосуд столько, сколько хотите. Практически: давать честную обратную связь (честности вам не занимать, методике сейчас научу) каждый раз, когда ему вздумается включить «святого Романа». Оно практически мгновенно уменьшится количественно. Риски вам понятны? Для него вся суть семейной жизни – в этой игре…
– Понятны, – кивнула Юлия. – Но я больше так не могу. Я в этой его игре потеряла себя, я больше не понимаю, кто я такая…
– Прежде чем окончательно решите, взвесьте все три раза.
– Семь раз взвешу, в соответствии с традициями.
Мы встречались еще раз, три года спустя, по поводу Любиной профориентации. Я, конечно, спросила. Роман и Юлия развелись. Развод был хороший, отношения сохранились у всех со всеми. Люба осталась с матерью, Кирилл – с отцом. Роман уже снова женился – на женщине с ребенком-инвалидом. Сейчас они подумывают об усыновлении еще кого-нибудь.
– Я даже не представляла, как это на меня давило, пока оно не кончилось! – тихонько призналась мне Юлия. – Теперь я вижу, как то же самое происходит с его новой женой: она была сильная и веселая, а сейчас просто в вату превращается. Но я ведь не должна ей ничего говорить, у нее же ребенок-инвалид, она с ним настрадалась, а Роман ей?..
Я вздохнула:
– Ничего не должны. Это ее жизнь. Пусть она сама решает.
– Да, конечно, спасибо.
И они с дочерью ушли, взявшись за руки.
Дорога уходит вдаль
Пришла одна. Выглядела не красивой, но миловидной, аккуратной и… не знаю, как сказать точнее, но, вероятно, самым правильным будет слово, вроде бы для описания внешности не подходящее, – порядочной.
Говорила сразу на чуть-чуть повышенных тонах. Назвалась Тамарой.
– Я к вам за советом. Без детей, потому что по поводу себя. Но детей тоже касается. Очень.
– Психологи обычно советов не дают, – нейтрально сообщила я.
– Тогда посоветуйте не как психолог, а просто как человек, – неожиданно парировала она. – Мне нужен кто-то со стороны, я сама уже с ума схожу.
– Давайте вы сначала расскажете, в чем дело, а там посмотрим.
Мне не сразу удалось выстроить ее рассказ. Она все время норовила быть краткой, изложить суть, «взять быка за рога» и получить-таки вожделенный совет. А я все время пыталась от выдачи совета увернуться. Все вместе напоминало какую-то детскую игру, хотя тема оказалась совсем не детской. Совета было не жалко, и никакие принципы меня особо не сдерживали. Просто посоветовать мне ей было нечего, увы. Поэтому я старалась хотя бы развернуть и систематизировать происходящее – вдруг ей самой откроется что-то такое, что поможет принять решение.
– Я выросла в полной, благополучной семье, – сообщила Тамара. – И это благополучие всегда как-то подчеркивалось. Мама, папа, я и мой младший брат. Все чин-чинарем. Я училась в музыкальной школе, играла на скрипке, брат – в спортивной, он занимался легкой атлетикой. У меня была отдельная комната. По воскресеньям мы всей семьей ездили гулять в парки или ходили в музеи. Мама в музее и работала – по полдня четыре раза в неделю. Нам с братом говорили: мы создаем вам условия, ваша задача – радоваться жизни и хорошо учиться. У тебя нет причин учиться плохо – генетика хорошая, семья благополучная, все условия. Я понимала, что это так и есть, и училась хорошо. Некоторые предметы шли у меня легко – всё, что связано с текстом, с языками. То, что связано с формулами, давалось много труднее. «Что ж, тут надо посидеть», – говорили родители. Я сидела и даже получала удовольствие, когда через несколько часов наконец понимала, как решить эту задачу, или какой-нибудь огромный и страшный пример сокращался до крошечного выражения. За редкие двойки меня не наказывали и почти не ругали – мама, папа и бабушка просто сокрушенно качали головами: ну что ж ты нас так подводишь… Я могла два часа простоять у учителя под дверью – в конце концов мне всегда позволяли всё исправить. Подруги завидовали мне и признавались в своей зависти: как у тебя все спокойно и благополучно. У одной из них пил отец, у другой мать осталась одна с двумя маленькими девочками, и она день и ночь пропадала на работе, чтобы всех одеть и накормить. Третья росла единственным избалованным ребенком, вечно (задолго до переходного возраста) скандалила с родителями и завидовала тому, что у меня был младший братик, с которым можно играть. Я сама (никому в этом не признаваясь) завидовала дворовой приятельнице, с которой мы виделись, в общем-то, нечасто. Она жила вдвоем с мамой, они часто, громко чему-то смеясь, катались по бульвару на роликах, взяли с улицы большую черную дворнягу, регулярно ходили обедать в «Макдональдс» и иногда, взяв рюкзаки и карты, отправлялись «в путешествие» – не имея никаких планов и не зная, что будет и кого они встретят по пути. «Наш единственный настоящий бог – дорога, все мы путники в этой жизни», – говорила обвешанная фенечками мама приятельницы. Их рассказы казались мне сотканными из разноцветных бус. В их одинаковых глазах (я до сих пор не знаю, какого они у них были цвета) кончалась радуга. Мои родители, разумеется, не одобряли этой дружбы, но ничего мне не запрещали. К девятому классу мы фактически перестали видеться – музыкальная школа и подготовка к экзаменам просто не оставляли мне свободного времени.
После окончания школы я поступила в технический вуз, который закончил отец и который давал «качественное базовое образование». Меня ни к чему не принуждали: если бы я настаивала на филфаке или еще чем-нибудь подобном, никто из домашних не стал бы возражать. Но у меня не было никаких осознанных профессиональных устремлений. Наверное, мне хотелось бы что-то делать с самыми маленькими детьми – учить их клеить, вырезать, играть в игры… «Но это же не профессия, – удивилась мама. – Будут у тебя свои дети, будешь с ними все это делать». Я, конечно, согласилась.