Вот и этот Финик по-русски не бельмеса не понимал. И по-английски, как выяснилось, тоже. Потому что на вопрос: «Do you speak English?» – радостно замотал пьяной своей головой: «No, no!» Впрочем, достал из барсетки через плечо писанное по-английски письмо, совал присутствующим в руки, тыкал пальцем: «Natasha, Natasha». Письмо никто читать не стал, решили, что оно от какой-нибудь шлюшки, коих уже в те времена по трассам вокруг Выборга полно торчало, и все норовили в интердевочки.
Финик лопотал много и возбужденно, и речь его звучала забавно. Помните Райво из «Особенностей национальной охоты»? Вот так примерно. Что, естественно, вызывало всеобщий хохот. И отвечали ему примерно в духе Кузьмича, то есть не понимая, о чем вообще речь, но рьяно. (Кстати, второй хрестоматийный фильм с теми же героями, о рыбалке, снимался в пяти километрах от места описываемых событий, но в те времена еще и до премьеры первого оставалось четыре года).
В ход пошли предположения. Может, Финик от группы отбился? Обычно они целыми стаями в автобусах ездят. А быть может, злодейка Наташа вызвала наивного чухонца к себе в гости, завезла на машине в безлюдное место (людными окрестности не назовешь), стукнула по голове (однако ран не наблюдается) и сбросила в речку, не подозревая, что об эту пору воды в ней «по это самое»? Тогда где обувь? А может, на нем новые кроссовки шикарные были? Вещь в бестоварное время нужная. Самой не подойдут – задвинуть можно, и недешево. А обобранного Финика нейтрализовать в речке, это ему еще повезло, что не бритвой по горлу и в колодец!
Посмеявшись вдоволь, безрезультатно попытавшись пообщаться с пострадавшим на языке жестов и пальцев, узнав, как его зовут, и тут же забыв как, все устали. Хозяйке вообще это надоело. Ей уже хотелось разложить всех по местам и завалиться в собственную постель.
– Надоела мне эта пьяная финская морда, – заявила она, наплевав на пиетет перед иноземцем и невзирая на то, что остальные морды ненамного трезвее.
– Точно, – поддержал плохо держащийся на ногах Колька. – Пьяная финская морда! Как по-английски будет «пьяная морда»?
Все дружно наморщили лбы, хотя кое-кто в школе изучал вовсе даже немецкий. Вначале показалось, что азы, заложенные в школах и институтах, улетучились из всех голов одновременно и напрочь. Но настоящие знания не пропьешь, и общими усилиями, после споров и переговоров, построили словесную конструкцию: «drunken face», которую и озвучили в лицо ошалевшему от всеобщего веселья Финику. По-видимому, ничего оскорбительного для себя тот не почуял, потому что заулыбался еще радостнее, закивал и даже пару раз с сильным финским акцентом (то есть помножая каждую гласную на два, что финны, как известно, любят, впрочем, с согласными они так же поступают) повторил вышеупомянутую конструкцию. Это вызвало новый приступ гомерического хохота и повторений на разные лады: «drunken face», «drunken face»… Пока Лена, насмеявшись, не приказала жестким тоном, прямо как генерал Иволгин:
– Все, хватит! Всем спать!
(Ваша рассказчица чуть было не добавила: «Завтра ж на рыбалку!» Лена могла бы так сказать… лет семь спустя. А не сама, так кто-нибудь закончил за нее именно этими словами, потому что после Гайдая только фильмы Рогожкина растаскивают на цитаты).
Сосед увел с собой Андрюху с женой, остальные направились в выделенную им комнату. В столовой остались Лена, Люба и Димочка.
Так что же делать с заморским гостем? Койко-места внизу заняты. Димочка прав, остается только чердак с душистым сеновалом. Но запускать его туда опасно, Финик курит, уже пару раз из своей барсетки «Marlboro» доставал, дымил прямо в комнате, между прочим, даже разрешения не спросив.
Посовещавшись, ребята пришли к выводу, что его следует раздеть. И уже без карманов и барсетки препроводить наверх. Финик был несколько удивлен, когда Димочка начал стаскивать с него брюки, но сильно не сопротивлялся, все-таки в мокрых штанах ему не могло быть комфортно. Барсетку с сигаретами и зажигалкой отдал неохотно, хотя ему русским языком объясняли, что курение на сеновале опасно. В конце концов, отдал – видимо, дошло. С одеялом в одной руке и Фиником в длинных цветастых трусах в другой, Димочка поднялся на сеновал и положил второго на первое в непосредственной близости от Лениного супруга, который, хоть и не богатырского телосложения, но спал богатырским сном, храпя на всю Ивановскую. Погладив Финика по головке, посоветовав «sleep, sleep» и пожелав «good night», Димочка покинул чердак.
Люба дернулась было убрать со стола, но Лена ее угомонила:
– Завтра, все завтра. Давайте уже спать, – и отправилась в смежную комнату, где мирно сопела в подушку дочь, которую не разбудили ни вопли, ни хохот.
– Золотко мое, – прошептала с улыбкой Лена, подоткнула спустившееся с кровати дочери одеяло и, скинув сарафан, рухнула на постель и тут же уснула.
Проснулась она в начале восьмого, почуяв, что потянуло сигаретным дымком. Накинув сарафан, вышла в столовую, тут же прикрыв за собой дверь, чтобы дочку не разбудить.
Финик, в футболке и длинных расписанных «огурцами» трусах, пристроился на табурете возле стола, перебирая что-то в своей барсетке. Повернув к Лене уже совсем не веселую серую помятую физиономию, мяукнул что-то вроде «morning» и вновь обратился к барсетке, горестно вздохнув.
Димочка мирно спал, отвернувшись к стенке, а Люба, закрывшись одеялом с головой, только нос из-под него высунув, с некоторым испугом следила глазами за Фиником. Завидев Лену, прошептала:
– Ты чего так рано?
– А ты чего?
– Да я вообще, считай, не спала. Этот (неприязненный взгляд на интуриста) давно уж спустился. Вначале рюмками звенел, все капли-остатки в одну слил и выпил. Затем чай, что остался, из всех подряд чашек. Потом пирожные доел.
Лена глянула на пустую коробку – вчера в ней много оставалось.
– Вот гад! – озвучила она в голос. Уж очень Лена эти пирожные любила.
– Потом чайник весь до дна выхлебал, – продолжила Люба.
– Сушняк, – кивнула на это Лена.
– А после дымить стал. Курит и курит. И вздыхает. А ты же знаешь, ни я ни Димочка не курим, и дым я не переношу.
– Ну и сказала бы ему, чтоб не курил!
– А как? Я ж немецкий, и в школе, и в институте…
Лена съехидничала:
– А в самолетах тоже не летала? «No smoking», никогда не слышала?
– Ой, верно! Знала же, но забыла, – глупо рассмеялась Любка.
– А чего он вздыхает?
– А бес его знает. То выложит все из сумки, то обратно засунет. И все вздыхает.
Лена обернулась на Финика. Содержимое барсетки в очередной раз лежало на столе. Потрясая пустой сумкой, он, указывая на стол, с некоторой долей возмущения разразился тарабарской речью.
– Это он чего? – вопросительно кивнула Любе Ленка.
– А бес его знает, – повторила та. – Похоже, у него что-то пропало.
– Что?!
Лена окинула взглядом разложенное на столе добро. Вскрытая упаковка с двумя разовыми бритвами «Bic», вышеупомянутое письмецо без конверта, коробочка с краской для волос… Она взяла коробку в руки и даже внутрь заглянула – полтюбика. Потом обратила внимание на поредевшую шевелюру Финика – точно, крашеная. Пачка «Marlboro», зажигалка «Cricket» и две медных монетки: одна и пять финских марок.
– М-да, небогато.
– Наверное, он думает, что мы его обокрали, – осмелевшая Люба приподнялась на локте. – Видишь, ни бумажника, ни документов.
– Что?! – воскликнула Лена.
И, захлебываясь от возмущения, вывалила на Финика:
– Да мы… Да ты к нам сам приблудился, ребята тебя, можно сказать, спасли! Волков здесь нет, но от лихих людей… А мы… мы честные, порядочные люди! Мы даже не дотрагивались до твоей вшивой барсетки! We don’t touch! You must trust!
Но убогому чухонцу было что в лоб что по лбу, хоть по-русски, хоть по-аглицки. Ни черта он не понял. Тогда Лена повторила то же на языке жестов. Запихнула барахло финна обратно в барсетку, застегнула молнию, поставила на стол и, вытянув руки и помахав растопыренными ладонями крест-накрест, громко (когда не знают языка собеседника, до него почему-то пытаются докричаться) повторила раздельно: «Не притрагивались мы к твоей сумке, даже ни одной твоей манерной сигаретки не взяли! Понял, рожа ты финская?»
То ли дошло, то ли решил, что с пропажей придется смириться, но Финик покаянно вздохнул.
– Вот черт! – выругалась Ленка и отправилась в туалет (типа «сортир», во дворе). На обратном пути заглянула на место вчерашнего пикника, нашла припрятанную бутылку и вернулась в дом.
Финик все так же сидел за столом с потерянным видом. Любка косилась на него из-под одеяла. Димочку, похоже, Ленкины вопли не потревожили.
– Будешь? – вопросительно кивнула Лена Любе, потрясая бутылкой.
– Не-а, – отказалась та, самая малопьющая во всей компании.
– А я тяпну. Расстроил меня этот гиперборейский финик, – она посмотрела на Финика и повторила для него: – Очень ты меня своими инсинуациями оскорбил!
Тот на слова ее внимания не обратил, он на Лену вообще не смотрел. Похмельные глаза с вожделением приклеились к бутылке.
– Вот ведь, навязался на мою голову, – пробурчала Лена, доставая из буфета две чистых рюмки. – И чем я остальных лечить буду, если на тебя никто не рассчитывал? – Плеснула себе половинку, а вторую, почти целую, подвинула Финику, сопроводив назидательно: – For the health! И больше не налью, не мечтай!
Выпила, оглядела стол в поисках закуски, хлебнула огуречного маринада из банки (Люба закатывала, огурцы на ура расхватали). Финик жадно заглотил свою порцию и покосился на бутылку.
– Нет! – отрезала Лена. – Тут и без тебя найдется, кого лечить. Лучше рассольчика хлебни.
Протянула ему банку. Финик послушно хлебнул раз, второй и поставил на стол пустую тару.
– Ну что, полегчало? – поинтересовалась Лена.
На унылой роже отразилось подобие благодарности, а спустя секунду она расцвело приветливой улыбкой, и Финик на чистом русском проговорил: «Девочка, здравствуй», – практически без акцента. Ошарашенная Лена проследила за его взглядом. В дверях стояла ее заспанная дочь в ночнушке и хлопала глазами на еще одного, неизвестного ей странной наружности гостя. Сказав общее «доброе утро», вежливое дитя удалилось в сторону туалета.