Постоянно ходя по грани, он был при этом уверен в том, что адреналиновый коктейль был полезен для душевного здоровья не только ему, но и всем, кто попадался на его жизненном пути, видел в этом способ уйти от рутины и повседневности, а также указать окружавшим его путь выхода из обыденности.
Причем порой подобные встряски носили едва ли не хулиганский характер.
Вот как описал одну из подобных «смешных» историй, происшедших с ним в детстве, сам Сергей Уточкин:
«Однажды вечером, сидя на скамеечке у ворот, сделав военный совет, мы (с двоюродным братом Спиридоном) порешили перетянуть канат на высоте 1 фута от земли через тротуар улицы к ближайшему дереву и скамье, на которой мы сидели. Затем я высказал опасение, что упавший может оказаться большим и что необходимо выработать план самозащиты, который, по моему мнению, может заключаться только в бегстве. „А так как ты знаешь, — говорил я Спире, — что взрослые бегают быстрее, чем мы, то потому нам следует перетянуть второй канат и сидеть уже за ним“. Когда падение совершится, разъяренный преследователь бросится на нас, и, может быть, второе падение даже отобьет охоту продолжать преследование.
Подобная идея пришлась по вкусу, и через мгновение мы сидели на корточках и привязывали второй канат.
То, что потом случилось, превзошло наши самые смелые ожидания. Эффект получился необычайный. Сидя на корточках, мы увидели приближающуюся группу, состоявшую из пяти лиц. Впереди шествовал офицер с двумя дамами, а позади — офицер под руку с барышней в красивом розовом платье и соломенной шляпке. Вдруг Спирка делает порывистое движение и говорит:
— Надо предупредить.
Я схватил его за рукав и дрожащим от страстного ожидания голосом прошептал:
— Сиди!
И очарованными глазами при свете мигающего газового фонаря, мерцавшего в отдалении, я следил за плавным приближением наших жертв к месту гибели. Прикосновение первой тройки имело самые разрушительные последствия. Неестественно взмахнув руками, ринулись вперед головой вниз две дамы. Офицер, державший одну из них за руку, пытался удержать ее. Не прошло и одного мгновения, как они все трое, оглашая нашу тихую до того улицу криками ужаса, беспомощно барахтались на земле. Мгновенным движением офицер оставляет розовенькую барышню. Стремительно бросившись на помощь и зацепившись, в свою очередь, перелетает через головы пострадавших сопутников. А над ними в позе ужаса замерла прелестная розовая барышня в соломенной шляпе. О том, что может быть, я не думал. Пораженный необыкновенным результатом чудесного изобретения, я умирал от смеха. Смеялся бесстыдно и громко, смеялся до того, что не мог встать. С полными слез глазами смотрел на стремительно убегающего Спирку и продолжал безумно хохотать.
Быстро поднялся офицер, упавший первым, огляделся по сторонам, нагнулся, ощупал руками канат, обернулся в мою сторону и как тигр прыгнул на меня. Я замер и в страхе забыл о спасательном содействии второго каната.
Последний не выдал.
Я видел перед собою свирепые, вытаращенные глаза офицера, который бросился на меня.
И в тот момент, когда я считал себя уже погибшим, офицер, взвиваясь как змея и стуча головой о камни, покатился к моим ногам, а через мгновение, подобно метеору, я несся по улице, прославляя спасительное заступничество второго каната».
Но, как известно, Уточкин и сам оказывался в подобных ситуациях, и не раз. Он знал цену боли и не видел в этом ничего оскорбительного ни для себя, ни для своих визави. Просто, как ему казалось, это была возможность, упав, подняться и сделаться еще сильнее.
Впрочем, не каждый был на это способен.
Например, Николай Исаевич Уточкин (старший брат), постоянно попадая с Сережей в подобного рода передряги, даже ведя впоследствии дела брата, со временем не выдержит. По слухам, он сопьется и сойдет с ума. Его можно будет часто видеть на Соборной площади у памятника светлейшему князю Воронцову, с которым он будет о чем-то напряженно, на грани крика разговаривать.
Почти как у Пушкина в «Медном всаднике»:
Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! —
Шепнул он, злобно задрожав, —
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился…
…Уточкин часто вспоминал то свое бегство, те свои первые шаги, когда он полностью и безоглядно доверился какому-то неведомому ему ранее движению токов в собственных ногах. Он абсолютно не чувствовал ни земли, ни ступней, не испытывал никакого усилия, толкая себя вперед, и порой ему даже казалось, что он летит, задыхаясь от страха и радости одновременно, щуря глаза, не смея оглянуться назад.
За ним вполне могла гнаться мадам Заузе с окровавленным ножом в руке или безнадежно отставшие на циклодроме соперники, но Сергей Исаевич ничего этого не видел и не знал, он мчался вперед, заходил на второй, на третий круг велотрека, летел мимо водолечебницы Шорштейна, в мавританского стиля окнах которой можно было видеть голых людей, некоторые из которых были завернуты в простыни, несся через проходные дворы, мимо Воронцовского дворца, по Приморскому бульвару. А потом он останавливался в Угольной гавани и вовсе не потому, что устал, а потому, что дальше бежать было некуда, перед ним до горизонта простиралось море.
Тут наступала пауза — секунды на раздумье, и он прыгал в воду.
Конечно, о свершениях и непостижимых трюках Эрика Вайса, более известного как Гарри Гудини, в Одессе были хорошо наслышаны. Особенно возросла его слава в России после того, как в 1903 году он посетил эту страну.
Более всего впечатление Уточкина будоражил трюк Гудини, когда руки и ноги иллюзиониста сковывали цепями, самого его помещали в металлический ящик, который закрывали на замок, а затем с высокого моста этот ящик бросали в реку. Однако буквально через несколько минут, которые зрителям, разумеется, казались вечностью, мистер Гудини появлялся на поверхности воды, улыбался, показывал всем, что руки его свободны, и неспешно плыл к берегу.
Сергея Исаевича потрясала именно эта неспешность, вальяжность, с которой Гудини подплывал к берегу, переполненному восторженными зрителями, поднимался на специально устроенный к этому случаю помост и церемонно кланялся. Лицо его при этом не выражало никакого смятения, недавно перенесенного испуга, испытанного ли ужаса. Выходило, что он их вовсе не перенес и не испытал.
А ведь еще несколько мгновений назад он был на краю гибели, в совершенно безвыходном положении, когда спасения нет и отчаяние становится сутью, смыслом всего сущего, второй натурой, подавляет волю полностью и приводит к помутнению рассудка.
Итак, что же происходило там — в металлическом ящике?
Уточкину оставалось только гадать.
Вот, например, сейчас, когда он прыгнул с пирса в воду, крестообразно сложив руки на груди, как делал это в детстве, когда подходил к Святому причастию в Успенской церкви, подумал о том, что совершенно не нужно подобно мистеру Гудини насильно обрекать себя несвободе. Достаточно просто изгнать из себя страх и отчаяние, эмоции и пароксизмы, довериться течению времени, повелеть себе быть сильным и выполнить это повеление.
Под водой Сережа открыл глаза и увидел себя медленно идущим ко дну.
Вцепился при этом пальцами в бицепсы, чтобы не дай бог не раскрыть объятий, не начать помогать себе руками выплыть, вырваться наверх, чтобы глотнуть немного воздуха.
Наверное, так же и Гарри Гудини, оказавшись в полной темноте ящика, скованный по рукам и ногам, напрягал мышцы до вздувшихся вен, старался ни о чем не думать, полагаясь исключительно на сноровку и знание ему одному известной тайны. А потом наступало то, что у иллюзионистов называется словом «престиж», то есть финальная часть фокуса, когда зритель уже понимает, что его обманули, но не знает, когда именно это произошло.
Нет, позволить себе обманывать кого-либо и себя в первую очередь Уточкин не мог. Единственной правдой происходящего для него было то, что он совершенно не боялся безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства хотя бы потому, что очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) непреодолимым. Например, он мог долго плыть под водой без помощи рук, лишь извиваясь всем телом как змея, мог задерживать дыхание на несколько минут, которые ему казались часами, мог, наконец, специально доводить себя до крайнего изнеможения, когда темнеет в глазах и бешено бьется сердце, а потом вдруг обрести новое дыхание, разжать скованные судорогой пальцы, взмахнуть руками и через мгновение оказаться на поверхности воды перед взглядами сотен зрителей и поклонников.
Но все это было вовсе не результатом того самого пресловутого «престижа», но итогом триумфа воли, когда нисколько не покривил перед собой душой, итогом долгих тренировок и преодоления себя — своих слабостей и страхов.
Впрочем, как мы знаем, Сергей Исаевич и не был никаким иллюзионистом, чтобы прятать от посторонних глаз свое несовершенство и свои провалы. Он всегда оставался на виду у всех, находя в этом проявление достоинства и чести, которые должны быть свойственны любому атлету.
В июле 1911 года в земскую больницу города Крестцы Новгородской губернии был доставлен пациент, после осмотра которого доктор Дроздов диагностировал у него перелом правой ключицы, вывих левой подколенной чашечки, а также сотрясение мозга. Данные повреждения не были признаны тяжелыми и тем более опасными для жизни, а физическая мощь пациента позволила предположить, что в скором времени он пойдет на поправку.
Однако доктора Дроздова более обеспокоило глубоко подавленное состояние пациента, который жаловался на бессонницу и постоянные мучительные головные бо