— Браво, я!
Как сказали бы теперь, „был забит завершающий победный гол“ этого рядового гимназического матча, об окончании которого возвестил рефери сигналом принятого в то время трехзвучного судейского свистка.
Впрочем, нельзя сказать, что это был ничем не замечательный матч: в нем принимал участие тощий, золотушного вида ришельевец в пенсне на маленьком носике, будущая мировая знаменитость, центрфорвард сборной команды России, как сказали бы теперь — „нападающий века“, „суперстар“ мирового футбола, Богемский. Но тогда он был лишь старшеклассником и, надо сказать, прескверным учеником с порочной улыбочкой на малокровном лице».
На перерыв ушли со счетом 1:1.
Отдыхали здесь же, на кромке по разные стороны поля.
Пыль тем временем оседала, и с моря начинало тянуть прохладой.
Это место для проведения матчей было выбрано «Одесским британским атлетическим клубом» (сокращенно — ОБАК) в 1884 году. Тогда же британские подданные Генри Робертович Роджерс, Вальтер Джорджович Карпентер, Томас Томасович Гутчинсон, Джеймс Альфредович Мартин и Карл Карлович Данлов обратились с просьбой о предоставлении площадки для игры в национальную британскую игру — футбол к одесскому генерал-губернатору Александру Михайловичу Дондукову-Корсакову и городскому голове Григорию Григорьевичу Маразли.
Разрешение было получено.
Более того, одесский градоначальник неоднократно присутствовал на спортивных мероприятиях, которые проводил ОБАК, а это были не только футбольные баталии, но и соревнования по теннису и крикету.
В тот вечер на Малофонтанской дороге играли одесская «Вега» и команда немецкого спортивного клуба «Турн-Ферайн».
Ничейный результат не устраивал ни ту, ни другую сторону, что и понятно. Игра на вылет решала всё.
Волнение игроков передавалось и зрителям, среди которых были замечены учредители «Веги» Валентин Александрович Крыжановский, Джон Джеймсович Герд, Александр Габриэлевич Лившиц, а также Сергей Исаевич Уточкин, который еще совсем недавно сам выступал за футбольную команду «Одесского британского атлетического клуба», а теперь, по слухам, был создателем и владельцем двух футбольных команд.
Раздавался свисток арбитра, и вновь все взоры устремлялись на поле, а точнее сказать, на одного человека, которого звали Григорий Григорьевич Богемский.
Читаем у Юрия Карловича Олеши:
«Самое удивительное — это всегда меня удивляет, когда я вижу Богемского или о нем думаю, — это то, что он не смуглый, не твердолицый, а, наоборот, скорее рыхловатой наружности, во всяком случае, он розовый, с кольцами желтоватых волос на лбу, с трудно замечаемыми глазами. Иногда на них даже блестят два кружочка пенсне! И подумать только: этот человек с не спортсменской наружностью — такой замечательный спортсмен! Уже помимо того, что он чемпион бега на сто метров, чемпион прыжков в высоту и прыжков с шестом, он еще на футбольном поле совершает то, что сделалось легендой, и не только в Одессе — в Петербурге, в Швеции, в Норвегии! Во-первых — бег, во-вторых — удар, в-третьих — умение водить. Гораздо позже я узнал, что это умение водить называется дриблингом. О, это было одним из самых захватывающих зрелищ моего детства, кричавшего вместе со всеми в эту минуту, вскакивавшего, аплодирующего… Лучше всех водил Богемский! Не то что лучше всех, а это был выход поистине чемпиона! Такой игры я впоследствии не видел. Я не говорю о качестве, о результативности — я говорю о стиле. Это был, говоря парадоксально, не бегущий форвард, а стелющийся. В самом деле, если смотреть на поле как на картину, а не как на действие, то мы видим бегущих футболистов, фигурки в основном с прямыми торсами — именно так: при быстром движении ног, при некоей колесообразности этого движения торс футболиста остается выпрямленным. Богемский бежал — лежа. Может быть, этот стиль в свое время повторил единственно Григорий Федотов, столь поразивший своих первых зрителей».
Конечно, Сергей Исаевич горячился, наблюдая за игрой, потому что знал наверняка, как следует поступить в том или ином случае, куда бежать, кому отдавать пас. Он вскакивал с места, кричал, размахивал руками, его усаживали на место, но всё повторялось снова и снова. А потом случилось нечто ужасное — получив мяч, рослый вингер «Турн-Ферайна» умело обработал его и пробил в «девятку» «Веги».
Мяч был из разряда неберущихся, немцы повели в счете.
Трибуны взревели, и этот рев напомнил Уточкину вой встречного ветра, который при увеличении скорости движения становится плотным, как стена, и густым, как морская вода, не позволяющим открыть глаза. И тогда приходится, сжав зубы, просто терпеть, не зная, когда этому терпению придет конец. Лишь предполагая, что все закончится хорошо, лишь уповая на силу воли и собственных мышц, которым, впрочем, приходилось переносить и не такие нагрузки.
Теперь уже и не вспомнит, когда увлекся футболом, когда впервые неумело ударил по мячу и тут же бросился его догонять, чтобы ударить еще раз, но, догнав, не смог остановить его и упал, чем вызвал, разумеется, снисходительный смех опытных игроков.
Поначалу понятие «команда» было Уточкину чуждо.
Он привык за все отвечать сам и все делать сам. Как, например, в велосипеде, на коньках или в боксе.
Но здесь, на поле, по большей части вытоптанном и пыльном или скользком и раскисшем после дождя, вместе с ним находился еще двадцать один человек, из которых десять были твоей командой, и их надо было понимать, слушать, видеть.
Со временем Уточкин научится и понимать, и слушать, и видеть партнеров по команде.
Итак, принимал верхнюю передачу из глубины поля, выполнял несколько финтов, обманув тем самым защиту, резко ускорялся, уходя от преследователей, но почти сразу сбрасывал скорость и оглядывался по сторонам. По левому флангу набегал худой стремительный полусредний по фамилии Пиотровский, делая жест рукой, что ждет пас, а прямо по ходу из-под плотной опеки выныривал Данлов и тоже показывал, что открыт. Мгновения на раздумья, и Уточкин, в очередной раз вильнув в сторону, отдавал пас Данлову. Увидев это, Пиотровский менялся в лице, поняв, что проделанная работа по прорыву по левому флангу абсолютно напрасна. Он даже что-то кричал Уточкину, останавливался, зло сплевывал, но все решали секунды, и отвлекаться на это не было ни смысла, ни времени. Карл Карлович Данлов тем временем перекидывал мяч через защитника, боковым зрением оценивал обстановку и делал голевую передачу Сергею.
Голкипер оказывался бессилен перед такой комбинацией. Нечеловечески вывернувшись, он предпринимал безуспешную попытку стать длиннее, чем он есть на самом деле, даже касался кончиками пальцев пролетавшего мяча, но это было единственное, что он мог сделать. Сетка вздрагивала, шла волнами, а судья матча свидетельствовал гол.
Уточкин смотрел теперь на Богемского и признавал, что он играет и быстрее, и остроумнее, и точнее!
Вот и сейчас, буквально через несколько минут после пропущенного его командой гола, он сквитал счет, причем сделал это как бы нехотя, даже лениво, а затем и вывел своих вперед.
Стадион тут же и взорвался бурей аплодисментов.
«Богемский! Богемский!» — вопили так, как еще совсем недавно скандировали «Уточкин! Уточкин!».
Итак, кто же был этот Григорий Богемский?
Григорий Григорьевич Богемский родился в Одессе в 1895 году.
Учился в Ришельевской гимназии. После окончания Одесского юнкерского училища крепостной артиллерии попал на фронт (шла Первая мировая война). Вернулся. Выступал за футбольные клубы «Вега», «Спортинг», «Российское общество спорта». Чемпион России 1913 года. В 1920 году Богемский покинул Одессу и перебрался в Прагу, где выступал за «Виктория-Жижков». Также выступал в Болгарии и Франции.
В 1945 году в Праге подвергся нападению сотрудников МГБ СССР, в результате которого пострадала его жена.
Умер в Праге в 1957 году.
Читаем у Юрия Олеши, который, кстати, играл с Богемским, Катаевым и Багрицким в одной команде:
«Я хочу только вспомнить, как стоял Гриша Богемский, в белой одежде — „Спортинга“, позируя Перепелицыну для фотографии перед матчем… просто белая одежда — белая, тонкая-тонкая нитяная рубашка и белые трусы. Тогда то, что теперь называют майкой, футболкой, называли просто рубашкой, хотя это была та же майка, футболка, обтягивающая туловище, а сейчас на Богемском кажущаяся мне прямо-таки гипсовой… На ногах у него черные чулки, завернутые на икрах неким бубликом и оставляющие колени голыми, а также и бутсы — старые, сильно разбитые, скрепленные, как скрепляют бочки, в обхват по подъему кожаными завязками.
И, странно, пока Петя наводит на него коробочку своего аппарата, он стоит с видом просто какого-нибудь репетитора… Нет, нет, приглядись… разве ты не видишь необыкновенного изящества его облика, его легкости, — секунда! — и он сейчас побежит, и все поле побежит за ним, публика, флаги, облака, жизнь!»
Бегущие облака над футбольным полем.
Так как на море шторм, то в воздухе терпко пахнет водорослями, выброшенными на берег.
Свежо.
Ветер усиливается, и кажется, что облака касаются если не головы, то верхушек каштанов.
Деревья раскачиваются, машут ветками и напоминают Сереже Уточкину мельницы на берегу солончака под Евпаторией. Тогда он впервые почувствовал, что значит оторваться от земли, взлететь и оказаться в гуще этих самых облаков, пройти их череду, быть ослепленным солнцем, а потом вновь оказаться в потоке несущихся навстречу кусков сахарной ваты.
Читаем в заметке Уточкина «В пространстве»:
«Крепко привязанное к земле человечество в течение тысячелетий тщетно стремилось оторваться от своего грустного шара и унестись ввысь, поближе к лазури и свету, но прочны были приковавшие цепи…
Ползать, влача грустную жизнь в двух измерениях — вперед или, чаще, назад, вправо или влево, — об этот фатальный удел разбивались мечты тех, кому грезилось третье измерение, гордое и прекрасное — высота… Невидимая, неуловимая воздушная стихия беспощадно уничтожала все попытки слабого человека завладеть ею.