Ей скучные песни земли.
Описав круг над казармами, пилот Уточкин встал на курс.
На горизонте вспыхнула серебряная лента Волхова, что добавило происходящему какого-то величественного спокойствия и уверенности в том, что только отсюда, с высоты птичьего полета, можно понять былинную мощь этой древней земли и уверовать в нее.
Вера в себя.
Обрывки воспоминаний.
Неукротимое желание мчаться вперед.
Радостное возбуждение.
Однако на подлете к Новгороду аэроплан стал посылать тревожные сигналы — от двигателя по всему фюзеляжу начала распространяться едва заметная, но постепенно и неотвратимо усиливающаяся вибрация.
Теперь монотонное убаюкивающее гудение мотора сменилось надрывным волнообразным ревом, обороты то падали, то нарастали, что, впрочем, продолжалось недолго. Выплюнув струю черного масляного прогара, мотор дернулся так, что крепления центроплана затрещали и пропеллер замер, противоестественно уперевшись в небо и горизонт одновременно.
Вой встречного ветра сразу стал смыслом наступившей тишины, в которой земля медленно, но верно поплыла навстречу, увеличиваясь в размерах и без остатка перекрывая собой горизонт.
В результате посадка с неработающим мотором на выкошенном поле близ Николо-Вяжищского монастыря для «Bleriot XI» закончилась оторванными шасси и сломанным хвостовым оперением.
Настоятель монастыря игумен Иоаникий (Павлов), став невольным свидетелем катастрофы, проявил оперативность, немедленно сообщив в Новгород о происшествии, имевшем место произойти под стенами его обители. Вскоре на вяжищское поле прибыли техники с ремкомплектом для двигателя «Gnome» и карета «скорой помощи».
Затем самолет был переправлен в город, где устранение последствий падения заняло весь день, и лишь ранним утром следующего дня Уточкину удалось подняться в воздух.
Но именно в Новгороде произошел эпизод, который решил судьбу Сергея Исаевича в этом перелете, вернее сказать, изменил ее безвозвратно.
Читаем в «Исповеди» авиатора:
«Единственный раз за всю свою карьеру авиатора я сломал аэроплан, но мои качества тут ни при чем… они отсутствовали. Я проиграл не по своей вине перелет Петербург — Москва.
Помогая своему конкуренту, Васильеву, в Новгороде, где мы случайно в перелете встретились, я дал ему две свечи, прочистил мотор, завел винт и выпустил в дорогу дальше. Когда был исправлен мой мотор, Васильев был уже в Москве».
Кто из профессиональных летчиков был бы способен на такой поступок, когда каждая минута, каждый час были на счету?
Трудно ответить на этот вопрос.
Но ведь Сергей Исаевич и не был профессионалом в том общепринятом смысле слова, когда извлечение прибыли решает всё, когда каждый сам за себя, а благородные поступки и широкие жесты уходят на второй план.
О том, что произошло несколько часов спустя, Уточкин рассказал так:
«Я полетел на второй приз, тут только по упадку энергии и отвращению к гонке я понял, что не могу лететь за вторым призом. Слишком уж привык первенствовать. Через полтора часа лета, чтобы как-нибудь избавиться от ощущения при работе в деле, заведомо погибшем для меня, если даже оно и будет сделано, повторяю, только вследствие этого угнетавшего меня сознания, чтобы убежать как-нибудь от него, я заснул в аппарате. Неуправляемый аэроплан со мною, спокойно спящим внутри… Предлагаю каждому представить себя в этом положении.
Могло случиться все, но мой аппарат, регулированный на двухградусное снижение с увеличенным опусканием на два градуса дошедший уклоном, вероятно, до 125-ти верстной скорости, коснулся земли и рассыпался вдребезги. Мотор вырвало, и части его нашли разбросанными в 50-ти саженях от аэроплана.
Спящего меня выкинуло… Силой инерции, пробив собою маленькие кусты, я слетел с насыпи в реку…
Течение крутило меня и несло; косившие невдалеке лужайку два мужика увидели меня переворачивающимся в быстрой реке, вытащили. Привезли в бессознательном состоянии в больницу. Когда вернулось сознание, первым моим движением было желание — посмотреть на землю…»
Описанное Сергеем Исаевичем происшествие более напоминает попытку самоубийства. Словно бы Уточкин попытался повторить шаг в бездну Льва Макаровича Мациевича, когда тот бросился из падающего аэроплана, понимая, что спасения нет.
Вопрос — «Понимает он, что делает?» — так и повис тогда в воздухе, причем в прямом смысле, потому что снова и снова приходилось к нему возвращаться, поднимая машину в небо.
Может быть, он уснул за штурвалом самолета, потому что теперь только во сне мог представить себя победителем перелета из Петербурга в Москву?
Вполне возможно…
И вот ему снится сон, как он на своем «Bleriot XI», значительно опередив всех участников соревнования, садится на Ходынском поле.
Его встречает московский губернатор Владимир Федорович Джунковский в сопровождении известных городских личностей — купцов, литераторов, актрис, а также представителей духовенства. Совершенно неожиданно Сергей Исаевич видит в толпе приветствующих его горожан огромного, звероподобного обличья протоиерея Матфея Исполатова из Успенской церкви Херсонской духовной консистории, в которой его крестили летом 1876 года. Протоиерей смотрит на Уточкина долгим немигающим взглядом, а потом, закатив глаза, возглашает: «Останься здесь, ибо Господь посылает меня к Иордану… и сказал он: жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя… и вдруг явилась колесница огненная и кони огненные, и понесся Илия в вихре на небо».
Следует заметить, что периодические издания, освещавшие перелет, в частности «Одесские новости» и «Петербургская газета», оставили о катастрофе Уточкина несколько иную информацию, которая, впрочем, ни в коем случае не перечеркивала воспоминаний самого пилота, но лишь, как думается, добавляла красок произошедшему на участке Новгород — Крестцы.
Итак, после вынужденной задержки Сергей Исаевич продолжил полет, отдавая себе отчет в том, что гонка уже проиграна и нагнать аэроплан Александра Алексеевича Васильева невозможно.
Читаем в «Одесских новостях»: «По пути к Крестцам вдруг справа дунул на стрекозу Уточкина порывистый ветер. Аппарат подбросило. Ветер усиливался. Ввиду опасности полета авиатор решил сделать спуск между деревнями Вины и Зайцево. Спуск с 500-метровой высоты.
Вот уже близка земля. Нагнулся летун вниз, посмотрел и ужаснулся. „Блерио“ опускался в пропасть. У самой почти земли авиатор заметил, что опускается на обрыв и деревья. Внизу бурлила река».
Следуя этому описанию, становится ясно, что авиатор допустил ошибки в пилотировании и полетного времени на их исправление просто не осталось, земля оказалась слишком близко.
Читаем далее: «Измятый авиатор упал в речку. Уточкин не растерялся и быстро прыгнул из аэроплана. К великому несчастью, прыжок был неудачен. Аппаратом задело несчастного летуна, смяло и бросило в речку. Стрекоза „Блерио“, как подкошенная громадная птица, ударилась со всего размаха об обрыв и также полетела в воду. Аэроплан разбит вдребезги».
Но далее события начинают развиваться уже по совершенно фантастическому сценарию.
Уточкин без сознания оказывается в воде (скорее всего, это речка Холова с действительно очень высокими и обрывистыми берегами). Падение самолета замечает случайно оказавшийся в этих краях крестьянин, который вытаскивает искалеченного пилота из воды, приводит его в чувство и переносит в деревню Вины, что расположена рядом с местом аварии.
«Петербургская газета» так описывает продолжение этой истории: «Каким-то образом вскоре узнали на этапе в Крестцах, что в 30 верстах от места катастрофы, и оттуда полным ходом помчались на автомобиле доктор и вице-комиссар.
Когда автомобиль прибыл, Уточкин пришел в себя и оставался все время в полном сознании.
Разбившегося Уточкина осторожно положили на автомобиль и повезли в земскую больницу в Крестцы.
После катастрофы в Петербурге в аэроклубе была получена телеграмма, что у упавшего сломана левая нога и измята грудь. Эта телеграмма пришла в 9 ч. 49 м. вечера, т. е. еще до осмотра врачом пострадавшего.
Уже около 10 час. Уточкина привезли в больницу, в Крестцы, и врач приступил к осмотру. Доктор Дроздов тщательно исследовал больного и нашел у него перелом правой ключицы, вывих левой подколенной чашечки и обнаружил у бедного летуна легкое „сотрясение мозга“.
Повреждения, полученные Уточкиным, признаны очень серьезными, но не очень опасными для жизни. Доктор надеется на крепкий организм пострадавшего. Счастливая случайность, что при падении Уточкина в речку присутствовал крестьянин. Не будь его поблизости, авиатор, бывший без сознания, наверняка утонул бы».
Когда Сергею Исаевичу потом рассказали о том, что с ним произошло, он был совершенно потрясен, что мог погибнуть вовсе не от удара о землю, что для воздухоплавателя было бы естественно, а от того, что чуть не утонул.
Просто мог безвозвратно уйти в небытие, в непроглядный мрак подводного царства, хотя и очень хорошо плавал, как рыба, находя сей инстинкт (он же навык) у себя абсолютно непреодолимым.
Но обстоятельства жизни оказались выше, и он, что доказала катастрофа под Крестцами, не обладал сверхзнанием, которым по логике вещей должен был обладать сверхчеловек, знанием того, что тебя ожидает впереди. Обладал лишь уверенностью в собственной неуязвимости, но этого оказалось недостаточно. Более того, эта уверенность могла быть в любую минуту попрана, повержена ли какой-то иной, высшей силой, которую можно было называть по-разному — случаем, судьбой или Божественной волей.
Да, был потрясен.
Был повержен.
Был разочарован.
Был подавлен.
Не находил объяснения случившемуся, а олицетворением единственного упования, единственной силы, спасшей ему жизнь вопреки обстоятельствам и здравому смыслу, оказался простой мужик, который волею случая проходил мимо речки Холовы и ничего не знал ни про воздухоплавание, ни про перелет Санкт-Петербург — Москва, ни про пилота Сергея Уточкина, ни про его «отвращение к гонке» и привычку первенствовать.