С обугленной доски взирал спокойный и мудрый лик Богородицы, видимый не только в темноте, но и при свете солнца. Сначала Ярослав радовался этому, как ребенок, рассматривал близко, отходил и глядел с расстояния, с одной стороны, с другой – образ не исчезал, и печальные глаза все время смотрели на него.
Но вскоре усомнился: а вдруг у него «поехала крыша» и ему все это чудится. Ярослав снова брался за работу, отвлекался иными мыслями или купался под уцелевшим душем, затем бежал к иконе – нет, светится лик!
И потом он уже не испытывал шока или неуемного горя и только вспоминал, как строил этот терем, как вытесывал бревна, выбирал пазы, рубил углы под руководством егеря, при этом не допуская его к работе, – хотелось построить дом собственными руками. И как потом на зимней квартире в Усть-Маеге выпиливал резные наличники и подзоры, круглые розетки с фениксами и деревянные полотенца с магическими обережными знаками.
Ничего не помогло и не защитило…
С этими же воспоминаниями Ярослав начал строить камин в складе, установив там икону, чтобы чувствовать ее взгляд. А поскольку ночи еще были холодными, то спал на протопленной русской печи, под открытым небом, укрываясь куском брезента. И всякий раз переносил туда Деву Утешительницу, боясь с ней расстаться.
Там его и застал начальник милиции Щукин, на сей раз прибывший самолично, чтобы разобраться с происшествием в заповеднике. Рыжебородый, с сивой шевелюрой и расплющенным носом с вывернутыми ноздрями, он сам напоминал разбойника с какого-нибудь сибирского купеческого тракта – такого лучше бы обходить стороной, если встретится в лесу. Как ни странно, начальник милиции считался человеком покладистым и слабохарактерным. После того как Ярослав отпустил пленную байдарочницу, Щукин относился к нему недоверчиво. Он выслушивал доводы, кивал согласно и мотал себе на ус: выкрутасы научного сотрудника вызывали подозрение. Пожар в Скиту довершил картину, и майор явился на сей раз злой и решительный.
– На этих байдарочников я закрыл глаза, – признался он. – Нынче не буду. Вываливай все, что думаешь. Досконально и без дураков. Конечно, ты знаешь, кто поджег.
– Догадываюсь, но доказательств нет, – заявил Ярослав. – Потому сказать мне нечего.
– А мне есть чего! Подожгли тебя байдарочники! Только не пойму никак, зачем ты покрываешь?
– Их нынче не было. Не проходили ни через один егерский пост.
– Зашли из соседней области, через кряж и Ледяное озеро.
– Я был на Ледяном, там разрушена сакля. И все-таки это не они. Куда бы потом ушли? Егеря, заметив пожар, перекрыли все кругом, и никого. – Ярослав чувствовал двойственность своего положения. – Поджигатель был из местных. Он отлично знал, где я нахожусь. Выследил, спокойно запалил и ушел.
– Местный? – загорелся Щукин. – Ну-ка, ну-ка! Кто местный?
Угроза могла исходить только от людей Закомарного. Бородатый супермен советовал подумать о последствиях, и если он даже уехал с Юлией, то по его указке пришел кто-нибудь из стриженых бандюков, похитил иконы и поджег дом. А эту, чудесную, принял за мазню и не взял…
– Кто конкретно, я не знаю, – сказал Ярослав. – Но поджигателя ищите в усадьбе Закомарного.
– Где? – чуть не подскочил Щукин и вытаращил глаза. – Что ты, парень, с ума сошел? Овидий Сергеевич – интеллигентнейший человек! К нему такие люди приезжают!.. Да как ты мог подумать? Сколько он добра для района сделал! Между прочим, и для вашего заповедника. И для тебя лично! Он же тебе самолет подарил! А ты ему подозрением отплатил?.. Ну, парень!..
Ярослав не стал рассказывать о последней встрече с людьми Закомарного, о стриженых интеллигентах с автоматами. Тогда бы пришлось говорить и о Юлии…
– В таком случае я снимаю все подозрения, – заключил он. – Дом был моей частной собственностью. Заявления о поджоге я писать не буду, считаю, что это случайность, нарушение пожарной безопасности.
Щукин набычился, сивая жесткая грива встала торчком, а на физиономии вызрело зверское выражение, означавшее, что начальник милиции глубоко задумался…
– Ты мне вот что скажи. – Он встряхнулся. – Кому конкретно насолил? А я поговорю с Овидием Сергеевичем. Если вину докажем, он человек справедливый и поджигателя выдаст.
Ярослав уж был не рад, что затеял разговор о Дворянском Гнезде. Наверняка районной милиции и самому начальнику что-то перепало от Закомарного, и потому Щукин сделает все, чтобы отвести такое подозрение.
– Хорошо, тогда так: дом я спалил сам, умышленно. Могу подать на этот счет письменное заявление. За поджог собственного дома не садят в тюрьму?
Щукин снова сделал зверское лицо, достал платок и почистил ноздри – из них торчали длинные рыжие волосы, срастаясь с такими же усами. Что-то его сильно смущало.
– Нет уж, на хрен, – сказал сам себе. – Дом сожгли – полбеды. А что если где-нибудь пристукнут? Не валяй дурака или не темни и говори, на кого думаешь, или не морочь мне голову!
И тут Щукин заметил на печи икону – потянулся к ней взглядом, встал на ящик и, рискуя уделаться в саже, залез на лежанку.
– Это кто у тебя?.. А? Это икона, что ли?
– Икона, – буркнул Ярослав.
– Ух ты! Какое лицо… Так бы и смотрел… А как называется икона? Они же с названиями?
– «Утоли моя печали»…
– Чего-чего? Так называется?.. Интересно. Это ты у попа Прошки купил?
– Купил…
– Ладно… Гармонист он все равно хреновый. Я его нынче переиграю. Щукин слез с печи, но взглядом все еще тянулся к иконе. – Не хочешь говорить – сиди тут, гляди на нее и утоляй печали…
С тем и отбыл из заповедника.
Ярослава больше никто не тревожил, и поскольку стационарная радиостанция сгорела, а новой никак не везли, он сидел без связи и доделывал камин в сарае, разбирая для этого кирпичную трубу русской печи. Мысль построить новый дом назло всем врагам-поджигателям уже родилась, но к ней следовало еще привыкнуть, скорее даже решиться на такой шаг, потому что он знал, каких средств и трудов это стоит. Лес можно было выписать вполцены через дирекцию заповедника, сплавить его по протокам к Скиту – всякая рубка на территории заповедника запрещалась. Но к нему требовался пиломатериал, железо, стекло, гвозди и еще множество мелочей. Зимой все это можно было завезти тракторами без лишних хлопот, были бы деньги; летом же, пока лебеди не встанут на крыло, никакую технику не загонишь, а без нее, вручную, тем более в одиночку, лес с озера на уступ не поднять.
А ждать зимы нельзя. Восстановить терем надо побыстрее, к тому времени, когда снова придет Юлия.
Думая так, Ярослав достроил камин, починил изгородь и посадил огород благо семена в погребе остались невредимыми. Увлекаясь, он решил, что возводить новый дом следует из дикого камня, и не терем в древнерусском стиле, а рыцарский замок!
Вдохновленный таким решением, Ярослав завернул икону в кусок ткани от крыла дельтаплана, установил ее в рюкзаке так, чтобы ничто не прикасалось к красочному слою, и отправился на Ледяное озеро: в любом случае следовало завершить работу, свалить ее с плеч, и здесь, ночуя в норе из елового лапника, окончательно утвердился в своем решении…
Возвращаясь, Ярослав заметил дым из каминной трубы, когда поднялся на уступ, и подумал, что пришел кто-то из егерей. Без всяких сомнений открыл дверь в склад… Возле огня, кутаясь в старую фуфаечку, сидела Пленница. Та самая, что попалась когда-то в сети…
Правда, в ней что-то изменилось: то ли стала взрослее за год, то ли выглядела утомленной…
– Это я, здравствуй, – проговорила она и замерла в нерешительности, будто прислушиваясь к своему голосу.
Явление байдарочницы было неожиданнее, чем пожар. Ярослав стоял, притулившись к стене, не снимая с плеч рюкзака и карабина.
– Не ждал меня? – спросила она, и в голосе послышалась насмешка. – Или уже ждать перестал?.. А я вот пришла. Лучше поздно, чем никогда!
Он вспоминал свои письма, долгое ожидание у моста через Маегу, поездку в Воронеж и вину перед матерью – так и не доехал до Свято-Никольского монастыря…
И в этот миг понял, что в ней изменилось: исчез пристальный рысий взгляд, за которым скрывалась ежесекундная настороженность хищницы.
– Зачем ты пришла? – более себя, чем ее, спросил Ярослав.
– Почувствовала, что тебе плохо. Ты веришь в телепатию?
– Отчего же решила, что мне плохо? Наоборот, сейчас очень хорошо. – Он снял рюкзак, приблизился к камину. – Никогда так и не было…
– У тебя же сгорел дом!
– Ну, допустим, я сам сжег!
– Сам?! Как это – сам? Зачем?
– Чтобы построить новый.
Пленница услышала в этом какую-то иносказательность…
– Я пришла… поздно? Пришла напрасно? Я не угадала твоего состояния?
– Не угадала…
– Встретил другую женщину? Поймал новую пленницу?
– Скорее всего сам попал в плен…
Фуфаечка свалилась с плеч, она медленно осела у огня, протянула руки, поиграла светящимися от пламени пальчиками.
– Слишком долго шла к тебе… Не могла сразу порвать со своим миром. Ведь еще не поздно было, когда ты приезжал в Воронеж?
– Еще было не поздно…
– Я видела тебя… Смотрела из окна… И была не готова… И хорошо, что так все получилось. Ты же искал меня не от любви? Тебе стало одиноко и показалось, что жить не можешь без меня. А сам думал о Другой.
– О ней я думаю давно. Считал, призрак, галлюцинация, но оказалось…
– Кто она, эта женщина?
– Сейчас покажу. – Ярослав бережно вынул из рюкзака икону, развернул и установил на каминной полке. Пленница смотрела молча, подходила ближе, удалялась…
– Но это не женщина, – сказала она и тут же поправилась:
– Хотела сказать, не простая женщина. Это Богородица.
И перекрестилась, с легкой опаской глянув на Ярослава.
– Не бойся, с головой у меня пока ничего, – успокоил он. – Она женщина… Ну, может быть, чуть больше, чем женщина…
– А где она?
– Да это и не важно…
– У тебя такие мужские руки, а сам как мальчишка. – Пленница посмотрела на него снизу вверх. – Можно, я поживу здесь? Буду готовить пищу, прибираться и поддерживать огонь… Вот завтра что ты будешь делать?