– Мне на тебя пулю жалко тратить, невежа, невежда, наркоман, развратник… пентюх!
Грифф закрывает глаза и качает головой.
– Эх, Тони, нет в мире совершенства, – притворно вздыхает Дин. – Но я, в отличие от тебя, не ломал карьеру супруги ради Джейн Фонды. Вот что бы ты подумал на месте Тифф? «Ну ничего, буду и дальше гладить мужнины рубашки и стирать его грязные подштанники…» или «Да пошел он на фиг, я тоже погуляю в свое удовольствие…»
– Моя супруга – мать моих детей.
– Понимаешь, Тони, в этом вся твоя проблема, – говорит Дин и повторяет, подражая акценту Херши: – «Моя супруга – мать моих детей…» Ты ж не феодал. И Тиффани – не твоя собственность. Она человек. Если она тебе дорога, дай ей главную роль в фильме «На тропинках Севера». Тиффани Сибрук – великая актриса. Да, она не голливудская кинозвезда, ну и что? Сними фильм. Во-первых, он будет лучше, а во-вторых, ты спасешь свой брак.
Энтони Херши раздраженно шипит, фыркает, а потом заявляет:
– Я не собираюсь прислушиваться к твоим советам о моей супружеской жизни.
– Ну к чьим-то советам тебе будет полезно прислушаться. У Тиффани большой актерский талант. А ты лишил ее возможности его реализовывать. Дай ей вернуться на экран. В душе она тебя любит, несмотря на то что телефонные звонки для тебя важнее, чем она сама.
Жаркая злоба в голосе Херши сменяется ледяным презрением.
– Ни в Лондоне, ни в Лос-Анджелесе вам больше никогда не предложат работы в кино. И не надейся. Только через мой труп.
– Ох, Тони, не испытывай судьбу. Кстати, прежде чем завершить эту милую беседу, скажи-ка мне, пожалуйста, кто сообщил тебе новости? Род Демпси? Ну, такой тип с голосом как у ист-эндского гангстера?
Режиссер не спрашивает, кто это, молчит, а потом заявляет:
– Если ты еще раз прикоснешься к моей жене, я тебя раздавлю, как таракана. А если еще раз увижу, то поколочу. Ясно тебе?
– Значит, «Утопия-авеню» больше не работает над музыкой к кинофильму…
На телефонной линии непрерывный гудок.
«Если это – месть Рода Демпси, то я не возражаю», – думает Дин.
– Простите, – говорит он товарищам. – Наша голливудская карьера накрылась медным тазом.
– А я думала, только у меня секреты есть, – говорит Эльф.
– Зато не надо ломать голову, как укоротить «Тропинки» на девяносто секунд, – говорит Джаспер.
– Помнится, я просил тебя не прыгать по койкам, – вздыхает Левон, – но, с другой стороны, адвокаты «Уорнеров» – та еще головная боль…
– Тиффани Сибрук? – переспрашивает Грифф с восхищенной гримасой. – Отличный улов, Дин. – У него бурчит в животе. – Кажется, Джерри Гарсия звал нас на ужин?
Дом 710 стоит на склоне Эшбери-стрит – высокий, с черно-белым деревянным фасадом, эркерными окнами и карнизами. Крутые ступени ведут с тротуара под арку крыльца, к веранде второго этажа. На веранде в кресле-качалке сидит тип, вроде как индеец. К столбику крыльца прислонена бейсбольная бита.
– У нас с сестрами был такой кукольный дом, – говорит Эльф. – Фасад раскрывался, как книжка.
Джаспер подставляет лицо под лучи заката:
– После целого дня в студии все выглядит гораздо реальнее.
К обочине подкатывает туристический автобус, размалеванный психоделическими загогулинами.
– А вот это, уважаемые, – объявляет гид, – дом Джерри Гарсии, Фила Леша, Боба Вейра и Рона «Свинарника» Маккернана, которых весь мир знает как The Grateful Dead.
– Ага, а про барабанщика, как обычно, ни слова, – ворчит Грифф.
Туристы начинают щелкать затворами фотоаппаратов. Тип, похожий на индейца, благословляет автобус средним пальцем.
– Если бы этот дом умел разговаривать, то покраснела бы вся Эшбери-стрит, – говорит гид. – Уму непостижимо, какие оргии происходят за этими окнами прямо сейчас.
Автобус отъезжает.
– Ну, рискнем, – говорит Дин.
Все гуськом поднимаются по лестнице, крепко держась за поручни. Оступишься – можно и шею сломать. На коленях у вроде бы индейца сидит лунно-серая кошка.
– Привет, – говорит Дин. – Мы «Утопия-авеню».
– Вас ждут.
Вроде бы индеец откидывается на спинку кресла и кричит в приоткрытую дверь:
– Джерри, к тебе гости.
Кошка трется о щиколотки Эльф.
– Какая ты очаровательная! – говорит Эльф и берет ее на руки.
Лиственно-зеленые глаза пристально смотрят на Дина.
– Утопийцы! – На пороге появляется улыбающийся Джерри Гарсия – бородатый, босоногий, во фланелевой рубахе. – Я услышал дружеские голоса тех, кто поднимается по лестнице в небеса. Вы нашли нас без проблем?
– Ага, велели таксисту ехать за туристическим автобусом, – говорит Грифф.
Джерри Гарсия недовольно морщится:
– Сначала нас презирают, а потом делают из нас достопримечательность. Входите, входите! Тут еще Марти и Пол из Jefferson Airplane заглянули в гости. Они классные. Ну, естественно.
По стенам развешаны тибетские мандалы, американский флаг и всевозможные свитки. Из глубины дома доносится колтрейновский саксофон. Пахнет марихуаной, благовониями и китайской едой. По дому снуют какие-то люди, включая девушку, завернутую в простыню. Непонятно, кто здесь живет, а кто просто гость. Дин обмакивает хрустящий блинчик с начинкой в остро-сладкий соус:
– Мням, мое любимое.
– Жаль, что вы скоро уезжаете, – говорит Свинарник («Ему очень подходит прозвище», – думает Дин). – Я б сводил вас в Китайский квартал. Там на доллар кормят по-королевски.
Дин вспоминает предложение Аллена Клейна и четверть миллиона долларов.
– Как-нибудь в другой раз.
В углу стола Джерри Гарсия и Джаспер обсуждают музыкальные лады.
– Вот этот называется миксолидийский, – объясняет Гарсия. – Он включает малую септиму и… – Он играет гамму.
Марти Балин – невысокий крепыш, похожий на гриб, – заигрывает с Эльф.
«Ну-ну», – думает Дин. К нему неожиданно обращается Пол Кантнер, весь какой-то невозможно золотистый:
– Так вы в Лондоне тусовались с Джими?
– Нет, пару раз мельком пересекались.
– Спустя неделю после Монтерейского фестиваля Джими выступал в концертном зале «Филлмор», – говорит Пол. – На афишах его имя было под нашим, но через пару дней он стал хедлайнером. Ну, он тот еще кот.
Марти хлюпает лапшой.
– Вот мы с тобой играем руками. Пальцами. Научились играть дома, сидя на диване. А Джими – уличный гитарист. Он играет всем телом. Боками, бедрами, икрами…
– Жопой, яйцами и елдаком, – добавляет Свинарник. – По нему белые чувихи страдают, прям аж слюной захлебываются. Я в жизни такого не видел. Чистая похоть.
– Некоторые белые чувихи, – поправляет его Эльф.
– Ага, я понял, – говорит Свинарник. – Все равно очень много. А самое странное, что чуваки тоже. И вообще, черные кожаные штаны я впервые увидел на Джими.
– А эти его шарфики, повязанные на колено? И на голову? – говорит Пол. – В Сан-Франциско эту моду подхватили быстрее, чем триппер в Лето Любви.
– А я провел Лето Любви на автостраде, за рулем нашего фургона, – вздыхает Грифф. – Возил вот эту ораву. Нужное время в ненужном месте.
– В шестьдесят шестом было очень классно. Лето перед Летом Любви. Помнишь, Джерри?
– Ага. – Джерри Гарсия отрывает взгляд от грифа. – Лето исполненных желаний. У любой группы были поклонники. Билл Грэм открыл «Филлмор», и там каждый вечер выступали по пять или шесть групп. Никого не интересовало, талантливые они или нет. Возникла какая-то совершенно новая культура. Такой в Америке прежде не было. И на всем белом свете тоже.
– Билл Грэм, говоришь? – спрашивает Дин. – Тот самый Билл Грэм, менеджер Jefferson Airplane?
Марти морщится и смотрит на Пола. Пол хрустит рисовым крекером.
– Ага. Теоретически он наш менеджер.
– Знаешь, о нем много чего говорят, – добавляет Джерри. – Некоторые считают, что он нарочно поддерживает психоделию, чтобы на этом нажиться. Но он работает как прóклятый, не отрицает, что ради денег, зато устраивает бенефисы в пользу агентства, которое предоставляет юридические консультации несовершеннолетним, и в пользу коммуны диггеров здесь, в Хейт-Эшбери, – они кормят бездомных в парке «Золотые ворота».
– Но самое необычное, – говорит Свинарник, – он всегда платит столько, сколько обещал. Никаких тебе: «Ой, входные билеты не продались, вот тебе кружка пива и наркота, вали отсюда». Такого никогда не было. И не будет.
– Левон с ним завтра утром встречается, – говорит Дин.
– Билл пригласит вас выступить в «Филлмор», – говорит Свинарник. – О вашем выступлении в Ноуленд-парке уже ходят легенды. Классно отыграли.
Грифф наматывает на вилку лапшу.
– А фестиваль в Ноуленд-парке хоть чуть-чуть похож на фестиваль «Human Be-In»?
– Две большие разницы, – отвечает Пол Кантнер. – Организаторы фестиваля в Ноуленд-парке стремились заработать, но усиленно это скрывают. А фестиваль в паркe «Золотые ворота» никого не озолотил, зато войдет в историю.
– Там было гораздо больше народу, – добавляет Марти. – Как минимум тридцать тысяч. Хиппи из Хейт-Эшбери проповедовали мир и любовь. Радикалы из Беркли проповедовали революцию. Там были комики, поэты, гуру. Big Brother and the Holding Company с Дженис Джоплин, The Grateful Dead, Quicksilver Messenger Service и мы. А рассвет встречали под песнопения тибетских монахов.
– И никаких драк, – говорит Свинарник. – Никакого воровства. Оусли Стэнли раздавал всем ЛСД, как конфеты.
– Что, вот так просто и раздавал? Бесплатно? – удивляется Дин. – А как же полиция?
– Тогда кислоту еще не запретили, – говорит Пол. – В общем, муниципалитет ничего не мог поделать. Как разогнать фестиваль, который возник стихийно, без всяких заявок на проведение?
– А мэр Чикаго нашел способ, – вздыхает Эльф.
– Ну, Сан-Франциско – не Чикаго, – напоминает Свинарник.
– Короче, на какое-то время мы поверили, что можно жить по-новому, – говорит Джерри Гарсия. – Вот прямо здесь. Диггеры кормили бездомных. На Хейт-стрит до сих пор есть бесплатная поликлиника.