«И Артур тоже?»
– Обязательно. Пора.
Дин падает вверх.
«А как же последние слова…»
Последние слова
«Все группы распадаются, – пишет Левон Фрэнкленд в своих мемуарах, – но почти все снова собираются вместе. Через некоторое время. Когда оказывается, что на одну пенсию не проживешь». В 1968 году мы с Джаспером и Гриффом решили распустить «Утопия-авеню». Во время ограбления продуктового магазина в Сан-Франциско был убит Дин Мосс, наш друг и товарищ по группе, и продолжать без него мы просто не смогли. На следующий день к нашему горю добавилось еще одно несчастье. В студии звукозаписи на Турк-стрит случился пожар, в котором сгорели последние записи Дина. Мы решили, что альбом «Утопия-авеню» без песен, голоса и музыки Дина будет нарушением Закона о торговых названиях, поэтому на протяжении больше чем полувека «Утопия-авеню» была тем самым исключением, которое подтверждает верность Правила Фрэнкленда. Так почему же сейчас, спустя пятьдесят один год после нашего последнего концерта, я пишу эту аннотацию для конверта грампластинки (раньше это так называлось) – нового альбома «Утопия-авеню», где среди исполнителей указан Дин Мосс (бас-гитара, вокал, губная гармоника), а сам альбом включает в себя двадцать три минуты звучания его трех новых песен? Пожалуй, это требует объяснения.
В сентябре 1968 года мы прилетели в Нью-Йорк, на наши первые и единственные американские гастроли. Тем летом песня Дина «Откати камень» стала хитом по обе стороны Атлантического океана, а наш второй альбом, «Зачатки жизни», подбирался к первой двадцатке в чартах. В надежде на это наш американский лейбл организовал для нас короткое турне. После четырех концертов в нью-йоркском клубе «Гепардо» и нескольких пресс-конференций мы улетели в Лос-Анджелес, где несколько вечеров выступали в знаменитом клубе «Трубадур» и стали гостями печально известной телевизионной программы «Рэнди Торн и его Попурри». Два дня спустя мы отыграли сет на Международном поп-фестивале Золотого штата в живописном Ноуленд-парке, после чего нам быстро организовали гастрольную поездку в Портленд, Сиэтл, Ванкувер и Чикаго. Четверке юных британцев, рожденных в сороковые годы двадцатого века и выросших на запретных плодах американской музыки, казалось, что сбываются их самые заветные мечты.
Мечты не просто заветные, но и дерзкие. В 1968 году политическую жизнь лихорадило, ее наводняли самые фантастические проекты. Казалось, будущее можно изменить. Нечто подобное впоследствии происходило и в 1989 году, во время Арабской весны, и, возможно, происходит и сейчас, с движением #МеТоо и протестами экоактивистов. «Утопия-авеню» не принимала активного участия в политике, но и общество в целом, и каждого из нас не могли не тревожить кадры хроники на экранах телевизоров: беспорядки после убийства Мартина Лютера Кинга, бессмысленное кровопролитие во Вьетнаме и полицейский произвол во время Демократической конвенции в Чикаго. Радикальные организации и хиппи стали зачинщиками антивоенного движения. Напряженная атмосфера почти никого не оставляла равнодушным. Помню, Джерри Гарсия сказал: «В 1966 году сбывались любые желания». А в 1968 году, к сожалению, сбывалось и то, чего никто не желал.
В то непростое время мы четверо, тогда еще совсем молодые, учились мыслить и жить по-новому. В отеле «Челси» я сделала первые шаги к своему затяжному каминг-ауту. Джаспер отважно боролся со своими демонами, а в последних стихах Дина явно чувствуется радикальный пересмотр собственной жизненной позиции. Наша музыка тоже претерпела существенные изменения. Для нас Америка стала неуемным музыкальным пиршеством. Мы познакомились со своими коллегами, сверстниками, кумирами и соперниками. Я до сих пор помню разговоры о поэзии с Леонардом Коэном, беседы о вокале и колоратуре с Дженис Джоплин и Кэсс Эллиот, рассуждения Фрэнка Заппы о сатире и славе, объяснения юного Джексона Брауна о приемах игры на гитаре, споры с Дженис Джоплин о роли женщины в мире шоу-бизнеса, где заправляют мужчины. Мы говорили с Джерри Гарсией о полиритмах, а с Кросби, Стиллзом и Нэшем – о гармониях. Любой начинающий исполнитель или автор песен с восторгом окунется в такую среду, а она неотвратимо окажет на него огромное влияние.
В перерывах между концертами мы с Джаспером и Дином работали над новым материалом – и в гостиницах, и в самолетах, и в лос-анджелесской студии звукозаписи «Голд стар», и в сан-францисской студии звукозаписи на Турк-стрит. Мы пытались перещеголять друг друга. «Раз у Джаспера в „Часах“ звучат оркестровые колокола, то мне просто необходим ситар для „Что внутри что внутри“», – думала я. А когда мы записывали «Здесь я и сам чужой», Дин вполне серьезно заявил: «Холлоуэй, на твой дульцимер я отвечу клавесином – в размере пять четвертей. И что ты на это скажешь?» Естественно, все наши сочинения могли звучать ужасающе, но во время американских сессий нас объединял дух солидарности, и мы сообща стремились к тому, чтобы все сумасшедшие идеи приносили плоды. И в этом немалая заслуга Гриффа. Он следовал за музыкой, отыскивал нужные ритмы и поддерживал их. Любая группа становится группой, когда она больше чем просто сумма своих составляющих. Иначе не бывает. К утру 12 октября 1968 года мы с Джаспером вчерне сочинили по две новые песни каждый, а музыка, написанная Дином для фильма, фрактально разрослась в незавершенный шедевр из трех частей.
В далекие шестидесятые годы мастер-копии записывались на магнитную ленту и хранились на бобинах. Повреждение ленты или утрата бобины означало, что записанная музыка пропала безвозвратно. Через два дня после гибели Дина – мы остались в Сан-Франциско ждать заключения коронера – студия звукозаписи на Турк-стрит сгорела дотла. Левону сообщили, что все наши записи уничтожены. В то время не было ни резервных копий на жестких дисках, ни флешек, ни облачных хранилищ данных. Мы словно бы еще раз лишились Дина. Создавалось ощущение, что над «Утопия-авеню» висит проклятие.
Спустя несколько дней мы улетели в Лондон. Прах Дина мы привезли в Грейвзенд, чтобы развеять его с причала, где Гарри Моффат когда-то учил сына удить рыбу. Предполагалось, что на траурной церемонии будут присутствовать только близкие друзья и родственники. Однако же, как часто говорил Дин, «в Грейвзенде секретов нет». На берегу Темзы собралось больше тысячи человек, – по счастью, среди них были и полицейские, которые помогли удержать толпу подальше от ветхих деревянных мостков. Брат, отец и бабушка Дина пустили прах по ветру над водой, а Джаспер играл на акустической гитаре «Откати камень». Тысячеголосый хор подхватил песню. Когда смолкла последняя нота, Джаспер бросил гитару в воду, и Темза унесла и ее, и прах Дина к морю.
Существует ли душа? Меня всегда занимал и по-прежнему занимает этот вопрос. Правы ли те, кого именуют «ненаучным большинством»? Сохранилась ли где-нибудь – как-нибудь – сущность Дина? Или же понятие души – плацебо, слабое утешение, спасительные шоры, отгораживающие нас от жестокой правды: ты умрешь и тебя больше не будет? Неужели Дина действительно нет и его не вернуть, как не вернуть то холодное осеннее утро пятьдесят один год назад? Я твердо знаю одно: мне это неизвестно, а значит, ответ – «может быть». Я согласна на «может быть». Это гораздо лучше, чем окончательное и беспрекословное «нет». В «может быть» есть утешение.
Левон ушел из «Лунного кита» и уехал в Торонто, где возглавил канадское отделение «Атлантик рекордз». Грифф вернулся к джазу, а в 1972 году перебрался в Лос-Анджелес, где стал известным сессионным барабанщиком. В 1970 году я выпустила свой первый сольный альбом, «Дорога в Астеркот». К разочарованию многочисленных поклонников, Джаспер оставил занятия музыкой и затерялся на земных просторах. В течение нескольких лет я получала от него загадочные открытки – преимущественно из мест, которые не знают почтового сообщения. В 1976 году мы все-таки встретились в греческом ресторанчике в Нью-Йорке – Джаспер работал над докторской диссертацией по психологии. После этого доктор де Зут ежегодно приезжал ко мне в гости на несколько дней, мы с ним беседовали о жизни, он слушал мои новые сочинения, а потом снова исчезал. Он по-прежнему виртуозно играл на гитаре, но исключительно для собственного удовольствия, и отвергал все предложения студийной записи, пожимая плечами и говоря: «Это уже было. К чему повторяться?»
Музыка «Утопия-авеню» странным образом надолго пережила группу. Гибель прославила Дина больше, чем арест. Альбомы «Рай – это дорога в Рай» и «Зачатки жизни» получили статус золотых дисков и прекрасно продавались три или четыре года. Шелестели страницы календарей, летело время, сменялись музыкальные жанры – глэм, прог-рок, диско и панк, – отправляя на свалку истории своих предшественников, в том числе и странный психоделический фолк-рок, который в 1967 и 1968 годах исполняла «Утопия-авеню». Компания EMI купила агентство «Лунный кит» и его небольшой, но тщательно подобранный каталог исполнителей, и помещение на верхнем этаже дома на Денмарк-стрит теперь занимает фотобиблиотека. К середине семидесятых годов альбомы «Утопия-авеню» было уже не найти в музыкальных магазинах. Наступило новое десятилетие, молодежь слушала New Order, Duran Duran и The Eurythmics, и песни «Утопия-авеню» казались древней стариной, отголосками полузабытой эпохи.
Однако же по прошествии достаточно долгого времени древнюю старину начинают ценить куда больше, чем в те годы, когда она считалась новизной. В начале девяностых неожиданно вспыхнул интерес к забытой группе. The Beastie Boys засемплировали фрагмент «Крючка» на своем знаковом альбоме «Paul’s Boutique». Марк Холлис, лидер Talk Talk, неоднократно упоминал о том, какое влияние на его творчество оказал альбом «Зачатки жизни». За наш винил – и синглы, и альбомы – предлагали серьезные деньги, еще и потому, что их выпуск на компакт-дисках задерживался в силу юридических неувязок. В 1994 году Деймон Макниш записал гранжевую кавер-версию «Вдребезги», которая вошла в верхнюю пятерку хит-парада. В 1996 году вершиной моей сольной карьеры стала песня «Будь моей религией», которую использовали в рекламе «фольксваген». (Да, а что такого? Мне нужны были деньги.)