– Род?!
Кенни пятится к двери, мотает головой.
– А что это у тебя вдруг с голосом? – с добродушным смешком спрашивает Род. – Типа, помяни черта, а он тут как тут?
«Вот тебе и доказательство…»
Кенни уже нет в коридоре. За приоткрытой входной дверью сгущаются сумерки. «Я должен соврать как можно убедительнее, иначе Кенни ничем не поможешь».
– Слушай, Род, ты прямо телепат. Вот честное слово, минут десять назад мы с Джаспером вспоминали, какую клевую дурь ты нам достал в прошлом году. Ну, когда Кенни и Стю в Лондон приезжали, помнишь? Откуда-то из Афганистана… точно, из Гильменда.
– Как же, такую ночь не забудешь. Если хочешь, я вам еще подкину. Немного другой замес, но вещь стоящая.
– Класс! Мы как раз заканчиваем новый альбом… Вот как все запишем, я тебе сразу позвоню.
– Заметано. Кстати, о Кенни. Ты его не видел? Я его обыскался.
– Я вот тоже. – «Надо спрятать ложь в стогу правды и полуправды». – Мы с ним не виделись с той самой демонстрации на Гровенор-Сквер. Кажется, он жил в какой-то коммуне неподалеку от Шепердс-Буш. Интересно, как он там?
Род Демпси молчит, раздумывает, что сказать.
– Я видел Кенни и его подружку в прошлом месяце. Он жаловался, что в коммуне к ним цепляются, попросил найти ему жилье. А мне сейчас приятель сказал, что у него есть комната в Кэмдене, за подходящую цену, все удобства. Для Кенни и Флосс в самый раз, а я, как назло, куда-то задевал его номер телефона. Может, ты его отыщешь?
«Род Демпси тоже прячет ложь в полуправде».
– Я бы и рад помочь, но вот так сразу не соображу, кто знает, как с ним связаться.
– Ну да, в Лондоне всегда так, – говорит наркодилер, сутенер и бог знает кто еще. – Неизвестно, на кого натолкнешься за первым же углом.
Ни Кенни, ни Флосс не видать, только два бычка на нижней ступеньке крыльца. Вечер заливает Четвинд-Мьюз. В голове у Дина теснятся проблемы, каждая рвется на первое место, будто соревнуясь в чартах. Он открывает гаражную дверь, полюбоваться на «спитфайр». Включает свет, смотрит на автомобиль. «Надо искать жилье с гаражом, – думает Дин, – иначе мою красавицу живо умыкнут». Кататься по городу уже поздно, но Дин садится за руль, просто чтобы побыть одному, в тишине и покое. Только покоя все равно нет. Неужели он – отец ребенка? «Мне этого совсем не хочется». Интрижка с Тиффани Херши льстит его самолюбию, хотя кто знает, чем это все закончится? Досадно, что отец Джаспера вытурил их из квартиры, но бездомными они не останутся. А вот Кенни и Флосс – совсем другое дело. Того, что с ними произошло, уже не изменишь. Даже если – если и когда – они завяжут с героином. Дин понимает, что душевный надлом останется с ними на всю жизнь, черной тенью прошлого. «Флосс меня ненавидит и правильно делает… Тут и моя вина есть». Кенни приехал в Лондон из-за Дина, а Дин ему ничем не помог. Ничем. У входа в гараж возникает чей-то силуэт. Человек заглядывает внутрь:
– Привет, Дин.
– Вот только тебя мне не хватало! – непроизвольно вырывается у Дина.
Гарри Моффат вздыхает:
– Давно не виделись.
Он подступает ближе, под желтый свет лампочки. Дин смотрит на него.
Гарри Моффат. Все тот же – но какой-то другой.
Пигментных пятен больше. Глаза впалые.
Гладко выбритый. Аккуратно причесанный. Видно, что старался.
Дин не выходит из машины.
– Это Рэй тебе адрес дал?
Гарри Моффат мотает головой:
– В телефонном справочнике только два де Зута: один – в Пиннере, другой – в Мэйфере. Ну, я подумал, что вы наверняка в Мэйфере. Кстати, вам самое время засекретить адрес и телефонный номер.
Дин уже давно перестал представлять встречу с отцом, поэтому заготовленных ответов у него нет.
– Тебе чего надо?
У Гарри Моффата – новая улыбка. Печальная, неуверенная.
– Да я и сам не знаю, Дин. Я… Во-первых, у вас замечательный альбом.
«Ты лупцевал ремнем маму, Рэя и меня…»
– А «Пурпурное пламя»… Очень доходчиво.
Дин не понимает, почему не испытывает ни злости, ни презрения. «Время – огнетушитель», – думает он.
Ночные бабочки вьются вокруг лампочки.
– Отличная машина, – говорит Гарри Моффат.
Дин молчит.
– Мы все за тебя волновались, когда тебя в Италии повязали…
«Кто – „мы“? Моффаты? Жители Грейвзенда?»
– Ну, дело давнее, – говорит Дин.
– Ты, наверное, очень занят… Гастроли, студийные записи и все такое?
«Ага, а ты все это обсирал, мечты мои облил бензином и запалил…»
– Ага.
– Ты многого добился.
– Это потому, что ты меня всегда поддерживал, – взрывается Дин.
Гарри Моффат вздрагивает.
«А мне ни капельки его не жаль».
– Знаешь, мне очень стыдно за то, чего я не сделал, а еще стыднее за то, что я сделал, – говорит Гарри Моффат и кивает на табурет. – Можно я присяду? Ненадолго. Ноги у меня уже не те.
Дин пожимает плечами, мол, садись, если хочешь.
Гарри Моффат садится, снимает кепку. Дин замечает, что он больше не маскирует плешь.
– Я тут… вступил в общество анонимных алкоголиков. Вот, спиртного в рот не беру… с той самой аварии. Ну, ты слышал, наверное.
– Про человека, который обезножел, и его дочь, которая осталась без глаза?
Гарри Моффат разглядывает руки, вздыхает:
– Да. У нас в группе есть женщина, Кристина… Она – мой спонсор. Так вот, у нее есть присказка: «Изменить прошлое не в силах даже Господь Бог». Это правда. Есть вещи, которые невозможно изменить или исправить. Но за них можно попросить прощения. Может, тебя пошлют куда подальше или дадут затрещину, но… все равно нужно просить прощения. Так что… – Гарри Моффат глубоко вздыхает, зажмуривается.
Дин думал, что сегодня его уже ничего больше не удивит, но с изумлением замечает слезы на щеках Гарри Моффата.
– Так что… прости меня, что я вас бил… И маму, и тебя, и Рэя. Прости, что я вас всех подвел. Прости, что… что не помогал, когда мама болела. Прости, что вам не на кого было положиться. И за то, что после маминой смерти мне крышу сорвало… Да мне по жизни крышу сорвало, если честно. Прости, что я тогда твои вещи сжег… и гитару, и все остальное… в Ночь костров. И за то, что запретил вам с Кенни и Стю выступать на улицах. Я во всем этом виноват. – Он открывает глаза, стирает ладонями слезы со щек. – Нет, я не говорю, что это выпивка виновата. Пьянство пьянством, но видит Бог… – Он сокрушенно качает головой. – Многие пьют, но мухи не обидят. А я… я издевался над родными. И в этом виноват я один. Прости меня. – Гарри Моффат встает, надевает кепку и хочет добавить что-то еще, но тут в гараж заглядывает Эльф:
– Добрый вечер.
– А, ты – Эльф. Ты тоже в группе.
– Да. Вот, увидела, что гараж открыт, решила…
– Гарри Моффат.
Эльф недоуменно морщит лоб:
– О господи, вы… – Она смотрит на Дина и умолкает, чтобы не сказать «Вы – отец Дина».
– Да, я – тот самый Гарри Моффат. А у тебя очень красивый голос, солнышко.
– Спасибо. Спасибо. – Эльф в полном замешательстве. – Вот погодите, услышите вокал Дина в нашем новом альбоме. Дин брал уроки… А его новая песня, «Крючок», – просто улет.
– Правда? С удовольствием послушаю. С большим удовольствием.
Мимо проходит сосед, биржевой маклер, выгуливает собаку, на ходу бросает:
– Чудесный вечер.
Дин приветственно машет ему рукой.
– Да, просто прелестный, – говорит Эльф.
Сосед идет дальше.
– Так вы зайдете в гости к ребятам? – спрашивает Эльф Гарри Моффата. – Или у вас тут встреча в гараже?
«Он говорил со мной искренне, от чистого сердца. Каждое его слово – правда, – думает Дин. – А я не могу с собой ничего поделать. Слишком долго его ненавидел…»
– Нет, ему пора, – говорит Дин.
– Мне и правда пора, Эльф, – говорит Гарри Моффат. – Как раз успеваю на поезд в Грейвзенд. «Бритиш рейл» ждать не будет. – Он кивает Дину. – Вы приглядывайте друг за другом, ладно?
И уходит, как персонаж со страниц романа.
Эльф оборачивается к Дину:
– Ты как?
Дин выстукивает дробь по рулю.
– Сам не пойму. Никак. Знаешь… я пока тут посижу.
Третья планетаПервая сторона
Отель «Челси» # 939
– Эльф, проснись!
«Кто это? Дин…»
Она выбирается из зыбучих песков сна.
– Ох, да ты глянь! – говорит Дин совсем рядом, слева от нее.
Она открывает глаза. Оказывается, она прикорнула на плече Дина. В иллюминаторе, далеко-далеко внизу, виден огромный город; серо-бурый гобелен, расшитый цепочками огоньков, скользит под кренящимся крылом. В голове Эльф звучит вступление гершвиновской «Rapsody in Blue»[154].
– Ничего красивее я в жизни не видела, – сонно бормочет Эльф.
«Это как Лилипутия, Бробдингнег и Лапута одновременно». В прозрачной тьме парит плот Манхэттена с грузом небоскребов. Небоскребы со скошенными гранями; небоскребы острые, как иглы; небоскребы с пунктиром окон и карнизов, в пупырышках Брайля; небоскребы, отшлифованные и любовно отполированные до блеска.
– Ой, а вон там – статуя Свободы, – говорит Дин. – Видишь?
– На фотографиях она выглядит внушительнее, – замечает Эльф.
– А сверху – как садовая скульптура, – говорит Грифф.
Справа от Эльф сидит Джаспер. Вязаная шапка натянута до кончика носа.
– Джаспер, ты жив? – спрашивает Эльф. – Мы почти прилетели.
Джаспер сдвигает шапку, разлепляет припухшие веки, роется в сумке, достает флакон таблеток, тут же его роняет и раздраженно бормочет что-то по-голландски.
Эльф поднимает флакон:
– Все в порядке. Вот, держи.
– Таблетки просыпались? Собери их, пожалуйста. Все до одной.
– Нет-нет, крышка не слетела. Давай помогу тебе открыть. Сколько тебе нужно?
Джаспер глотает воздух.
– Две.
Эльф смотрит на этикетку: «Квелюдрин», вытряхивает две таблетки в потную ладонь Джаспера. Таблетки крупные, бледно-голубые.
Джаспер глотает их и плотно закручивает крышку.