Макс Малхолланд обнимает Левона и по-бабьи причитает:
– Ой, Лев, Лев, Лев… Ты так отощал… кожа да кости! Что, в Англии еду все еще выдают по карточкам? Чем ты питаешься? Подножным кормом? Воздухом?
– Святым духом, Макс. Спасибо, что пришел нас встречать.
– Фуй! Не каждый день встречаешь одновременно и старого друга, и новых клиентов! Грифф, Джаспер, Дин, Эльф, «Утопия-авеню»… – Он обменивается со всеми рукопожатиями. – Вы, господа и мадмуазель, совершенно великолепны. Боже мой, я слышал ваши «Зачатки жизни» еще на ацетате! Это просто… – Он одними губами выговаривает: – Шедевр.
– Мы очень рады, что вы так считаете, – говорит Дин.
– И я так считаю, и Джерри Нуссбаум из «Виллидж войс» так считает. – Он эффектным жестом вытаскивает газету, раскрытую на нужной странице. «Вопрос: что получится, если смешать щедрую порцию ритм-энд-блюза с дозой психоделии, приправить щепоткой фолк-музыки и хорошенько встряхнуть? Ответ: „Утопия-авеню“, чей дебютный альбом „Рай – это дорога в Рай“ стал сенсацией на родине группы, в Англии. Второй альбом этого необычного квартета, „Зачатки жизни“, наверняка произведет фурор в нашей стране. Как же объяснить, что такое „Утопия-авеню“? Композиции альбома, написанные мисс Эльф Холлоуэй, которая в шестнадцать лет сочинила для Ванды Вертью хит „Куда ветер дует“, гитаристом Джаспером де Зутом и басистом Дином Моссом, виртуозно подкрепляются филигранной гибкостью барабанщика, Гриффа Гриффина…»
– Можно подумать, я шланг, – ворчит Грифф.
– «…Безудержная изобретательность сквозит в каждой из композиций, – продолжает читать Макс, – от безумно захватывающего „Крючка“ до заразительной последней песни в духе Дилана, „Явились не запылились“. Слова и музыка, написанные тремя очень разными авторами, придают альбому необычайно широкий спектр звучания, которым могут похвастаться очень и очень немногие группы. „Откати камень“ Дина Мосса начинается как мрачная, философическая и в то же время дерзкая ода свободе и завершается бравурными вихрями „хаммонда“ в стремительной гонке псов преисподней. „Докажи“ Эльф Холлоуэй – увлекательная энергичная трагикомедия о любви и воровстве, а инструментальная композиция „Даже пролески“ схватывает неуловимую, как джинн, глубинную сущность джазового блюза. Виртуоз-гитарист Джаспер де Зут дополняет щемящую проникновенность „Ночного дозора“ шедевральной фееричностью „Здравого ума“. На этой неделе станет ясно, сможет ли „Утопия-авеню“ воссоздать студийное волшебство на сцене нью-йоркского клуба „Гепардо“, но несомненно одно: „Зачатки жизни“ – потрясающий альбом…» – Макс обводит всех взглядом. – Добро пожаловать в Америку.
– А кто такой Джерри Нуссбаум? – спрашивает Левон.
– Музыкальный критик. Из тех, кто посмотрит на микеланджеловского «Давида» и скажет, что мрамор светловат, а прибор маловат. Джаспер, тебя тошнит?
– Я плохо переношу самолет.
– Ну, в машине есть санитарные пакеты. – Макс кивает двум шоферам, которые кивают носильщикам. – Пойдемте.
Два лимузина выезжают из футуристического аэропорта по эстакаде к автостраде на опорах. Левон, Джаспер и Грифф едут в первой машине; Эльф, Дин и Макс Малхолланд следуют во второй. Дин поглаживает ореховые панели салона, вздыхает:
– «Линкольн-континентал»…
Фонари пунктиром прокладывают тропу через пригородные сумерки к сверкающему городу. В голове Эльф звучит новая песня Пола Саймона «Америка». «А я представляла, как буду ехать в Нью-Йорк с Луизой…» Дин поворачивается к Эльф, усталый, но взволнованный:
– А помнишь брайтонский политех? С этим не сравнить, правда?
– Да уж, не сравнить.
Над головой скользят фонари. Опоры линий электропередач шагают по равнине, как пришельцы с Марса. Британские грузовики – малютки в сравнении с американскими фурами.
– От этих пейзажей у меня мурашки по коже, – говорит Макс.
– А ты родом из Нью-Йорка? – спрашивает Дин.
– Нет. Мое несчастное детство прошло в Каскаде, штат Айова.
– Очень идиллическое название, – замечает Эльф.
– В Новом Свете к поселениям с идиллическими названиями лучше относиться с опаской.
– А как вы с Левоном познакомились? – спрашивает Дин.
– В наш с ним первый день службы в агентстве Флейка и Стерна. Оно давно прогорело. В понедельник мы оба пришли на работу, а нам говорят, что вакансия только одна, поэтому к пятнице каждый из нас должен был объяснить господам Флейку и Стерну, почему он заслуживает, чтобы наняли его, а не соперника.
– Какой-то гладиаторский подход, – говорит Эльф.
– Я тогда назвал его проще – дерьмовым, – говорит Макс. – Переманивая нас с Левоном к себе, Флейк и Стерн обещали нам золотые горы, так что с наших предыдущих работ мы уволились. Если бы моим соперником был не Левон Фрэнкленд, а кто-то другой, то я за неделю всеми правдами и неправдами избавился бы от конкурента. Но Левон заметил во мне то, что я заметил в нем. Мы заключили дружеское соглашение и придумали хитрый план. Позаимствовали в бухгалтерии кое-какую отчетность, всю ночь ее изучали у меня дома, а в пятницу заявили, что агентство обязано принять на работу нас обоих. На полную ставку. Иначе в понедельник клиенты агентства узнают о внушительной разнице между реально заработанными деньгами и выплатами, которые они получают, во вторник начнут звонить адвокаты клиентов, а к среде агентство Флейка и Стерна обанкротится.
– Вы с Левоном шантажировали будущее начальство? – удивляется Дин.
– Мы сделали им интересное предложение.
– И это сработало, потому что вы с Левоном друг друга не подсиживали, – замечает Эльф.
– Вот именно, – говорит Макс. – Если с Левоном обходятся по-честному, он отвечает тем же. А честный менеджер в шоу-бизнесе – такое же редкое явление, как навоз лошадки-качалки.
Эльф выходит из лимузина, ступает на самый что ни на есть настоящий тротуар в центре Нью-Йорка и задирает голову. Викторианский фасад с неоготическими окнами и балконами вздымается чуть ли не до луны. Вывеска – столбик крупных букв: «ОТЕЛЬ», под ним горизонтально, помельче: «ЧЕЛСИ».
– Культовое место, – говорит Макс. – Номера в основном снимают на долгий срок. Здесь своего рода город в городе: постояльцы обзаводятся семьями, стареют, умирают. Правда, Стэнли, управляющий, не любит упоминать о смертях. Многие даже считают, что отель дал название району, а не наоборот.
– The Rolling Stones снимают здесь пентхаус, – говорит Дин.
– Да, это одна из немногих гостиниц, где привечают музыкантов, – кивает Макс. – Никому нет дела до внешнего вида постояльцев, а стены толстые.
– И сколько здесь постояльцев? – спрашивает Эльф.
– Думаю, с конца прошлого века их никто не пересчитывал.
Из теней выступает какой-то подозрительный тип с разбитым носом, торопливо бормочет:
– Спиды, сонники, на выбор…
Два шофера оттесняют дилера, а Макс проводит группу в вестибюль отеля. Огромный швейцар по-дружески приветствует Макса, и тот вкладывает купюру в подставленную ладонь:
– Будь добр, займись багажом…
– Будет сделано, мистер Малхолланд.
В вестибюле на низеньких банкетках сидят человек сорок, потягивают коктейли у резного камина, спорят, курят – в общем, себя показывают и на других смотрят: профессора, актеры, жулики, проститутки, сутенеры и политагитаторы, из тех, на кого так зол сотрудник иммиграционной службы в аэропорту. Луизы Рей среди них нет. «Ну сколько можно!» – мысленно одергивает себя Эльф. У многих патлы длинней, чем у Джаспера, а наряды похлеще, чем у Дина. Стены увешаны картинами сомнительного достоинства.
– Стэнли берет картины в счет оплаты проживания, – объясняет Макс Эльф, направляясь к стойке регистрации.
– Стэнли так ничему и не научился, – произносит из-за конторки человек с узким длинным лицом и копной темных волос, поднимая с пола карандаш. – Каждую неделю пачками набегают, приносят папки со своими работами, говорят: «Я – новый Джаспер Джонс, вот, возьмите, я у вас три месяца поживу, в номере с телевизором». Макс Малхолланд, здравствуйте!
– Стэнли, ты выглядишь на миллион долларов.
– А чувствую себя как горсть медяков в кармане. А вы, я так понимаю, – «Утопия-авеню». Добро пожаловать в «Челси». Меня зовут Стэнли Бард. Я хотел подыскать вам соседние номера, но нашел только соседние этажи. Дин, Грифф, вы поселитесь в номер восемьсот двадцать два.
– Мне нужен отдельный номер, – заявляет Дин.
– И мне тоже, – говорит Грифф.
– Восемьсот двадцать второй – номер люкс, с двумя спальнями, – объясняет Стэнли. – Кстати, в «Виллидж войс» упоминают, что ты, Дин, – поклонник Дилана.
– А кто не поклонник? – настороженно спрашивает Дин.
– В восемьсот двадцать втором Бобби сочинил «Грустноглазую леди долин».
Выражение лица Дина мгновенно меняется.
– Ты серьезно?
– Он сказал, что в этом номере особая атмосфера. – Стэнли Бард протягивает ему ключ с деревянной грушей. – Хотя, может быть, найдутся два отдельных номера на третьем этаже…
– Нет-нет, спасибо, восемьсот двадцать второй нас устраивает. – Дин держит ключ в горсти, как верующий – гвоздь с креста Спасителя.
– Эльф, ты в девятьсот тридцать девятом. Левон – девятьсот двенадцатый. Джаспер, специально для тебя – семьсот семьдесят седьмой. Мой знакомый китаец уверяет, что это самый счастливый номер в любой гостинице.
Джаспер берет ключ, бормочет спасибо.
Эльф как бы между прочим спрашивает:
– Мне ничего не передавали, Стэнли?
– Сейчас проверю.
Управляющий уходит в кабинет за стойкой. Остальные направляются к лифтам. Дин задерживается:
– Ждешь весточки от Луизы?
– Ну, мало ли… Она сейчас занята, пишет очень важный материал.
Возвращается Стэнли:
– Нет, ничего. Извини.
– Да я и не особо ждала.
В номере 939 душно и пахнет жареной курицей. Обстановка скромная, мебель дешевая, чтобы не возникало соблазна что-нибудь украсть: синельное покрывало, сколотая керамическая лампа, барометр, стрелка которого ошибочно указывает «БУРЯ», и картина с изображением аэростата. Эльф распаковывает вещи, представляя, что в этом же номере до нее останавливались и Оскар Уайльд, и Марк Твен, и пассажир, спасенный с «Титаника». Она ставит на прикроватную тумбочку рамку с фотографией трех сестер Холлоуэй и их мамы – снимок прошлогодний, его сделал официант в тот день, когда Имоджен объявила о том, что беременна. «Значит, тут и Марк сфотографирован». Эльф ополаскивает лицо, выпивает стакан нью-йоркской воды из-под крана, причесывается, садится за туалетный столик с н