Джаспер громко и настойчиво стучит в дверь номера 912. Дверь приоткрывается, над цепочкой виднеется заспанное лицо Левона.
– Мне надо позвонить в Голландию, – говорит Джаспер.
– Что-что? – моргает Левон.
– Мне надо позвонить в Голландию.
– Там шесть утра.
– Мне надо поговорить с врачом.
– В Нью-Йорке полно врачей. Я попрошу Макса…
– Ты хочешь, чтобы я завтра был на сцене, или нет?
Это срабатывает. Левон распахивает дверь, приглашает Джаспера войти. У Левона канареечная пижама. Джаспер вручает ему листок с телефоном доктора Галаваци. Левон набирает оператора, зачитывает номер телефона, подтверждает, что звонок международный и что ему известны расценки, а потом передает трубку Джасперу.
– Только не затягивай, пожалуйста. Мы пока еще не на стадионах выступаем.
– У меня конфиденциальный разговор, – заявляет Джаспер.
На лице Левона возникает совершенно непонятное выражение. Он накидывает поверх пижамы халат и выходит в коридор.
В трубке звучат голландские гудки.
Их перекрывает стук Тук-Тука: тук-тук…
Доктор Галаваци берет трубку:
– Кто звонит в такую рань?
Джаспер произносит по-голландски:
– Доктор Галаваци, мне нужна ваша помощь.
Пауза.
– Доброе утро, Джаспер. Ты где?
– В номере Левона. В отеле «Челси». В Нью-Йорке.
– Эмерсон назвал Нью-Йорк высосанным апельсином.
Джаспер обдумывает это заявление.
– Тук-Тук вернулся. На этот раз «вернулся», а не «возвращается».
Долгая пауза.
– Симптомы?
– Стук. Много стука. Пока еще не беспрерывно, но я его чувствую. Он ухмыляется. Играет со мной, как кот с пойманной птицей. Квелюдрин почти не действует. Двух таблеток хватает всего на шесть часов. Я принял одну сразу после посадки, но Тук-Тук опять стучит.
Тук-тук.
– Джаспер? В чем дело?
– Он снова постучал. Вот только что. Монгола нет, так что на этот раз спасать меня некому. Если квелюдрин перестанет действовать, то я останусь без защиты.
– Надо найти другой препарат, который подействует.
– Ну да, я попрошу какого-нибудь врача прописать мне лекарство, которое останавливает стук в голове, а он меня отправит в психушку. Я в Америке. Здесь любят отправлять людей в психушку.
Пауза.
– От волнения будет только хуже.
– А от чего не будет хуже, доктор Галаваци?
– Попробуй уснуть. У тебя есть снотворное?
– Да, я принял таблетку, но Тук-Тук меня разбудил.
– Прими две. А я попробую связаться с коллегой, доктором Маринусом. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Он преподает в Колумбийском университете, это не так уж и далеко от… где ты остановился? В отеле «Челси»?
– Да. Это знаменитый отель.
– Я попрошу доктора Маринуса, чтобы он тебя обследовал. Как можно скорее.
Джаспер слышит тук-тук, тук-тук, тук-тук. Как издевательские аплодисменты.
– Спасибо.
Он кладет трубку на рычаг и выходит из номера Левона.
– Да что такое творится? – говорит Левон ему вслед.
Джаспер возвращается в номер 777 под траурный марш тук-тук-туков. Принимает две таблетки бензодиазепина, выключает свет и погружается в химический дурман, где…
Личинка цикады, слепая и неуклюжая, сосет сок из корней. Выползает из-под земли в буйство леса. Медленно-медленно взбирается по зеленому побегу под кроной огромного кедра. Цепляется за веточку и висит до тех пор, пока не начинается линька. Из полупрозрачного панциря высвобождается блестящая черная цикада, разворачивает клейкие крылья, сушит их на солнце, а потом… взлетает ввысь, в перекрестье лучей, в трепещущие тени, проносится над крышами монастыря, где метут дорожки женщины на сносях; над двускатными крышами Зеландии; над Четвинд-Мьюз; над Бруклинским мостом и пикирует вниз, в приоткрытое окно номера 777 в отеле «Челси», где в забытьи лежит Джаспер. У него меж бровей раскрывается черная апертура. Цикада садится Джасперу на лоб, складывает крылья и забирается в отверстие.
Тук-тук.
Джаспер просыпается. Тук-Тук тоже бодрствует. Его присутствие ощущается так явно, будто он сидит на стуле в углу. «Может, и сидит». На часах Джаспера 7:12. Он идет в ванную, принимает три таблетки квелюдрина. Остается всего девять.
Доктор Галаваци объяснил, что разговоры с Тук-Туком усугубляют психоз Джаспера, и настоятельно просил этого не делать. Похоже, сейчас этот запрет бесполезен. Он рисует табличку с буквами, придуманную Формаджо.
– Ты знаешь, что делать. Поговоришь со мной?
Под окнами седьмого этажа бурлит поток машин.
В ответ – не стук, а голос:
– Если захочу, де Зут, то поговорю.
Джаспер ахает. Голос слышен четко, совсем как в разговорах с Монголом.
– Я слышу твои слова, – продолжает голос. – Я слышу твои мысли.
Джаспер в полном замешательстве:
– Это Тук-Тук?
– Да, я тот, кого ты называешь этим именем.
Голос высокомерный, холодный и решительный.
– А каким же именем тебя следует называть?
– Не все ли равно, под каким именем пес знает хозяина.
Джаспер догадывается, что в этой метафоре пес – это он, Джаспер, а хозяин – Тук-Тук. Он смотрит на часы: 7:14. Квелюдрин не действует.
– Почему ты хочешь меня уничтожить?
– Это тело принадлежит мне. Тебе пора исчезнуть.
– Это тело? Этот разум? Нет, они мои. Они – это я.
– Я востребовал их задолго до тебя.
– Как это – востребовал? Не понимаю.
Пауза.
– Сон о цикаде.
«Еще одна метафора?»
– Я – цикада? Или ты? Что ты хочешь со мной сделать? Скажи прямо, без обиняков.
– Хорошо, скажу прямо. В моих краях даже самому гнусному преступнику дают время приготовиться к смерти. Отпущенное тебе время начинается сейчас и истечет вечером.
– Я не хочу умирать.
– Это не имеет значения. Сегодня вечером ты умрешь.
– А иначе нельзя?
– Нет.
Джаспер разглядывает свои руки. Тикают часы.
– Такова твоя участь, де Зут. Тебя не спасут ни меч, ни пуля, ни экзорцист, ни лекарства, ни странник, ни хитроумный план. Смирись.
– А если я совершу самоубийство?
– То я переселюсь в другого. В этом городе много подходящих тел. Если ты хочешь, чтобы хоть какая-то частичка тебя уцелела, предоставь мне свое.
Тук-Тук удаляется.
Под балконом седьмого этажа бурлит поток машин. В воздухе – металлический холодок. Осень. Ворчание города раздается то ближе, то дальше. В домах напротив лучи восходящего солнца отражаются в окнах верхних этажей. Джаспер перебирает в уме возможные варианты.
Первый – прыгнуть с балкона. Лишить Тук-Тука тела.
Джаспер выжидает хоть какой-то реакции, но Тук-Тук не вмешивается.
«Если это – последний день моей жизни, то зачем обрывать его прямо сейчас?»
Второй – вести себя, будто ничего не произошло, будто Тук-Тук не объявил ему смертный приговор. Провести день с Эльф, Дином и Гриффом, давать интервью журналистам, отвечать на вопросы о том, какое впечатление произвела на него Америка и почему Эльф, женщину, пригласили в «Утопия-авеню».
Третий – спуститься к завтраку и рассказать всем, что вечером его убьет Тук-Тук, бес или демон, обитающий у него в голове.
Четвертый – послушаться Тук-Тука, смириться и готовиться к смерти.
«А как это?»
Джаспер чистит зубы, одевается, как для выступления, кладет в карман бумажник, завязывает ботинки, спускается по гулкой лестнице, выходит из вестибюля на Двадцать третью улицу, шагает мимо малоприметных многоквартирных домов, магазинчиков и авторемонтных мастерских, мимо автобусного парка, стоянок и складов, где рабочие в заляпанных маслом комбинезонах смотрят на него, как на бесцеремонного нахала, которому тут делать нечего. В опрокинутом мусорном баке возятся крысы. Джаспер проходит под эстакадой, по которой яростно несутся автомобили. За эстакадой – парк на берегу реки. Гудзон равнодушно струит свои воды к извечному концу. «Я покидаю этот мир». Не через пятьдесят лет, а сегодня вечером. Неизвестно, что задумал Тук-Тук на будущее, но «Утопия-авеню» вряд ли входит в его планы. Значит, и группе осталось существовать всего несколько часов. Если, конечно, Эльф и Дин не захотят продолжить без него. «Я уже наполовину призрак». У сарая какой-то паренек, с виду ровесник Джаспера, втыкает шприц в исколотую руку. Он смотрит на Джаспера, приваливается к стене, игла остается торчать в сгибе локтя. Джаспер проходит мимо. Останавливается, завязывает шнурок ботинка, удивляется, как хитроумно это привычное действие. Какие-то стебельки пробиваются сквозь трещины в асфальте. Крошечные цветы – как искры…
Джаспера окружает людская река, сдерживаемая красным сигналом «СТОЙТЕ»; сигнал сменяется зеленым «ИДИТЕ», и река прорывает плотину. Стекла витрин отражают солнце, отражения солнца и отражения отражений.
В сверкающем зале парфюмерного магазина женщины, будто злобные куклы, таращат глаза на Джаспера. Он берет пробники духов, один за другим, брызгает на руку, от запястья до локтя. Лаванда, роза, герань, шалфей. Сады во флаконах.
– Сэр, – серьезно обращается к нему охранник, – сюда с волосами нельзя.
– Как это? – спрашивает Джаспер.
Охранник щурит глаза:
– Он еще и умничает.
– Я не нарочно, – растерянно говорит Джаспер.
– Вали отсюда!
«Агрессивность», – догадывается Джаспер. Он покидает парфюмерный магазин, проходит мимо школьного автобуса, большого, желтого, как будто игрушечного. Из автобуса высыпают дети.
– Не ной, Улитка, – говорит девочка постарше.
Впервые за долгое-долгое время Джаспер вспоминает своих родственников в Лайм-Риджисе: Эйлин, Лесли, Норму, Джона и Роберта. Их лиц он не помнит. Взмах волшебной палочки де Зутов – и они исчезли. Наверное, они давно обзавелись семьями, у них уже свои дети. Может быть, они видели «Утопия-авеню» по телевизору, в передаче «Вершина популярности», но не узнали Джаспера. Тогда он был совсем маленьким. Его называли Коротышкой и Креветкой. Интересно, скучали ли они по нему, после того как шофер де Зутов увез его в школу-интернат.