Он сумел изолировать членов ЦК КП Австрии, которые погрязли во внутренних склоках, и заменил партийное руководство особой «директорией» во главе с самим собой. В ходе очередного внутриполитического кризиса в стране Беттельгейм попытался организовать антиправительственную демонстрацию. Однако ее не поддержал даже батальон Красной гвардии, расквартированный в центре Вены и находившийся под контролем коммунистов. Жертвой силового разгона демонстрации 15 июня 1919 года стали 17 человек, а компартия в течение нескольких месяцев потеряла три четверти своей численности[103].
Понятие «беттельгеймерства» стало нарицательным в истории раннего коммунистического движения, подразумевая бездумные провокации властей без оглядки на возможные жертвы и последствия. Нечто подобное происходило в германских городах, где зимой — весной 1919 года провозглашались локальные советские республики. КПГ, оставшись без своих вождей, двигалась от поражения к поражению, так и не сумев завоевать массового влияния. Пауль Леви, вставший во главе партии после убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург, олицетворял собой тип левого социалиста, для которого ценности довоенного рабочего движения Европы значили гораздо больше, чем коминтерновские инструкции из Москвы.
Пауль Леви
Художник И. И. Бродский
Июль — август 1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 28]
Укрепив свои позиции в местных организациях и проведя несколько партийных конференций, «левиты» развернули подготовку ко второму съезду КПГ, который прошел 20–24 октября 1919 года в окрестностях Гейдельберга. В политическом докладе Леви доминировали два пункта: политэкономическая характеристика прошедшей войны и критика левацкого уклона внутри КПГ[104]. Предложение о том, что «партия должна раствориться в экономических организациях пролетариата или отказаться от руководящей роли, ограничившись пропагандой», с которым выступили анархо-синдикалисты, было отвергнуто как контрреволюционное. И наконец, федеративную структуру КПГ, которая являлась наследием Союза Спартака[105], должна была сменить «строжайшая централизация, отвечающая потребностям революционной эпохи».
Дебаты по политическим тезисам, предложенным съезду Правлением, развернулись только после принятия общей резолюции, давшей Леви необходимую поддержку. Левые делегаты, голосовавшие против резолюции, были попросту выведены из зала заседаний, а затем и исключены из партии. Несмотря на просьбы членов Правления КПГ дать оппозиционерам время подумать, чтобы оставить открытым путь к примирению, Леви действовал крайне решительно. Его биограф пишет о том, что форсированное изгнание левых было необходимо для завоевания симпатий «независимцев», т. е. членов НСДПГ, и в этом утверждении есть рациональное зерно[106]. Речь шла не только об идейном размежевании — левые радикалы были рупором стихии партийных низов, которая имела явные анархические черты и никак не желала признавать инструменты парламентской демократии.
В последующем линия Леви, который расправился со своими оппонентами совершенно по-большевистски, противопоставлялась ленинскому курсу на сплочение всех сил, двигающихся в направлении Коминтерна. Спустя почти десять лет лидеры объединенной оппозиции в ВКП(б) Зиновьев и Троцкий обвинят руководство КПГ в проведении «архиправой» капитулянтской политики, особо подчеркивая, что «прямым безумием является выталкивание из германской компартии сотен и сотен старых кадров рабочих-большевиков. Это и есть тот путь, по которому повел было германскую компартию в Гейдельберге Пауль Леви, когда он был еще коммунистом. И Ленин, и все мы тогда считали, что это — верный путь к тому, чтобы погубить германскую компартию»[107].
На самом деле Ленин никогда не действовал в рамках единожды заданной жесткой схемы, примеряя собственную линию к внешним обстоятельствам, и вопрос о левых в КПГ не являлся здесь исключением. Накануне Гейдельбергского съезда он признал наличие острых разногласий в «невероятно быстро выросшем массовом движении» коммунистов, привычно возложив вину за это на преследования власти и невозможность их открытого изживания в легальной прессе[108]. Ссылаясь на исторический опыт собственной партии, Ленин назвал это «болезнью роста», которая будет изжита в ходе дальнейшей борьбы. Получив первые сведения об исключении на съезде левой оппозиции, он высказался против подобного распыления сил. «С точки зрения интернациональной, восстановление единства Коммунистической партии Германии и возможно и необходимо»[109].
Однако тревожный звонок был услышан — опыт КПГ подтверждал, что никакого автоматического движения пролетарских масс в лоно коммунизма произойти не может. Напротив, леворадикальные настроения возвращали только что созданные компартии в состояние сектантских групп, оторванных от реальной жизни. Их активистам не удалось проникнуть в массовые организации рабочего класса, прежде всего в профсоюзы, остававшиеся в условиях послевоенного социального кризиса важным фактором политической борьбы. Традиции «постепенности», сложившиеся за предшествующие десятилетия, оказывались сильнее зажигательной пропаганды крайне левых. Тот факт, что условия работы социалистов в царской России и в передовых странах Европы были совершенно различными, признавался на словах, но отступал перед требованиями Коминтерна следовать «советскому образцу», возведенному в догму решениями его Учредительного конгресса. Путчизм и вспышкопускательство, нашедшие свое яркое выражение в «беттельгеймерстве», грозили похоронить под собой еще не оформившееся толком международное движение коммунистов.
Подобные настроения характеризовали не только австрийскую компартию, где тон задавали молодые ветераны войны, вернувшиеся из русского плена убежденными большевиками. Венгр Бела Кун, также прошедший через сибирские лагеря для военнопленных, весной 1919 года провозгласил в Будапеште Советскую республику, раздавленную к июлю вооруженными силами Антанты.
Бела Кун
1920
[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 2. Д. 197. Л. 1]
Оказавшись год спустя в венской тюрьме, он убеждал Ленина в том, что свержение буржуазных правительств ведущих держав продолжает стоять на повестке дня:
«В Западной Европе нет страха перед преждевременными родами революции, здесь не нужно тормозить рабочих и удерживать их от попыток завоевания власти. Некоторые Ваши высказывания последнего времени используются всеми вшивыми оппортунистами в коммунистических партиях и вне их, чтобы не только предостеречь от путчей, но вообще тормозить движение. Я прошу Вас поэтому не тормозить [и не утверждать], что русский метод большевизма в Западной Европе не может быть просто применен…» Приводя примеры «вшивого оппортунизма», Кун выражал свою убежденность в том, что «лучше действовать по русскому методу со всеми ошибками тамошнего развития, чем под видом применения метода кастрировать большевистскую партию и ее действия»[110]. И он не был одинок в своем безудержном радикализме, будучи уверен в том, что подобные признания в верности и готовности к самопожертвованию будут отмечены в Москве. Однако вследствие поражений в Мюнхене и Будапеште, послевоенной нормализации жизни в странах Антанты и падения интереса к советскому эксперименту такая «левизна» стала восприниматься Лениным уже не как гарантия победы, а как угроза поражения компартий.
К весне 1920 года стало очевидно, что экономическая политика «военного коммунизма» буксует, и Советская Россия никак не превращается в путеводную звезду для европейского рабочего класса. Несмотря на крайнюю загруженность государственными делами, лидер РКП(б) продолжал интересоваться коминтерновской проблематикой. 3 апреля 1920 года он ознакомился с документами учредительного съезда Коммунистической рабочей партии Германии (КРПГ), который открылся в тот же день в Берлине. Через полгода после своего изгнания «левая» часть немецких коммунистов заявила о создании собственной партии, разделявшей синдикалистские взгляды и с опаской относившейся к большевистской модели партийного строительства. При чтении тезисов КРПГ о революционной работе на производстве Ленин сделал пометки «неверно», «не точно»[111], однако обошелся без разгромных эпитетов, которые нередко использовал в отношении умеренных социалистов.
Раскол в германской компартии он считал серьезной угрозой, которая могла нанести вред Коминтерну в целом. Попытка примирить фракцию большинства в КПГ и лидеров КРПГ, предпринятая его Западноевропейским секретариатом в Амстердаме, провалилась[112]. Выбор между строптивыми «левыми» и послушными «умеренными» в только что возникших компартиях оказался выбором между Сциллой и Харибдой, и вождь РКП(б) был готов бросить на чашу весов весь свой авторитет для того, чтобы привести и тех, и других к общему знаменателю.
Решение пригласить делегацию КРПГ на Второй конгресс было принято в Политбюро 28 апреля 1920 года[113], в руководстве РКП(б) спорили по этому вопросу целых два месяца. Лояльным оппонентом Ленина в данном случае выступал Карл Радек, не понаслышке знакомый с положением дел в Германии. Он считал, что фракция большинства в КПГ во главе с Паулем Леви должна получить всемерную поддержку Москвы, а «левых» нужно осудить как сектантов и раскольников. Одержав победу в вопросе о сохранении связей с КРПГ, Ленин отдал должное радековским аргументам. Сразу же после Девятого съезда РКП(б), отложив в сторону все дела, он сел за написание одной из самых известных своих работ — «Детской болезни „левизны“ в коммунизме».